Путевые записки с Казанского тракта

Продолжаем полюбившийся нам жанр путешествия по картам XIX века. Так мы год назад проехали по Симбирскому тракту в пределах Нижегородской губернии, а теперь настал черед Казанского тракта.

По мере того, как интересы Российской империи продвигались на Урал, в Сибирь и на Дальний Восток, возрастала роль главной столбовой дороги государства – Сибирского тракта. У него было две ветки: на севере – через Петербург, Вологду и Вятку, а на юге – через Москву, Владимир, Нижний Новгород и Казань. Вот часть этой южной ветки и интересует нас. Кстати, с начала XIX века обе ветки соединялись в ныне удмуртском, а раньше – вятском селе Дебёсы.

Обустройство тракта прописывалось высочайше.
Например, по распоряжению Екатерины II вдоль тракта были высажены берёзы на расстоянии четырех аршин (2 м 84 см) друг от друга, чтобы путники не теряли дорогу в снег и непогоду. Кроме того, деревья должны были предохранять тракт от заноса снега зимой. Поэтому на крестьян ближних к тракту сел легла еще одна повинность – высаживать березы и следить за ними.
Некоторые наивные путешественники наших дней до сих пор почитают за честь сфотографировать пожилую березку у дороги и обозначить ее “екатерининской”, пометив, что такие еще встречаются. И не волнует людей, что березка живет в нашей полосе от силы 120 лет. Вот на старинных фото, может, они самые.

В 1817 году специальным указом Александра I утверждены новые правила устройства почтовых трактов, а Сибирский таковым как раз являлся. Под дорогу отводилась полоса шириной 30 сажен (60 метров), из них 8 – 10 сажен для проезда, по 5 сажен на каждой стороне – для канав и придорожных березовых аллей, а остальную часть полосы, огражденной по бокам канавами, отвели для прогона скота. В местах, где тракт пересекал овраги и реки надлежало строить крепкие мосты, по болотам класть гати, а на трудных подъемах мостить камнем. Обычно этими работами занимались местные крестьяне или каторжники.

Таким образом, трактовая дорога представляла собой широкую накатанную грунтовку, возвышенную в середине и с канавами по обе стороны для отвода воды. Вдоль тракта вкапывались маленькие оградительные и большие верстовые столбы. Они устанавливались через каждую версту, при почтовых станциях, селениях и мостах.
На трактовой дороге было правилом строгое расписание. За определенное время ямщик обязан обернуться от одной станции до другой. Установлена была и средняя скорость для упряжек- троек. По пересеченной местности 10 км/час, по ровной 12 – 15 км/час. Между тем, ямщики разгоняли свои тройки сытых свежих лошадей по ровной дороге до 40 км/час.
В любом случае, состояние тракта было огорчительным и рождало известную мудрость о двух бедах России – дорогах и дураках. А старая Владимирка, чьей частью является участок “Нижний Новгород – Казань” еще и имеет репутацию дороги в один конец: по ней гнали каторжан, по ней увозили в Сибирь ссыльных. “Это дорога слёз”, – писали тонко чувствовавшие жизнь люди XIX века, провожая в Сибирь вслед за мужьями, блестящими офицерами-декабристами, их жен, вчерашних светских красавиц.

Исаак Левитан “Владимирка”, 1862 год.

Стоит отметит, что с появлением пароходного сообщения часть путников стала выбирать “покойное водное путешествие”. Зимой тройки летели преимущественно по льду Волги. А появление железнодорожного сообщения и вовсе подкосило значимость Сибирского тракта. Хотя дороги живут в веках. Мы это увидели своими глазами.

В своем путешествии мы вооружились картой Нижегородской губернии в исполнении генерал-лейтенанта Александра Ивановича Менде, датируемой 1850 годом. Взяли отрезок “Нижний Новгород – граница с Казанской губернией”. Общий трек при наложении на современную карту выглядит вот так. Оцените отклонения от привычной М7 “Казанки”.

Задача – проехать по старому тракту, избегая закрытых для посещения участков, порчи посевов и откровенного бездорожья. Все же ехали мы не ради того, чтобы провести день в овраге, который забыл, что такое гать и шум колес 🙂
Выехали, понятное дело, с Сенной площади Нижнего Новгорода.

