Старый господский дом и два флигеля стоят на берегу старицы реки Пьяны. Они помнят золотое время дворянской семьи Чемесовых, которые получили эту землю в XVI – XVII веках и уезжали отсюда арестантами 1918 года. Да, тут есть, к чему прикипеть сердцем.

Южные районы Нижегородской области насквозь прошиты туристическими маршрутами, но ни один из них не ведет в западную часть райцентра Бутурлино – Базино. Там до сих пор на пьянском берегу стоит старинная усадьба рода Чемесовых. Выдавшаяся нерабочей и солнечной ноябрьская пятница была посвящена вылазке именно туда.

Ехать от Нижнего Новгорода в Бутурлино через Дальнее Константиново и Перевоз – всего около 150 км. Взяла с собой подругу, имбирный чай в термосе, пироги, хорошее настроение, и день удался.

По дороге остановились на высокой горе над селом Гридино Перевозского района. Прямо в той точке, где старый тракт XIX века поднимается из села. Проплешина грунтовки до сих пор помнит затяжной подъем, который был труден в межсезонье и уморил немало лошадок. Вид захватывающий – внизу как игрушечная стоит Воскресенская церковь 1825 года. Дома водят вокруг нее хоровод. Даже жаль, что храм брошен и не восстанавливается.

Въехав в Бутурлино со стороны Перевоза, мы свернули на улицу Мичурина, а оттуда – на улицу 1 Мая. Судя по карте Менде от 1850 года, улицы села Базино раньше шли иначе, отклоняясь больше на восток, прямо на усадьбу. Лишь в ХХ веке улицы получили четкую планировку «сеткой». На улице 1 Мая мы увидели первый объект из старой усадьбы – церковь.

Схема базинской усадьбы из яндекс-спутника: 1 – главный дом, 2 – северный флигель, 3 – южный флигель, 4 – конный двор, 5 – церковь, 6 – бывшая центральная аллея

Это единственная базинская церковь, которая дошла до сегодняшнего дня. В ней расположен машдвор хозяйства, чинят трактора и машины. Внешне и внутренне церковь обезображена, и если бы не барабан главки и не кокошники окон, то и не узнать.

На карте Менде середины XIX века это местечко у старого русла Пьяны уже занято храмом, который обозначен как каменный. От храма – мост через старое русло Пьяны, а дорога ведет на соседнее сельцо Валгусы, которое на карте Менде названо отчего-то Волглы. На карте там усадьба из главного дома, пары симметрично расположенных флигелей и сада. Эта усадьба за рекой с очень похожей на базинскую планировкой принадлежала небогатым соседям – титулярному советнику Алексею Сергеевичу Клапшову и его супруге Елене Ивановне. Своего храма у них не было, потому молиться наверняка ходили в Базино. Второй базинский храм на карте 1850 года тоже каменный и расположен в районе улицы Калинина – на другом конце села. Судя по «Адрес-календарю Нижегородской Епархии» уже за 1904 год, в Базино было все так же две каменные церкви: первая возведена в 1744 году в честь Казанской иконы Божией Матери, вторая – в 1850 году в честь святого Николая Чудотворца.

Ряд источников считают датой постройки этой церкви 1744 год, но я чисто дилетантски склоняюсь к середине XIX века. Хотя бы потому, что официально самой древней сохранившейся церковью в Бутурлинском районе читается храм 1771 года в селе Кетрось, и эта информация пока не опровергнута. А во-вторых, кокошники растесанных окон сильно намекают на более поздний псевдорусский стиль. В любом случае, судьба сооружения печальна, а церковь могла бы украсить речной берег – она прекрасно просматривается с бутурлинской объездной.

Самое странное, что остальных строений чемесовской усадьбы в Базино на карте 1850 года вообще не отмечено. При этом усадьбу краеведы и историки датируют все же XVIII веком, анализируя архитектуру сохранившихся зданий. Как мог допустить такую оплошность генерал-картограф Александр Иванович Менде и его помощники-составители – неизвестно. Правда, ошибки с названием населенных пунктов, как у Валгус – распространенный факт. Или ошибаются историки?

