Гороховец: терем у дороги

Этот сказочный терем видит каждый, кто едет по М7 через Гороховец. Иногда кто-то останавливается, чтобы сфотографировать особняк, но мало, кто открывает высокую дверь, чтобы за символическую плату пройтись по его комнатам.

Если на дворе не понедельник, то настоятельно рекомендуем заглянуть.

Помню, как впервые много лет назад увидела этот терем из окна автомобиля. Первое, что поразило – сохранность, а второе – круглая бревенчатая башенка. Удивительно, но особняк не является музеем – это Дом народного творчества и ремесел, а по списку памятников – «бывший загородный особняк Шорина». Почему загородный? Потому что Гороховец вдоль М7 – это бывшее село Красное, сейчас влившееся в черту городка на Клязьме. И становится интересно, кто же этот Шорин, поставивший такой терем с видом на Казанскую церковь? Правда, сегодня вид уже не тот, что в начале ХХ века – по бывшему тракту летят фуры. И маленькая речушка Ключевая убегает теперь не под мосток, а в бетонную трубу.

Сфотографировать парадный фасад с двумя башенками, высокими двойными дверями крыльца и большим окном причудливой формы, вам, скорее всего не удастся – на площадке перед теремом обычно стоят автомобили, что очень жаль. А деревянный модерн – большой шутник, и у его домов столько нарядных и ассиметричных фасадов, сколько и сторон.

Ворота, похоже, родные – как столбы, так и створки. Вряд ли в советские годы так четко следовали линиям модерна, изготавливая какие-то там ворота.

Если калитка ведет к крыльцу, то за воротами – явный проезд до хозяйственного двора. На воротах – почти французские лилии, и у нас есть самодельная версия про их появление. Говорят, хозяин дома получил образование, в том числе, в университете Сорбонны в Париже. А заборы этого старинного учебного заведения украшали и еще сейчас кое-где присутствуют такие же лилии.

Рекомендуем зайти в калитку и пройтись вокруг дома. Его фасады – просто пир для глаз. Тут плавность линий и множество накладных деталей – в основном цветочные и растительные мотивы, но подзоры воспроизводят и любимую резчиками и жестянщиками-кровельщиками бахрому из символических капель – стилизованные водные знаки. Ну а что? В Гороховце воды хоть отбавляй! Сложнейшая расстекловка жилых и чердачных окон, которые создают впечатление жилых мезонинов. Обратите внимание на сточные трубы – их «короны», похоже, тоже родные – уж больно тонкая работа.

Весь дом – словно собран из разных объемов, сложных и разной высоты, но при этом очень гармоничен.

Башенка с окнами и чешуйчатой шейкой под небольшой шатер со шпилем – практически сказка.

Мы были там в часы обеда, и главный фасад дома оставался в тени. Он выходит на северо-запад и видит солнце только в часы, когда то катится к закату, чтобы упасть в заклязменские леса и уснуть.  А вот этот фасад – самый солнечный и теплый.

Здесь и боковая башенка из гнутых вымоченых бревен, и ее чешуйчатый шатер, и огромное окно, чья расстекловка усложнена дверью – видимо, тут был выход на некрытое крылечко или веранду, которые не сохранились. Веранды и крылечки  – слабое место у домов начала ХХ века. Будучи открытыми, они чаще требовали подновления, качественных материалов и рук из плеч, а с этим чем дальше, тем дефицитнее.