В 1910 году конечная общественного транспорта тут выглядела так.

Взято с http://pro-nn.org/

Оставив по левую руку Печерский монастырь, а по правую – слободу Кошелевку, мы, согласно карте, ехали в полях. На деле же – по улице Родионова. Интересно, что она повторяет практически все изгибы Сибирского тракта, включая излучину у АЗС и легкий поворотик у “Бахетле”.

Рельеф обязывает: высокий волжский берег изрезан оврагами. Ряд будущих современных улиц вливались в тракт в виде обычных полевых дорог. Например, отлично сохранился перекресток с нынешней Деловой за ТРЦ “Фантастика” (вела к селу Высокому и к двум Кузнечихам) и перекресток с улицей Бринского, включая спуск на Гребной канал.

Первую остановку можно было делать уже у деревни Афониной. Причем деревня стояла вовсе не на тракте, как сегодня, а сильно правее, на краю оврага, и состояла всего из 30 дворов в 1850 году. Тут на тракте был постоялый двор. Причем зеркальный – в лучших традициях современных АЗС.

Сопоставили с современной картой. Получилось, что это где-то в районе домов №165 и №166 по улице Магистральной, а также на месте пары домов на другой стороне улицы.

Обычно это был большой двор, чтобы вместить лошадей и экипажи, сарай для хранения сена и большой дом с кухней и несколькими комнатами для приезжих. Тут путник мог отдохнуть, переночевать или переждать непогоду, незамысловато и сытно пообедать, перековать и напоить лошадь, отремонтировать экипаж. Правда, зачастую состояние постоялых дворов оставляло желать лучшего: повсеместная грязь, клопы, несвежие запахи отпугивали высокородную и капризную публику, а неприхотливых офицеров заставляли в теплое время года ночевать в сене.

Картина Н.Дубовского “Зимний вечер”.

Вот как описывает постоялый двор классик Иван Тургенев в рассказе “Постоялый двор”:

“Постоялый двор, о котором мы начали речь, брал многим: отличной водой в двух глубоких колодцах со скрипучими колесами и железными бадьями на цепях; просторным двором со сплошными тесовыми навесами на толстых столбах: обильным запасом хорошего овса в подвале; теплой избой с огромнейшей русской печью, к которой наподобие богатырских плечей прилегали длинные борова, и наконец двумя довольно чистыми комнатками, с красно-лиловыми, снизу несколько оборванными бумажками на стенах, деревянным крашеным диваном, такими же стульями и двумя горшками гераниума на окнах, которые, впрочем, никогда не отпирались и тускнели многолетней пылью. Другие еще удобства представлял этот постоялый двор: кузница была от него близко, тут же почти находилась мельница; наконец, и поесть в нем можно было хорошо по милости толстой и румяной бабы стряпухи, которая кушанья варила вкусно и жирно и не скупилась на припасы. До ближайшего кабака считалось всего с полверсты. Хозяин держал табак нюхательный, хотя и смешанный с золой, однако чрезвычайно забористый и приятно разъедающий нос,- словом, много было причин, почему в том дворе не переводились всякого рода постояльцы”.

Петлю с афонинской горы старый тракт повторяет один в один. Раньше на этих склонах стояли мельницы.

Следующее село на тракте – Ельна, то есть нынешняя Большая Ельня. Судя по карте 1850 года, у села не было улицы вдоль тракта. Существовала только прилегающая к тракту улица, на которой стоит Никольский храм 1799 года постройки. Сейчас его с дороги перекрывает магазин – немыслимое дело в старину. При селе в конце XVIII века была дача помещиков Гагариных. На карте 1850 года в Ельне господский двор не обозначен – зато он есть неподалеку, в Малой Еленке: усадьба из нескольких каменных строений с небольшим садом на берегу речки Ельны, которая сейчас на картах уже как Рахма.

После Ельны тракт дает небольшую дугу, повторить которую сегодня уже невозможно из-за большого количества частной застройки. Поэтому мы проехали на транспортную развязку и выехали на М7. Тракт тут тоже выходит, просто немного позже. С виадука увидели, как на нас сносит шквал с дождем.