Мы оставили свое авто у ворот МТС и пешком прошли 500 метров до усадьбы. День был морозным – старица покрылась льдом, на который высыпали первые зимние рыбаки.

Они бурили лед с каким-то потусторонним страшным звуком, гулко разносившимся по берегам. А на синем и абсолютно прозрачном льду в окружении ярко-рыжих камышей ершился белый иней. Под линзой льда суетились мелкие рыбешки, и качались листья водорослей. Осенний мороз щипал носы и кончики пальцев. В веке так XVIII – XIX вот в такую погоду было хорошо выбираться из дачных имений – дорога подмерзла и отлично держала бы еще колесный экипаж. Как знать, может, и из Базина в ноябре хозяева выезжали в сторону своего городского гнезда. А, может, ждали санного пути и коротали вечера в старомодных вольтеровских креслах, попивая чай под смородиновое варенье или согревающую настойку на травах из пальчикового мальцовского лафитничка.

Второе по счету усадебное строение, которое встретилось нам – двухэтажный конный двор. В советские годы он был приспособлен под другие цели и потому утратил внутреннюю планировку, лишился полуциркулярных и обычных прямоугольных окон, широких ворот и прочих типичных черт. О прежней стройности замысла напоминают только следы оконных арок на фасаде и угловая и фасадная рустовка здания – она применялась с XVIII века. С украшениями тут вообще бедно, но, может, многие просто не дошли до наших дней – пьянские каменоломни располагали к резным деталям.

Лошади в загородных усадьбах – особенная тема. По их ухоженности судили о достатке и хозяйственности помещика. Они становились ближайшими соратниками по вылазкам в окрестности. Самых смирных обычно держали для детей и барышень, более бесстрашные выносили барина на охоты в пьянские поля. Местные помещики второй половины XIX века покупали лошадей у двух конезаводчиков – у Пашкова в Ветошкине и у Ладыженского в Дубском. Оба разводили рысистых: Пашков успешно мешал русских рысаков с американцами, а Ладыженский держался чистых русских линий. Есть основания полагать, что Чемесовы покупали лошадей в Дубском: во-первых, до него от Базино всего около 15 верст, а во-вторых, генерал Ладыженский был родственником – его мать Лукия Михайловна была урожденной Чемесовой.  А лучшие рысаки в живописи, как мне кажется, у Сверчкова.

худ. Николай Сверчков
худ. Николай Сверчков

Сейчас, конечно, и следа не осталось от той красоты.

Двухэтажные конюшни – довольно частое явление для усадеб XVIII – XIX веков. Первый этаж мог служить каретником, а лошади по пологому пандусу поднимались на второй этаж, где и были денники. Бывало, второй этаж занимали квартиры конюхов и кучеров. Как был устроен этот корпус, остается только догадываться – никаких описаний или исследований не осталось. Кстати, усадебный набор экипажей был весьма разнообразен во второй половине XIX века: дрожки, пролетка, элегантный шарабан, семейная линейка и простецкие тарантасы на все случаи жизни.

Дрожки были по тем временам чем-то вроде «джипа», а модный шарабан требовал ловкости в управлении – он легко переворачивался. На длинной тряской линейке сидели спинами друг к другу и ездили в луга за ягодами или на пикники. Тарантасы использовались под хозяйские поручения.

Около конного двора стало понятно, что конюшни стояли вдоль центральной  аллеи. Она и сейчас просматривается, несмотря на сельскую застройку и заросли уже не благородных роз и сирени, а мусорных кустов. Не исключено, что для полной симметрии напротив конного двора стояло еще одно подобное сооружение, в котором могли быть помещения для прислуги, мастерские, ледник, птичники или, наконец, кухня.

Кухню традиционно выносили из дома в отдельное здание, чтобы запахи пищи не чувствовались в залах – это было неприлично и считалось признаком бедного, плохо поставленного дома. О кухне вообще у многих выросших барчат были воспоминания. Вот например, записки В. Н. Харузиной «Прошлое»:

«В саду же, с одного края его, стояла отдельным домиков кухня… Владения повара и Дунечки, в которые нас не любили пускать. Но мы часто проникали туда… При кухне был чулан для сухой провизии – и, как всегда молчаливая в своей ласковости Дунечка уделяла нам из своих запасов парочку грецких орехов, или миндалин, или черносливин. Это называлось ею «давать на дорожку» – и никогда подобное угощение, поданное в вазе на столе, в благовременье, не было таким вкусным, как полученное случайно, опущенное в карман… и съедаемое где-нибудь под деревом в качестве дорожных припасов воображаемыми индейцами или робинзонами».