Тут же под соседним окном – обитое железом окно цокольного этажа. Похоже на дверь для карликов. Наверняка его открывали, чтобы проветрить помещения, просушить их или загрузить до Пасхи привезенный на подводах клязьменский лед, если имелся ледник для хранения продуктов. “Кончили возку льда. Зеленые его глыбы лежали у сараев, сияли на солнце радугой, синели к ночи. Веяло от них морозом. Ссаживая коленки, я взбирался по ним до крыши сгрызать сосульки. Ловкие молодцы, с обернутыми в мешок ногами, – а то сапоги изгадишь! – скатили лед с грохотом в погреба, завалили чистым снежком из сада и прихлопнули накрепко творила. – Похоронили ледок, шабаш! До самой весны не встанет”. (Иван Шмелев, “Лето Господне”)

На этом же фасаде появляется «простое» окошко – почти избяное. И огибая угол, мы видим, что задний фасад богат ими. Тут ниже крыша, что точно сказывается на высоте потолков в комнатах, тут меньше украшений, хотя круглые уши наличников намекают на родство с большими окнами, но в угловых розетках уже нет цветов – это просто кружочки. Учитывая, что окна явно выходили в сад, это были жилые и непарадные комнаты, с обычными невысокими потолками и потому очень теплые. Тут тоже много солнца, тут заметно тише, так как шум большой дороги сюда еле долетает. Отсюда можно было видеть рассветное небо и вставать с солнышком.

“Синеватый рассвет белеет. Снежное кружево деревьев легко, как воздух. Плавает гул церковный, и в этом морозном гуле шаром всплывает солнце. Пламенное оно, густое, больше обыкновенного: солнце на Рождество. Выплывает огнем за садом. Сад – в глубоком снегу, светлеет, голубеет. Вот, побежало по верхушкам; иней зарозовел; розово зачернелись галочки, проснулись; брызнуло розоватой пылью, березы позлатились, и огненно-золотые пятна пали на белый снег”. (Иван Шмелев “Лето Господне”)

Пять окошек в ряд – это две комнаты. Судя по всему, заднее крыльцо, выходившее в сад, неродное, но его дверь – настоящая.

Вот он – садовый фасад с небольшим крылом шириной в два окна, из-за чего дом получался «глаголем», то есть буквой «Г».

А вот мы стоим прямо в проезде для хозяйского экипажа – видна калитка и правее за кадром – большие ворота. Скорее всего, в этих комнатах были какие-то важные для ведения хозяйства комнаты – все они проходные.

Радует, что сохранились не только водосточные трубы с «коронами», но и дымники. Металлические или обитые металлом печные трубы – в цветочках.

Прекрасный дом, чтобы быть в нем счастливыми, растить детей, заниматься любимым делом, пить чай с вишневым вареньем в саду и не думать о плохом. Самое удивительное, что именно так в этом доме и жили. По крайней мере, все гороховецкие воспоминания об этом говорят. Так кто же построил этот дом? Версии две (как и про год постройки – 1902 или 1907?) – отец или сын Шорины. Но обо всем по порядку.

Отец – крестьянин Иван Александрович Шорин (1860 – 1918).

Родился Иван Александрович в 1860 году в деревне Выезд Красносельской волости. Очевидно, что этот факт и определил место строительство терема – именно рядом с ним до сих пор есть действующая «отворотка» с большого тракта (М7) на Выезд. Кстати, от терема до поворота раньше тянулся сад Шориных. И большой дом у развилки тоже считается шоринским. Пара частных домиков от него до терема были построены уже после революции и передела земли.

Этот шоринский дом тоже впечатляет. Сейчас его пытаются привести в порядок. Был он жилым или являлся тем самым приютом для сирот в селе Красном – нам неизвестно.

Украшений в нем практически нет, хотя раньше могли и быть – дом обшит крашеным тесом, наличники не сохранились. И только оформление торцов сруба еще дают понять, что в красоте хозяин понимал. На этом кадре виден и садовый фасад терема – думается, что по прямой садовой дорожке было минуты три ходьбы, а сейчас их разделяют два чужих огорода.

Родился Иван Александрович в семье старообрядцев. С детства был вовлечен в отхожий промысел. Профессия у Ивана Александровича была чисто гороховецкая – он был котельщиком. От рядового работника он со временем выдвинулся в котельные мастера и в этой должности работал до 1888 на постройке резервуаров от московского предпринимателя Альтфатера в разных городах России: Москве, Нижнем Новгороде, Орле, Царицыне, Батуми и других. Судя по всему, с Иваном Александровичем всюду странствовала и супруга – все их восемь детей были рождены в разных городах и ни один в родном Выезде или Гороховце.