Тракт, кратко выглянув на М7, тут же ныряет в старую часть Кстово. Соблюдение правил ПДД не дало нам следовать по нему сразу, поэтому мы дали крюка и оказались на улице 1 мая у Казанской церкви. Храм был построен в 1775 году на средства помещика статского советника Ивана Ивановича Нечаева. В 1848 году в церкви был сделан новый иконостас. Сегодня здание церкви обезображено переделками, однако тракт все также дает поворот у его ограды, за которой раньше было небольшое кладбище.

Ветер тем временем усилился, поднимая столбы пыли так же, как он делал это в XIX веке. Пыль залепляла глаза и нос, не давала дышать. Нас накрывало темной тучей. Вот последний мой кадр с этой улицы. На месте остановочного павильона, который видно за УАЗом, стояла почтовая станция.

От Казанской церкви в Кстово тракт бежит дальше по улицам 1 Мая, Маяковского, выбегает на проспект Победы. Тут, на месте аквапарка и площади перед районной администрацией стояла деревня Лукерьина, а тракт бежал дальше по улице 40 лет Октября.
Как и в стародавние времена, деревья продолжают падать на тракты, создавая заторы.

Тут тракт пострадал сильнее всего – кстовская застройка и крупные химические заводы уничтожили не только старинные деревушки и села, но и изменили ход дорог.

Петляя по частному сектору тракт выбегал в Новоликеево и на кстовскую объездную, куда мы поехали, чтобы посмотреть на место, где располагался пересыльный этап для каторжан.

В XVIII – XIX веках этапные тракты обычно совпадали с почтовыми. Если перегоны для лошадей составляли 20 – 30 вёрст, то и арестанты должны были за день проходить такое же расстояние. При обычном режиме движения заключённые шли два дня подряд, потом один день отдыхали в сельской тюрьме. Собственно, «этапом» назывался и пункт для ночлега (пересыльная тюрьма), и расстояние между этими пунктами, и сама арестантская партия вместе с конвоем.
Для обывателей тех веков дорожные встречи с заключёнными были весьма обычным делом. Встречаются воспоминания путников о том, что все ссыльные были в серых халатах, с наполовину обритыми головами. Часть шла в кандалах, с бубновыми тузами на спинах. Тузы были разных цветов: красные – убийцы, жёлтые – воры.

Путь в несколько тысяч вёрст заключённые шли закованными в кандалы и, кроме того, вместе с десятком других прикован к длинному металлическому пруту. На тюремном жаргоне этот прут назывался канатом. Выражение «путешествовать по канату» означало идти в сибирскую ссылку.
Некоторым удавалось бежать в пути. В деревнях после обхода солдатами знали о беглецах и сочувственно выставляли для них ночью еду, старые вещи, не запирали сеновалы. Жалостливый у нас народ. К празднику ходили милостынку творить к этапам: раздавали хлеб, пироги. От сумы, да от тюрьмы не зарекались.

Судя по сопоставлению и наложению карт, этап был вот тут, на обочине у подстанции. Сейчас тут просто трава.

Далее тракт шел в “Стан-Шолокшу, Троицкое тож”. Собственно, на карте 1850 года это разные населенные пункты – при храме село Шолокша в 51 двор, а через мост – деревня Стан из 98 дворов.
Наверное, в середине XIX века все было так же, как на этом фото. Ну, может, было поменьше сорных зарослей, а домов справа побольше. А храм также возвышался над дорогой. Да и мост через Шелокшанку шел так же. Кстати, тут асфальт положен прямо по тракту.

Название финно-угорское. На эрзянском «шолнемс», а на марийском «шолнекс» – это “шуметь, журчать, бурлить”. Троицкий храм был построен в 1839 году. Архитектура его примечательна: над трапезной – купол, окружённый четырьмя декоративными главками. По-видимому, когда-то была у церкви и колокольня.

У реки, почти под мостом бьет родник, над которым поставлена часовня. Судя по старым описаниям, тут вообще полно родников.