Жаль, базинский комплекс точно не дошел до нас целиком. Воспоминания о нем остаются за плотными шторами веков. Кстати, отсюда, с центральной аллеи от конюшенного двора прекрасно виден храм, который не стоял по оси и был сориентирован на реку.

До главного дома от конного двора чуть больше сотни метров. В ноябре, без листвы на деревьях дом просматривается и очень напоминает какой-то фильм о том, что заброшенное еще живет своей невидимой жизнью.

Наверняка когда-то эта тропа шла через партер цветника и была отсыпана речным песком или мелким камнем. Может, тут фотографировались хозяева, как это было заведено с появлением фотографии. И жаль, что ни одного снимка или не сохранилось, или еще не атрибутировано в архивах. Сегодня тут завалы мусора и ни одного благородного дерева. Мы спугнули спящего замерзающего до посинения гребешка рыжего петуха.

Фраза из описаний про «остатки старого парка» видимо была про эти заросли тополей и американского клена с развороченными тропками. Возрастных благородных деревьев – лип, дубов или берез мы вообще не увидели – очевидно, в свое время пошли на дрова в этом малолесном районе. А дальше уж, что выросло. Между тем, казанский дом Чемесовых на рубеже XVIII – XIX веков окружал прекрасный парк, вызвавший восторг у самого императора Павла I и его сыновей – Александра и Константина Павловича. Сами казанцы сохраняли чемесовский парк до середины ХХ века и считали его одним из лучших в городе. Думается, что тут было не хуже.

А вот эта бывшая парковая тропа, видимо, вела в сад, от которого тоже ничего не осталось, кроме воспоминаний о нем местных старожилов. О базинском процитировать нечего, но, думается, с ним было то же, что описывает Шаховская в своих мемуарных записках «Свет и тени»:

«Когда наступала пора сбора яблок, дом пропитывался их ароматом. Даже зимой, стоило приоткрыть дверцу подвала, где хранились яблоки, – и этот аромат проникал повсюду, его след никогда не выветривался полностью… Первыми созревали коричные и грушовка, потом – великолепные, нежные и непригодные для транспортировки «белый налив» и «золотой налив»: их снимали с веток, когда они становились такими прозрачными, что сквозь прозрачную кожицу просвечивали изнутри черные зернышки…»

Сам дом удивительно небольшой – двухэтажный, с низким цоколем, который на самом деле наверняка был выше и сейчас просто «зарос» землей. У дома всего два этажа и в семь окон по длинному фасаду. Явно рассчитано для небольшой семьи.

Семь окон – это очень традиционно. Число семь предельно символично на рубеже XVIII – XIX веков: семь дней недели, семь известных планет (включая Солнце и Луну), семь злых духов, семь уровней зиккурата (вавилонской башни для наблюдения за звездами) семь основных грехов, семь добродетелей, семь христианских таинств. К тому же число 7 – это символ совершенства, уверенности, безопасности, покоя, обилия и восстановления целостности мира. Где же еще проникаться этими тонкими материями, как не на лоне родовой усадьбы?

Войти внутрь, чтобы оценить остатки планировки, у нас не получилось: входы заколочены или завалены мусором, который тут принято бросать буквально в трех метрах от своего крыльца.

Внешне заметно, что окна первого этажа выше, чем на втором. Это говорит о том, что, скорее всего, помещения первого этажа были парадными, а комнаты второго этажа – частными. Обычное дело в домах XVIII века, которые строились на переходе от барокко к классицизму. Например, такова  усадьба Чернышевых Ярополец в Волокаламском районе Московской области, построенная в 1760 году. В классических домах XIX века обычно наоборот – первый этаж делался почти утилитарным, рабочим с низкими окнами, а на втором этаже были гостиные и залы с высокими окнами – туда и вели красивые лестницы.