В 1888 – 1897 годах дельный Шорин оказался в составе «Строительной конторы А. В. Бари» в Москве, специализировавшейся на постройке мостов, резервуаров, продуктопроводов, нефтяных станций, судов, а также на изготовлении и монтаже строительных конструкций, котлов. Были заказы и на железных дорогах. Надо сказать, что именно в компании Александра Бари трудился и знаменитый русский инженер и изобретатель Владимир Шухов.

Работать у Бари было выгодно – он ввел «совершено новый строй рабочей жизни»: зарплата работников была в среднем на 10% выше, чем на остальных фабриках, рабочий день был короче, а питание осуществлялось за счёт работодателя. Особенное внимание уделялось здоровью работников – заболевший в течение первой недели продолжал получать зарплату в полном размере, а лечение было бесплатным. Думается, все это помогало Ивану Александровичу сколотить некоторое состояние.

В 1897- 1902 годах Шорин работал начальником мастерских на станции Тихорецкая Владикавказской железной дороги. До сих пор на Кубани завод именуется не иначе как «шоринские мастерские». В 1902 году Иван Александрович вернулся в Гороховец. Что заставило его прервать весьма замечательную для крестьянина техническую карьеру – непонятно. Предположим, что сколотив капитал, Шорин захотел покоя в родительских местах. Или предложение купить завод Семенычева заставило его подумать о собственном деле в родных пенатах.

Мы не нашли сведений о его супруге и всех детях, но встречалась информация, что то ли по совету, то ли по примеру Шухова Шорин как минимум одному сыну – Михаилу (1884 – ?) – постарался дать высшее техническое образование и даже отправил его учиться за границу – предположительно в Сорбонну.  Судя по фото юного Шорина-студента, одетого с иголочки, учился он точно не в провинции. А по воспоминанию В. А. Демина, именно уникальность полученного образования Михаила Ивановича, заставила советские власти беречь этого специалиста.«Моя мама и тетя Соня (Софья Михайловна Бутрова) не раз в разговорах упоминали, как что-то естественное, получение М. И. Шориным образования в Сорбонском университете. И я храню аудиозапись воспоминаний моей матушки в обычном житейском разговоре о родне, о Шориных…» – говорится в записках В. А. Демина.

В 1902 году Иван Александрович купил в Гороховце завод Семена Ивановича Семенычева. Производственные площади завода с 1892 года находились на левом берегу реки Клязьмы, прямо против наплавного моста в Гороховце. Работы велись под открытым небом, крытых помещений не было. Завод специализировался на производстве различных металлических емкостей, строительных конструкций (ферм, колонн), сельскохозяйственного инвентаря и металлических судов.

Первому владельцу Семену Ивановичу не повезло – нижегородские заказчики устроили ему на Нижегородской бирже обструкцию, якобы уличив предпринимателя в самовольном отступлении от выполнения договорных обязательств по изготовлению металлических барж без изменения ранее обусловленной договорной цены. Скорее всего, в этой ситуации Семенычев не просто остался без заказов, но и был должен немалые средства. Поэтому появление Шорина в Гороховце его выручило.

Интересная деталь: сам Семенычев и его отец Иван Антонович работали и в Баку, где у них к тому времени был небольшой котельный завод. Успевший поработать и на юге империи Иван Александрович Шорин мог неоднократно пересекаться с земляками. Словом, отношения могли быть самыми добрыми. Семенычев не остался без средств – в 1904 году он построил в центре Гороховца каменный особняк и открыл на первом этаже банк.

А в 1902 году на правом берегу Клязьмы заработал котельный и судостроительный завод Шорина, который стал специализироваться на изготовлении котлов, резервуаров, строительных конструкций, сельхозинвентаря, а также постройке транспортных и рейдовых судов для рек Волжского бассейна и Каспия. Шорин строил цеха, покупал станки и оборудование.Иван Александрович был владельцем большого дела, а вот управлял заводом его молодой сын – Михаил Иванович.