Следующая деревня – Майдан из 104 дворов. Только домов теперь побольше, а от ярмарки осталась пустующая площадь в центре. Собственно, “майдан” и есть – “площадь”. Тут были отдельно стоящие павильоны – видимо, большей частью деревянные. В Майдане находилась и почтовая станция.
Кстати, чтобы представить, что же такое почтовая станция – перечитайте цитаты из “Станционного смотрителя” Александра Сергеевича Пушкина:

“День был жаркий. В трех верстах от станции*** стало накрапывать, и через минуту проливной дождь вымочил меня до последней нитки. По приезде на станцию, первая забота была поскорее переодеться, вторая спросить себе чаю. «Эй, Дуня! — закричал смотритель, — поставь самовар да сходи за сливками». При сих словах вышла из-за перегородки девочка лет четырнадцати и побежала в сени… Тут он принялся переписывать мою подорожную, а я занялся рассмотрением картинок, украшавших его смиренную, но опрятную обитель. Под каждой картинкой прочел я приличные немецкие стихи. Все это доныне сохранилось в моей памяти, также как и горшки с бальзамином, и кровать с пестрой занавескою, и прочие предметы, меня в то время окружавшие. Вижу, как теперь, самого хозяина, человека лет пятидесяти, свежего и бодрого, и его длинный зеленый сертук с тремя медалями на полинялых лентах”.

А что же сам смотритель? Это была тяжелая служба:

“Что такое станционный смотритель? Сущий мученик четырнадцатого класса, огражденный своим чином токмо от побоев, и то не всегда (ссылаюсь на совесть моих читателей). Какова должность сего диктатора, как называет его шутливо князь Вяземский? Не настоящая ли каторга? Покою ни днем, ни ночью. Всю досаду, накопленную во время скучной езды, путешественник вымещает на смотрителе. Погода несносная, дорога скверная, ямщик упрямый, лошади не везут — а виноват смотритель. Входя в бедное его жилище, проезжающий смотрит на него как на врага; хорошо, если удастся ему скоро избавиться от непрошеного гостя; но если не случится лошадей?.. боже! какие ругательства, какие угрозы посыплются на его голову! В дождь и слякоть принужден он бегать по дворам; в бурю, в крещенский мороз уходит он в сени, чтоб только на минуту отдохнуть от крика и толчков раздраженного постояльца. Приезжает генерал; дрожащий смотритель отдает ему две последние тройки, в том числе курьерскую. Генерал едет, не сказав ему спасибо. Чрез пять минут — колокольчик!.. и фельдъегерь бросает ему на стол свою подорожную!.. “

После Майдана проезжаем существующей дорогой Чернуху. Если раньше между селами было хоть какое-то расстояние, то теперь они почти слились. В центре, видимо, на месте бывшего храма, стоит новая церковка. На карте отдельно обозначены ряды каменных палаток-амбаров перед домами вдоль тракта. Некоторые до сих пор стоят.

На месте этого заборчика на выезде из села стояли ветровые мельницы, а на реке была дамба и водяная колесная мельница. Во время масленичной недели внизу Чернухи, где поворот на Ключищи, всегда проводился «сопливый базар». Базар был небольшой, но торг был приличный. Почему назывался «сопливый»? Потому что со всех селений ездили на этот базар за гостинцами детям меньшего возраста. Тут продавались одежда, игрушки, обувь, сласти, мебель.

А вот тут было видно, что тракт выходил из села чуть левее, но потом все равно вливался в современную дорогу и бежал на Старые Ключищи, которые раньше были просто Ключищами.

Старые Ключищи стоят на горе. И потому тракт тягуче идет в глиняный подъем, а у самого села двоится – раньше он шел главной улицей села, мимо усадебного дома помещика и деревянной церкви, которая отмечена на карте Менде, но отсутствует по факту. Если свернуть направо – в село не попадаешь, а минуя по левую руку кладбище, оказываешься опять на тракте. Дорога – щербатый асфальт.

К слову, хотите узнать, куда делась Покровская церковь (1731 год постройки) из Ключищ с тракта? Нет, ее не сожгли. Она выжила и является жемчужиной музея деревянного зодчества на Щелковском хуторе в Нижнем Новгороде 🙂 Перевезена в 1975 году. Представляет собой многоярусный деревянный храм типа «три восьмерика на четверике» с трапезной. Трапезная и алтарь покрыты редко встречающимися двускатными с переломом крышами. С запада и севера к церкви примыкает галерея – паперть на врытых в землю столбах, с односкатной тесовой кровлей. Красавица!