Выделяется центральная часть в три окна: они больше и шире боковых, имеют сандрики и явно вели в центральные комнаты первого и второго этажей. Не исключено, что зал первого этажа был сквозным – так в нем было больше света и места для семейных вечеров и приема гостей.

Хотелось бы, конечно, заглянуть в гостиную или зал того времени. Думаю, мы могли бы увидеть что-то подобное на рубеже веков. И Чемесовы того поколения вполне могли себе позволить.

Боковые пары окон второго этажа по длинному фасаду размером меньше центральных и имеют более тонкий простенок, то есть могли вести в одно помещение – например, в спальни. А вот боковые окна первого этажа по парковому фасаду соседствуют с дверями, то есть в доме было два боковых крыльца – возможно, именно об этом говорят и странные желоба по фасаду. Словно тут было место небольшим ризалитам.

Два крыльца – известный и расхожий прием. Например, в другой пьянской усадьбе на хуторе барона Жомини дом тоже имеет два боковых входа по одному фасаду с довольно высокими крылечками и ризалитами. Правда, как утверждает ряд краеведов, дом Жомини был построен во второй половине XIX века Николаем Анри де Жомини (1837 – 1902), который был, кстати, сыном Александры Николаевны Чемесовой – здешней дачницы,  и с высокой долей вероятности бывал в Базино.

Попадались упоминания мансардного этажа, который в XVIII – первой половине XIX века называли чаще «антресолью» – эдакий полуэтаж с низкими потолками, маленькими окнами и традиционно детскими помещениями. Мы не увидели ни того, ни другого – сохранность дома оставляет желать лучшего. Не видны даже каминные трубы – разрушены. Обойти кругом дом нелегко – он обнесен частными огородами.

Почти вплотную к главному дому стоят жилые флигели. Между собой они на одной линии и как бы на полшага отстают от дома. Видно, что флигели почти двухэтажные – высокий цоколь практически формирует первый этаж. Современные жильцы пристроили к ним свои собственные ризалиты из подручных материалов, вставили пластиковые окна.

«Ушастые» наличники окон, узкие замковые камни над ними, спаренные тосканские пилястры – все это несет крепкий дух XVIII века.

По описаниям, один флигель занимал управляющий, а второй отводился прислуге. Обычно так было, если хозяева не часто навещали усадьбу, так как в традиционных усадьбах XVIII века один флигель мог быть отдан под детей с их нянями, гувернантками и гувернерами, а второй – под гостей, которые в теплый сезон тут бывали наездами. Управляющий же обычно жил отдельно от семьи со своими домочадцами. Слуги квартировали в хозяйственных корпусах, а особо приближенные – чуть ли не  в чуланчиках при комнатах господ.

Обходя парковые фасады, мы обратили внимание на южный торец господского дома – окна тут видны только на первом этаже, да и то заложенные. На втором этаже окон будто и не было. Почему? Летом в жару окна обычно затенялись полотняными навесами. Зато с северного торца видны растесанные окна – в них плескался прекрасный вид на Пьяну и ее заливные луга.

Мы решили обойти дом и флигели с южной стороны. Вот боковой снимок флигеля. А на его речном фасаде тоже видны тосканские пилястры.

На первом этаже видна декоративная обкладка дверного проема.

Вот так южный флигель смотрится с главным домом из речного партера, а сегодня – из чужого огорода.

Речной фасад главного дома был поинтереснее – тут есть следы балкона в виде дверного проема в центральном объеме и мест под опорные балки.

Судя по высоте стен над окнами второго этажа, у дома могли быть антресоли или крыша на красивом высоком каркасе, под которым и прятался мансардный этаж.