Данные о предприятии в 1907 году: «Судостроительный завод. Гор. Гороховец. Предметы производства: железные баржи. Владелец заведения – Иван Александрович Шорин. Адрес владельца – село Красное, Гороховецк. уезд. Заведующий – Михаил Иванович Шорин. Число рабочих – 350. Приблизительная сумма производства – 70 000 р.»

В том же 1907 году по заказу председателя Нижегородского биржевого общества Дмитрия Васильевича Сироткина, на Гороховецком судостроительном заводе была построена крупнейшая на тот момент в мире речная нефтеналивная баржа «Марфа Посадница», длиной 172 м, шириной 24 м, высота борта составляла 3,85 метра, грузоподъемностью 9150 тонн. Проект этого типа судна «мнущего» воду, был разработан и запатентован великим русским инженером Владимиром Григорьевичем Шуховым. Однако чертежи Шухова были доработаны гороховчанами в техническом отделе завода Шорина с целью увеличения размеров судна. В результате водоизмещение баржи было увеличено почти в пять раз. Появление таких судов позволяло транспортировать по Волге каспийскую нефть во внутренние районы страны с наименьшими затратами. Строительство «Марфы Посадницы» и еще нескольких барж подобного типа, а также речных буксирных пароходов «Гороховец», «Потомственный крестьянин», «Орел» и др. заинтересовала заводчиков-судостроителей и судоверфь приобрела широкую известность.  В 1908 – 1910 годах на заводе были построены еще две подобные баржи: «Наталья Нарышкина» и «Боярыня Морозова». В 1913-м году для Астраханского рейда в Каспийском море гороховчане соорудили баржу-больницу длинной в 200 метров, которую писатель Константин Паустовский назвал «плавучим городом».

Помимо судостроительных заказов в период 1911 — 1914 гг. изготавливались и монтировались конструкции и механизмы плотин и шлюзов на реке Северский Донец, устанавливались металлические шлюзы взамен деревянных на Мариинской системе по реки Шексна. Развитие производства вызвал процесс возвращения в Гороховецкий уезд рабочих-отходников и их семей, население города в период 1897 — 1914 гг. возросло с 2297 до 5415 человек. В 1915 году на заводе работало около 900 рабочих.

Судьба еще раз свела семьи Шориных и Семенычевых – опора и надежда Ивана Александровича сын Михаил, управлявший заводом, посватался к старшей дочери Семена Ивановича Анастасии. Не мудрено – девушка была редкой красавицей и, по воспоминаниям, большой умницей. В 1910 году молодые поженились.

Это их фото сделано после свадьбы на память близким. Сама Анастасия Семеновна Шорина шутила, по воспоминаниям В. А. Демина:  «А это наша самая дорогая фотография!».

«Учитывая, что многое в жизни обоих родителей молодоженов (и Шориных, и Семенычевых) связно с Северным Кавказом, молодые снялись в кавказском (адыгейском) национальном костюме – черкесках на фоне горы Эльбрус. Цену фотографии Анастасия Семеновна определяла стоимостью черкески Михаила Ивановича из белого сукна. Она была весьма высока, но в чем ирония судьбы – этот специально пошитый наряд Михаил Иванович больше никогда не надевал!» – пишет В. А. Демин, чья семья была в родстве с Шориными.

Их семейным гнездом и стал терем на большой дороге, утопавший в саду. Был ли он отцовским подарком, или сын Михаил Иванович сам позаботился об удобствах будущей жизни – непонятно. Терем датируется 1902 годом (год приезда Шориных в Гороховец и покупки завода) или 1907 годом (возможно, дата заказа проекта или начало строительства).