Музей даже отмечает праздник Покрова, отдавая дань уважения престольному празднику своего главного храма.
Интересно, что в Ключищах напротив храма раньше стоял господский двор. В веках помещики менялись не раз, но в XIX веке владельцами в разных источниках назывались Боборыкины – семья писателя, драматурга, критика и публициста, создателя русского слова “интеллигент” Петра Дмитриевича Боборыкина.

Петр Дмитриевич Боборыкин (1836 – 1921 гг).

Согласно описаниям, жил в Ключищах в собственном доме с парком и службами Василий Петрович Боборыкин. Он же построил в Чернухе больницу для крестьян. Говорится также, что при ключищинской Покровской церкви был фамильный склеп Боборыкиных: “За алтарем возвышался очень красивый чугунный памятник со склепом из железной ограды помещика села Старые Ключищи Боборыкина Василия Петровича, его дочери Веры Васильевны, и зятя лейтенанта гвардии, подполковника Чеховского. Рядом тяжелый лютеранский крест постаментом, на постаменте надпись: “Первый врач Староключищенской больницы Антон Карлович Гоштовт”. Рядом богатый склеп купца Белянина с двумя мраморными памятниками и оградой. Все это варварски разрушено, а памятник Боборыкина разбит вместе с крестом Гоштовта и сдан в утиль”.
Однако писатель Петр Дмитриевич, оставивший после себя толстый том воспоминаний “За полвека” ни слова не пишет в нем о Ключищах. Он родился в семье богатого тамбовского помещика, который разъехался с его матерью, пока сын был мал. Мать с ребенком жила в Нижнем Новгороде в доме своего отца, который был ветхозаветным крепостником. Петр Дмитриевич вспоминает, как проводил весь год в городе, а на лето бывал отправлен в пригородную усадьбу деда – в Анкудиновку, где был дубовый усадебный дом, полный заботы о маленьком мальчике и летней вольницы. В 12 лет Боборыкин стал видеть отца, который забирал его на каникулы в тамбовское имение, о котором писатель оставил немало воспоминаний и образов в своих произведениях.
Зато воспоминания о доме в Ключищах оставила дочка помещика Щеглова, который в начале ХХ века перекупил усадьбу у Боборыкиных.

Наталья Николаевна Щеглова-Антокольская (1895 – 1983 гг).