А вот наблюдать с балкона за рекой и речной долиной наверняка было чудесным медитативным занятием и пару веков назад. Так и видится чайный стол, за который присаживались минимум дважды за день в обозначенное хозяйкой время. Кстати, чай в XIX веке дворяне пили черный, густо заваривая его и разливая по чашкам, чтобы потом разбавить кипятком. Иногда в чайную смесь добавляли травы и ягоды, но в основном все же старались не портить дорогие чайные листья примесями. В чай традиционно добавляли кусочки сахара – внакидку – от расколотой сахарной головы, которые закупались впрок на ярмарках. Также было принято добавлять в чай лимон. К чаю подавались закуски четырех видов:  сытные (пироги, блины с мясной и рыбной начинкой), легкие (сыр, хлеб, масло, икра), сладкие (шоколад, конфеты, варенье, орехи, блины со сладкой начинкой, выпечка), свежие (фрукты и ягоды в любом виде). Дети пили чай отдельно от взрослых, но ближе к концу XIX века они сидели уже за одним столом с родителями. Перевернутая чашка означала конец чаепития, но позже стали просто оставлять в чашке ложечку.

Смотреть с балкона тут было на что: рисунок речной долины причудлив – Базино стоит на старом русле реки. Пьяна тут плетет такие кружева, что жаль картографов Менде, работавших в середине XIX века без аэросъемки. Также восточный балкон мог порадовать рассветами и первыми звездами вечером. Думаю, что перед домом был цветник-партер и обсадка деревьями, которые не боятся близости воды – например, ветлами. Эти деревья известны еще и тем, что работают мощными насосами по осушению влажных участков. Но кроме мангровых зарослей сорных падающих деревьев мы ничего не увидели.

Речной партер усадьбы очень небольшой, а расстояние от домов до воды кажется очень коротким. Правда, в рельефе видна терраса, на которой стоит усадьба – эта невысокая ступень кажется искусственной подушкой, которую, видимо, насыпали под площадку для дома и флигелей.

Берег тут низкий, река наносила белого песка, который прорастает летом огромными лопухами мать-и-мачехи и усыпан ракушками. Наверняка тут держали лодочный домик и пару купален – мужскую и женскую. Иначе в чем удовольствие жить у реки?

Здесь почти нет течения, так как это тупик старого русла. Течение дальше – вон у того дальнего куста. Там даже лед тогда не встал.

Вот сквозь береговые заросли виден северный флигель усадьбы. Вода совсем рядом. При этом заметна возвышенность, терраса. Удивительно, что сильно разливающаяся под Бутурлино Пьяна не топит усадьбу.

И тут солнце нам подмигнуло через дупло старой упавшей ветлы. Наверное, это единственное старое дерево, которое мы тут увидели. Может, ветлами был обсажен речной берег? Мы такое видели в Галибихе, усадьбе Левашовых, которые были Чемесовым родней через Жомини.

Кстати, вид от старой ветлы на главный дом и южный флигель хорош! Эти лужайки под «маменькиными окнами» – вечный предмет особых забот. Вот об этом же в воспоминаниях Андреевой-Бальмонт:

«Перед передним балконом был цветник, подстриженный газон, по которому не позволялось бегать, и мы редко туда заглядывали. Пребывали мы всегда в задней части сада, где была липовая аллея, фруктовые деревья, малинник, заросли бузины и калитка, через которую можно было незаметно выскользнуть».

А теперь тут грядки, парники, банька. Могла ли барыня Чемесова такое представить?

Больше в усадьбе осматривать оказалось нечего. На обратной дороге в прогал между домами по улице Мичурина увидели пару больших деревьев. Но к парку это точно не имеет никакого отношения. Судя по старой карте, тут были дома и огороды жителей Базино, которое было большим и в середине XIX века насчитывало 160 дворов. За кустами виднеется старый конюшенный корпус.

Только солнышко, хрустящий иней, прогулки по синему льду и умение разглядеть прошлые красоты помогли нам не поддаться унынию в этой усадьбе, заваленной мусором. Конечно, нам стало интересно, кто же такие были эти дворяне Чемесовы. Увы, но районный музей не содержит в своих скромных экспозициях ни их фотографий, ни вещей из усадьбы, ни планов имения, ни готовой экскурсии. Возможно, дело в том, что он был образован в глубокие советские годы, когда ниточки памяти были уже утрачены, а вспоминать барство не поощрялось.