Архитектором терема в Гороховце называют «московского архитектора Бруни», что, конечно, возбуждает интерес. Однако подтверждается ли это документами и чертежами – туристам и посетителям не сообщают. Поэтому лично я сомневаюсь в столь высоком авторстве. Во-первых, архитекторов Бруни в России было трое – академик Александр Константинович (1825 – 1915) и его сын, тоже академик, Александр Александрович (1860 – 1911), а также Юлий Федорович (1843 – 1911). Во-вторых, все трое были больше связаны с Санкт-Петербургом, а не Москвой. В-третьих, в открытых источниках ни разу не упоминаются их проекты «в дереве» в стиле модерн. Ну и в четвертых, тяжело представить, во сколько бы обошелся крестьянину такой заказ, выполненный академиком или членом Императорского общества архитекторов. Словом, я склонна думать, что проект деревянного модернового терема Шорина был взят оттуда же, откуда взялись проекты терема крестьянина Сазонова и купца Бугрова – из образцовых альбомов конца XIX века. Профессионал или сам образованный хозяин могли что-то «поправить» и  приспособить под себя.

Надеемся, найдутся исследователи и разберутся с датами и авторством. А мы в тот день открыли высокие входные двери терема. Надо сказать, с трепетом, так как лет пять назад нас там так отбрили, что память была еще свежа. В экскурсии отказали, про хозяев дома ни слова не сказали, запретили фотографировать, жестко продавали нам групповую затею с участием «Царя Гороха» за 5 тысяч рублей и хотели накормить «грозовой» гороховой кашей. Теперь там иначе: коллектив сменился практически полностью, и гостям там рады. Нам провели экскурсию, рассказали, все что знали и даже порадовали своими знаниями о Шориных, включая копии семейных фотографий. Поэтому рекомендуем.

За дверями несколько ступеней вверх – сказывается высокий каменный цоколь. Прямо – проходные комнатки, выходившие окнами в проездной двор дома, возможно, служебные или кухня с черным ходом.

“Проходят с черного хода, крадучись. Я украдкой сбегаю в кухню. Широкая печь пылает. Какие запахи! Пахнет мясными пирогами, жирными щами со свининой, гусем и поросенком с кашей… – после поста так сладко”. (Иван Шмелев “Лето Господне”)

Сейчас там сувенирная лавка с изделиями местных мастеров. Там же виднеется лестница на чердак. Главный же коридор уходит направо. Вообще, планировка дома очень простая и диктуется модерном. Здесь уже нет анфилады комнат – коридор является самостоятельным помещением, на которое нанизываются малые миры дома – отдельные комнаты. 

В коридор выходят подтопки печей – старались не сорить в комнатах. Сейчас печи топить запрещено пожнадзором.

И главная красавица-печь стоит в хозяйской спальне. Комната – за первой же дверью справа.

Комнатка совсем небольшая, с одним окном на дорогу. Сейчас там рабочий кабинет сотрудников Центра, но печь они показывают с удовольствием, гордятся ею и даже рекомендуют загадать желание, прикоснувшись к ее глянцевому боку. Да что говорить – потрогать такие изразцы и без всяких желаний – большое счастье. Как уцелела эта красота – непонятно, ведь печи первым делом ломали в поисках кладов бывших хозяев.

Этот теплый цвет напоминает спинки любимых пирогов. Или печенье.

Из спальни шли внутренние двери в соседнюю залу с огромным окном на главном фасаде – гостиную. Сюда та же печь из хозяйской спальни выходит другим боком и, несмотря на простую белую плитку, остается очень красивой. К сожалению, кому-то пришло в голову покрасить ее серебрянкой. Мебель вся неродная, так как от семьи Шориных в доме ничего не осталось, кроме доброго духа.

В этой зале Центр проводит торжественную часть свадеб. Неплохая судьба у дома.