“Наше село, Ключищи, было в сорока верстах от Нижнего Новгорода. Стояло на горе. Два порядка домов, но только с одной стороны, потому что с другой стороны были овраги. Глубокие овраги, в которых били ключи – потому село и называлось Ключищи. Эти ключи такая прелесть, там текла чистейшая ледяная вода, и там были построены колоды с желобами – и прямо из земли по желобу текла вода. И там же в этих оврагах были у всех бани. И вся эта вода в конце концов стекала в пруд. Ну, пруд был грязным, потому что там поили и купали скотину.
Наша усадьба стояла в конце села, на самом верху. А рядом с усадьбой – перейти только дорогу из наших ворот – церковь. И за церковью очень красивый березовый лесок. Обычно за церковью делают погост, а у нас кладбище было отнесено далеко за пруд.
И вот я помню, как звонили на Пасху. Ведь звонили целый день, но этот звон нисколько не мешал. Наоборот, он был так приятен… Я до сих пор вспоминаю – почему так приятно было слушать этот звон?
А в самой церкви – там так: мужики стоят отдельно, а бабы отдельно. Там в Ключищах мужики удивительно красивые все были. А бабы не очень. Но обязательно они в праздник в церковь придут в чистых юбках, в чистых-чистых кофтах. Кофта тут у пояса с оборкой. Юбки тоже с оборками. Все это открахмалено, отглажено. Утюгов тогда не было, а вместо них был такой валёк и скалка. Не гладили, а катали белье, и оно было как выглажено. И замечательно пахло свежестью. И почти у каждой бабы на руках грудной ребенок. Если нет своего, то попросят чужого подержать. Потому что это был такой тоже обычай – стоять в церкви с ребенком. А деревенские парнишки – у всех белые-белые льняные головы, все в порточках, в рубашечках белых – стоят всю службу как вкопанные. И как они выстаивали – ведь они такие подвижные…
У нас в семье не было никогда религиозности, но об этой церкви у меня самые приятные воспоминания. Прелестная церковь, деревянная, ей было что-то около трехсот лет. Ее потом увезли куда-то, как памятник старины.
У нас был большой зеленый двор – почему он был такой чистый, я до сих пор не понимаю – ведь так много собак и кур… Хотя нет, куры на заднем дворе, в курятнике. Весь двор покрыт муравой, мы с Галей, моей младшей сестрой, бегали босиком.
В самом низу, в овраге, было такое сооружение – “таран”, типа насоса. Струя воды из ключа заставляла его работать и он подымал воду в гору. И посреди двора у нас был устроен фонтан. На него надевались трубочки и тогда он становился либо в виде цветка, либо веером таким раскрывался и закрывался.
И эта же вода снизу была проведена в конюшню. У нас было три лошади – пара и третья моя, верховая. Чудная лошадь, Анчар, ее потом на войну взяли.
А сам дом, как я теперь понимаю, – типичный русский помещичий дом, их и Тургенев описывал, и Чехов, все. Я бывала в доме графа Орлова-Давыдова, у князей Волконских, у Розингов , у Скуридиных – это все наши соседи – у всех совершенно одинаковое расположение комнат.
Входишь – сени. Потом передняя. У нас она была очень маленькая, не типичная для помещичьего дома, потому что в помещичьем доме обычно в передней сидели лакеи, а у нас лакеев не было. Да и у прежних ключищинских помещиков их, как будто, не было. Это имение раньше принадлежало писателю Боборыкину.
Из передней вели две двери: одна в маленькую комнату папы – он любил маленькие комнаты. Там на стене висел портрет нашего пуделя Тоби. А другая дверь вела в самую большую комнату, где было пять окон. Обыкновенно это была зала, а у нас столовая. Мебели очень мало – обеденный стол с венскими стульями, большое зеркало, перед зеркалом овальный столик, по обеим сторонам – чудные креслы, большие-большие, уютные, на которых можно уместиться с ногами. А в углах – обыкновенные березовые чурбаки, на одном стояли часы, на другом – высокая ваза для цветов. Вот и все.

Станислав Жуковский “Вечерний интерьер”.

Из этой столовой вели две двери в так называемую маленькую гостиную. Там был камин, большой широкий диван, а в углах стояли треугольные столики. Из этой гостиной был выход на террасу, а оттуда в сад. Другая дверь из гостиной вела в угловую и еще внизу была спальня, с сеткой от мух и колонной посредине, подпирающей потолок: прежней владелице казалось, что потолок падает. И там висела чудная картинка маслом, я ее как сейчас вижу: амазонка на лошади, а рядом с ней большая собака.
В конце коридора направо – лестница наверх, в мезонин, а напротив дверь в так называемую “девичью”, она была проходная, за ней была людская, потом кухня.
И подумайте, какая психология: у нас был конюх, Дмитрий, и он же полесовщик, за лесом следил. Так вот он, и его жена Евгения, и их дочь, и у этой дочери пятеро детей – все ютились в одной комнате. На ночь бросали на пол кошму и подушки, и дети с матерью спали вповалку. И это казалось нормальным, хотя наверху были две большие комнаты и терраса, и они большей частью стояли пустые. Евгения работала у нас поварихой, доила нашу и свою корову, ухаживала за огородом, сбивала масло, стирала белье. На все руки, одним словом.
И была прелестная баня.
А сад небольшой, но так тщательно разделан, сколько цветов, сирень, березовая аллея, кедры!.. Этот сад оканчивался оврагом, и папа сделал туда спуск – дорожки, усыпанные песком и обсаженные розами. А внизу – бассейн, в котором тоже был устроен фонтан. Мы с Галей в этом бассейне купались, хотя там была очень холодная ключевая вода. Но она на солнце нагревалась, и там было так устроено, что можно выпустить и налить новую”.

Станислав Жуковский “Интерьер дворянской усадьбы”.