Судя по интернет-источникам, первым Чемесовым (от татарского слова «чемес» – кошелек для денег) был мурза Чемес (иногда пишется как Чемез – отсюда еще написание «Чемезовы»), который выехал из Золотой Орды на службу к русским князьям в конце XV века и получил землю на реке Пьяне. Ему же приписывается титул «база», который якобы и дал имя селу Базину. Я перерыла немало статей по татарским титулам того времени и даже по оттитульным именам – подобного не нашла.

А основателем рода все же называют Кузьму Чемесова, жившего в эпоху царя Ивана Грозного и имевшего двух сыновей – Степана и Василия. Оба служили до 1604 года за жалование и получили отставку по старости и болезням. Далее судьба надела прослеживается уже в руках потомков Степана, чей сын Федор получает в 1618 – 1619 годах право на владение этой землей «за московское сидение».

Потом имение переходит к его брату Степану Степановичу, потом от него – сыну Лукьяну Степановичу и, наконец, к Петру Лукьяновичу, который оставил вдову и двух сыновей – Ефима (1735 – не ранее 1802) и Евграфа (1737 – 1765). Оба сына были небогаты. Ефим успел отличиться в подавлении пугачевского бунта и даже оставил об этом записки, которые помогли Александру Пушкину. Был пензенским воеводой, губернским прокурором Саратовского наместничества, Пензенским губернским предводителем дворянства и коллежским советником. А вот Евграф был одаренным художником-портретистом и стал одним из крупнейших русских граверов.

Интересно, что на сайте Российской академии художеств местом рождения художника указана Нижегородская губерния. Села Чемесовых в Курмышском уезде и Пензенском уезде вроде бы не имели отношения к нашей губернии. Уж не в Базино ли жили? Но кто ж теперь докопается до истины?

Е. Чемесов. Автопортрет. 1762 год

Евграф оставил порядочное число своих работ, часть из которых любой советский школьник видел в учебниках по истории. К нашему счастью, себя этот Чемесов тоже не забыл – оставил пару портретов. Вот один из них, написанный максимум за три года до кончины. Умное красивое лицо с высоким лбом, карими глазами, правильным носом и довольно волевым подбородком. Костюм же невзрачен и даже беден. Евграф Петрович так и не успел воспользоваться должностью придворного гравера и полагающимся ему пенсионом – случилось обострение чахотки, художник умер. Он был похоронен  в Санкт-Петербурге на Лазаревском кладбище. Официально ничего не известно о его жене и детях – возможно, был холост.

И тут всплывает первая нелогичность в описании рода Чемесовых. Судя по опубликованным запискам Ефима Петровича Чемесова, у него было более 10 детей, а «1784 году марта 27-го числа послѣ полудни въ 9-ть часовъ родился сынъ, которому дано имя Иванъ – мать шесть часовъ мучилась при родахъ». Логично думать, что обозначенный как владелец имения Базино в генеральном межевании от 1785 года Василий Иванович не мог быть внуком Ефима Петровича – он скорее был его ровесником, а также ровесником его брата-художника. Есть и второе доказательство того, что они могли даже не являться ближними родственниками: в записках Ефима Петровича за 1798 год ни слова нет о визите императора Павла I в казанский дом родни – одно только сожаление о расформировании Пензенской губернии и краткое: «…во все царствованіе Павла Перваго великія были неустройствія».

А между тем, в 1798 году в своем новом казанском доме Василий Иванович Чемесов принимал императора и давал кров наследнику – великому князю Александру Павловичу и его брату Константину. За гостеприимство был даже обласкан самодержцем и получил золотую шкатулку, а от великий князей – по перстню. Дом был построен и отделан буквально перед высоким визитом  силами казанского губернского архитектора Филиппа Емельянова, который построил немало достойных зданий, включая Гостиный двор и дом губернатора.

Мы нашли дом Чемесовых в Казани (тут фамилию произносят по-восточному резче – Чемезовы) во время одной из своих поездок. Он изумительно расположен на Первой горе – на холме над старой частью города. Его видно сразу с нескольких точек, но нам он открылся от католического храма на улице Островского. Затея подойти к дому поближе и рассмотреть его была обречена на провал – сейчас усадьба Чемесовых является корпусом кадетской школы и со всех сторон обнесена забором. Дом утратил свой прекрасный сад с затеями, в котором могли свободно гулять казанцы. Но в сети есть фотографии здания. Те же сандрики, тяга к рустру, замковые камни и тосканские пилястры! Не одна ли рука чертила эту и базинскую красоту? Была бы интересна архитектурная и архивная экспертиза – емельяновское ли творение стоит в Базине? У Василия Ивановича были солидные капиталы – он слыл богачом и мог себе позволить.