На стенах – распечатки фотографий Шориных, включая советские. Отец Иван Александрович Шорин скончался вовсе не стариком – в 58 лет. Возможно, его сердце не выдержало революционных перемен. В Гороховецком уезде Шорин активно занимался благотворительной деятельностью, служил в земстве. В 1913 году он построил в родной деревне Выезд старообрядческую школу на 100 человек. Так же в Выезде был построен старообрядческий молельный дом. Во время Первой мировой войны Шорин-отец организовал и содержал в селе Красном солдатский лазарет, построив для него каменное здание. В течение нескольких лет до 1917 года был гласным Гороховецкого уездного земского собрания. В 1918 году добровольно передал завод под контроль рабочих… Он умер 26 марта 1918 года. Его гроб жители уезда несли на руках все 4 км до старообрядческого кладбища, а в это время на его заводе не смолкал длинный гудок, плывший в тоске над клязьминскими лесными далями…

А на стенах гостиных есть и советские снимки – постаревший Михаил Иванович со своей красавицей-женой и четырьмя сыновьями – Донатом, Львом, Владимиром и Михаилом. Такими они тут уже не жили. Они также отказались от дома, у них забрали имущество, а потом после распределения комбедами всех вещей, мебели и посуды, Шорины принимали это все у себя от окрестных жителей. «Их любили, и все им несли обратно».

Михаил Иванович, как ценный сотрудник, оставался техническим директором завода, уже не занимая первый пост. Его высокая фигура, большая сдержанность и уважение в отношениях с работниками запомнилась гороховчанам. Он еще накануне революции смог смягчить удар, повысив зарплату сотрудникам и урезав рабочий день – это помогло сохранить заводской коллектив от волнений.

В 1928 году Михаил Иванович был обвинен во вредительстве и чудом избежал трагической участи. Из Гороховца пришлось уехать. Шорин получил должность главного инженера судоремонтного завода в Сретенске Читинской губернии, но после пожара был осужден и оказался в местах лишения свободы, где и скончался предположительно в 1938 году. Реабилитирован в 1957 году. Анастасия Семеновна жила в небольшой квартире в Москве и с радостью принимала всех, кто приезжал из Гороховца, хотя прежних времен вспоминать не любила.

Из гостиной еще одни двери ведут в угловую комнату, в которой и есть та самая башенка, собранная из моченых согнутых в кольцо бревен. Там тоже сидят сотрудники Центра, но в залитый солнцем кабинетик нас пустили. Он совсем небольшой, тут не уместилась бы библиотека, хотя Шорины любили книги. Зато тут было наверняка тихо и приятно работать или читать. Кстати, вот вам внутренности башенки.

Дверь в тупике коридора открыла нам такую же прекрасную залу, как и гостиная. Это была, как нам сказали, чайная, но думается, что это была столовая семьи. Большое окно и пара боковых поменьше заливают залу светом, а дверь в сад, что видна в центре, вела раньше на крыльцо или веранду. Тут вполне видится большой обеденный стол, буфет с посудой, белая скатерть, медный жаркий бок самовара и красивая хозяйка, разрумянившаяся от горячего чая и по справедливости раздающая притихшим за обедом мальчишкам пышные ватрушки… 

Современная отделка помещения не испортила главной загадки помещения, которую нам приоткрыла экскурсовод – на центральном плафоне видно мужское бородатое лицо – мол, вылитый хозяин дома. Переверну для вас этот кадр – так заметнее. А вот похож ли – судите сами. 

Печь в столовой традиционная – белобокая.

Следующую комнату, уже по левой стороне коридора, мы пропустили. Точнее нам не предложили ее открыть, а мы не спросили. Сейчас вот жалеем. Предположим, что это могла быть комната Анастасии Семеновны – обычно соседняя с детской комната занималась именно матушкой, ее рукоделием или кабинетом.

Но следующая за ней комната также выходила в сад – три окошка подряд, большая и светлая, с низкими потолками, теплая. Как нам сказали, она была детской. Ну что ж, учитывая мальчишечье царство – возможно, им было веселее в одной комнате. Тут тоже красавица-печь. И сейчас с ней не детские кроватки, а россыпь старинных предметов и всякие рукодельные затеи.

Экскурсия заняла с нашими вопросами 30-40 минут. Согласитесь, мы в пробках тратим больше. А потому остановитесь и загляните – рекомендуем. Если в доме не будет множества народа, то и дух дома ощутите.