Кстати, иногда я натыкалась на информацию и о том, что настоящий казанский дом Чемесовых был утрачен. Однако в описаниях старого дома есть крыльцо с балконом на четырех колоннах – и вот оно. Дом с 1880 года занимали учебные учреждения. И даже пень очень старого дерева около крыльца намекает на то, что строение подлинное – при стройке пня бы не оставили. Мы в окрестностях нашли одну старую липу и вековую лиственницу.

Дом Чемесовых в Казани. Парадный фасад.
Дом Чемесовых в Казани.
Василий Николаевич Чемесов

В 1817 году казанская усадьба с домом и садом, а также базинское имение перешли во владение сыну Чемезова – Николаю Васильевичу. Он был женат на Александре Николаевне, урожденной Лазаревой, и на момент наследования они растили 9-летнего сына Василия (1808 – 1846), названного в честь деда и с 1826 года владевшего усадьбой в Базино. В сети есть его юношеский портрет.

Его сестра Александра Васильевна вышла замуж за барона Карла Генриховича Жомини (1811 – 1860), который, возможно, был строителем усадьбы в баронском хуторе. Сам Василий Николаевич был женат на Екатерине Николаевне, в девичестве носившей фамилию Мандрыка. Портрет супруги найти не удалось, но изображение ее отца, чемесовского тестя Николая Яковлевича Мандрыки нашлось. Так Чемесовы добавили себе малороссийской крови.

Николай Яковлевич Мандрыка, тесть Василия Николаевича Чемесова

В семье росло четверо детей: Николай, Владимир, Александра и Екатерина. Владимир позже и унаследовал Базино. Правда, судя по запискам внучек Екатерины Васильевны о ее жизни, семья жила в Казани и бывала только в ближней усадьбе Гурьевке. Упоминаний о Базино не встречается совсем. Зато описывается отъезд в Гурьевку: пышные сборы, привоз в дом иконы и общая молитва. Первыми уезжали телеги с кухней, посудой, припасами, поваром, девушками и самоваром. С ними же отправлялись собаки и лошади. Следом выезжали мальчики со своим гувернером, а уж последние – вдовствующая маменька, девочки и их няня. Кучер по городу ехал с обвязанными колокольчиками и только за городом давал лошадям волю, а с колокольцев снимал тряпки.

Владимира в детстве звали дома Воленькой. Он был вторым ребенком в семье, розовощеким, белокурым. Его гувернер в Казани был русским: Павел Васильевич – молодой и веселый студент. Есть и смешной случай, как голый Воленька бежал по полю навстречу маменькиному экипажу с криком «Помогите!» – гувернер и старший брат решили научить его плавать и бросили в глубокий водоем, откуда он еле выплыл. Мать попросила Владимира самому научиться плавать – это умели даже младшие сестры. На даче, куда добирались за день, мальчики играли и отдыхали, девочки вышивали на балконе и варили с маменькой варенье в саду. Соседей не было, гости не приезжали.

Судя по отрывочным сведениям из записок, Воленька воспитывался в Николаевском кавалерийском училище в Санкт-Петербурге, где и остался служить, совмещая будни в лейб-гвардии со скандалами из-за дам и кутежами с неудачливой игрой в карты. От наказания строгим начальством Чемесов умел уйти не всегда, а вот от официального сватовства Воленька Чемесов выпрыгивал в окна, присылая на следующее утро слугу за оставленными вещами.  Женился он неожиданно даже для себя самого в возрасте 31 года на 19-летней Варваре Михайловне Мусиной-Пушкиной, чья мать приехала и прижала ветренного ухажера дочери к стене. Это было в 1873 году в Казани и стало семейным анекдотом. В браке родились три дочери – Александра (1874 г р), Екатерина (1874 г р ) и Ада (1885 г р).

Генерал Алексей Федорович Озеров

Дальнейшая судьба братьев и сестер описывается без подробностей. Статусных партий никто не сделал – золотой век семьи, видимо, был позади. В 1880 году казанский дом с садом был продан казне – под Третью мужскую гимназию. Брат Николай выбрал гражданскую службу в Санкт-Петербурге, неудачно женился, заболел туберкулезом и рано умер. Сестра Саша вышла замуж за некоего Митрофана Васильевича Шимановского, который оказался не польским шляхтичем, а евреем из выкрестов, что шокировало Чемесовых, но пара жила счастливо. Сама Екатерина, практически без приданого, вышла замуж за доброго знакомого семьи Алексея Федоровича Озерова, позже генерала от инфантерии.

Владимир Васильевич Чемесов с семьей, видимо, все же жил в Базино постоянно – у него тут было много дел. Имение было большим: не только дом с флигелями, службами и садом, но и довольно обширные земельные наделы, трактир, лавки в соседнем торговом селе Бутурлино, а также водяная мельница. В 1880 году Владимир Василевич стал почетным мировым судьей Княгининского уезда и неоднократно переизбирался на эту должность вплоть до увольнения в 1887 году по указу Сената и неизвестной причине. В 1903 году он переселил 27 крестьянских домов якобы по решению Госдумы, хотя вряд ли столичный представительный орган снизошел бы до этого мероприятия. Скорее всего, имел место земельный конфликт или тяжба помещика с крестьянами. Варвара Михайловна упоминается как основательница базинского начального образования и главный попечитель обучения крестьянских детей. Она же выделяла землю из своего смагинского имения под железную дорогу и вокзал в начале ХХ века.

Кстати, нашлась еще одна странность – Владимир Васильевич Чемесов неоднократно упоминается в разных краеведческих материалах, как депутат Госдумы Российской империи, но ни в одном созыве его нет – списки открытые, многие даже с фото. В 1910 году его уже нет в живых – все наделы принадлежат в долях его замужним сестрам, его вдове и дочерям.

Дочери вышли замуж. Александра – за акцизного чиновника, полковника в отставке Рубашкина Ореста Павловича и родила в 1895 году в Новочеркасске ему сына Николая. Дочь Ада вышла замуж за гвардейского офицера Ширинкина – свадьба была в столице в 1913 году. Варвара Михайловна была на торжестве в Санкт-Петербурге. О Екатерине найти сведений не удалось.

Думается, что с приближением революционных событий вместо того, чтобы уехать из страны или затеряться в больших городах, эта часть семьи Чемесовых собралась в Базине, поближе к уже пожилой Варваре Михайловне. Так в революционные годы делали многие. Думалось, что надо быть ближе к земле, отсидеться в родных пенатах, уцелеть, удержаться в круговороте страшных событий и завтра будет легче.

Но в августе 1918 года их арестовали за антисоветскую агитацию – 64-летнюю Варвару Михайловну, ее 53-летнего зятя Ореста Рубашкина, 23-летнего внука Николая Рубашкина и священника Алексея Алмазова.  Об их кончине ничего не нашлось, но сегодня они реабилитированы. Может быть, когда-нибудь потомки и этой ветки Чемесовых раскроют историю усадьбы и семьи.

У князя Сергея Волконского в воспоминаниях есть прекрасные строки:

«Солнце село. Иду вдоль оврага домой.

Тишина. Уже кончили поливать. Аллея погасла, и потухла горячая герань на середине круга в флорентийском горшке. Жарко. Сухо…

– Мария Гавриловна!

Старушка экономка только что заперла визгливую железную дверь кладовой и валкой своей хлопотливой походкой направлялась к кухне.

– Можно ли простокваши?

– Сию минуту.

И сколько раз, когда мне подавали вкусную холодную простоквашу, я думал: «А может быть, это последний раз…» Но нет, не последний… «Но будет когда-нибудь и последний», – всегда доканчивал я. И был последний, был». 

Загляните в Базино непременно, пока там есть, на что посмотреть. Конечно, холодной простокваши никто не подаст – последний раз у этой усадьбы уже далеко позади… Закат мы встретили в селе Чепас, над озером с первым прозрачным льдом.