Понятное дело, что революция не пощадила ни парк, ни дом, ни склеп, ни даже “таран”, который разобрали и увезли в Вередеево, где не смогли собрать обратно да и бросили. На карте 1850 года в селе усадьба не обозначена, хотя в центре села есть что-то похожее на отдельно стоящие дома с двором напротив храма. Скорее всего, это дома притча, а усадьба действительно появилась позже, “на горе”, как описывает дочка помещика Щеглова. Вот гора. Где-то тут было дворянское гнездо.

Поднявшись на гору, хочется вспомнить, какой трудностью были для длинных обозов такие горы-тягуны. Мы тут оказались сразу после грозы – глиняные обочины раскисли и не позволяли даже стоять – глина плыла под ногами. Обычно такие подъемы укрепляли гатью или мостили камнем. Тут следов белого мощения не замечено. Или оно было уничтожено в более поздние годы, или полностью ушло под советский асфальт. Встав на сырой обочине УАЗ, имея резину BFG, тронулся не очень бодро, сначала поплыв 🙂

Отходящие грунтовки после ливня тоже смотрелись обманчиво-мирными. Обычно на таких подъемах немало экипажей теряли груз и терпели бедствие. Эта грунтовка, как и 160 лет назад бежит в деревню Вершинину. Судя по карте, там стоял деревянный господский дом с маленьким садиком и скромным двориком. Обычно так жили бедные помещики. Удивляет, что Вершинино не названо даже сельцом – то есть местом, где нет храма, но живет помещик. Впрочем, упоминаний об имени возможного помещика я тоже найти не смогла.

Вид с Ключихинской горы впечатляет. Едем дальше.

Следующий пункт – село “Богородское, Подлесово тож”. Сегодня – просто Подлесово. Справедливости ради надо сказать, что оно стояло в версте от тракта, но не посетить это примечательное село мы не могли. Во-первых, там стоит красивый храм, а во-вторых – там была усадьба помещика Розинга.

Первая церковь была деревянная и построена в середине XVII века владельцем села боярином Иваном Петровичем Шереметьевым. Церковь названа в честь иконы Смоленской Божией Матери «Одигитрия». Церковь неоднократно горела, а в 1831 году она была заменена на каменную.

О том, что церковь горела, говорят остатки углей и золы в земле. Снаружи была побелена, а внутри расписана фресками. Имела летний и зимний придел, в каждом из которых была печь, отделанная красивыми изразцами. На колокольне было восемь колоколов. На окнах фигурные железные решётки. Был красивый резной иконостас, покрытый тончайшими золотыми пластинами со множеством икон. Пол был покрыт мраморными плитами. Церковь была окружена каменной оградой с чугунными воротами с барельефом, внутри которой находилось кладбище.

На карте Менде у каменного храма кладбище не обозначено. Зато вполне можно рассмотреть усадьбу – каменный дом и небольшой сад. Сейчас на этом месте сельская застройка.

Владельцами усадьбы в Подлесово были небогатые Розинги. Этот род – потомство иностранного мастера Петра Розинга, приглашенного Петром I из Голландии, «ученика петербургского генерального сухопутного госпиталя, произведенного перед отъездом в Кяхту аптекарем». Аптекарские внуки и правнуки умели жить интересно: возглавляли города и губернии, строили монастыри, роднились с мореходами, изобретали телевидение и жили в Голливуде 🙂
Аптекарский сын Иван Петрович Розинг (1748—1820), был весьма удачлив, был городничим Кургана, командирован в Тобольск и в 1798 году Иван Петрович «в уважение долговременной службы» был перемещен на должность пермского вице-губернатора. Жена Ивана Петровича – Мария Ивановна добросовестно несла бремя домашних забот, благо семья была большой — Розинги вырастили пятерых сыновей и двух дочерей.
Одна из дочек – Екатерина Ивановна (родилась в 1793 году) была женой “корпуса флотских штурманов полковника Василия Николаевича Берха” – русского историка флота и морских географических открытий. В 1803—1806 годах участвовал в первой русской кругосветной экспедиции на корабле «Нева», под командованием капитана Лисянского. В 1828 году императором России Николаем I Берх был официально утвержден историографом русского военно-морского флота. К сожалению, Василий Николаевич тяжело болел и в 1834 году в возрасте 53 лет скончался. Екатерина Ивановна в 41 год осталась вдовой.
Один из ее братьев – Николай (рожден в 1794 году) – в конце 1820 года, после смерти отца, переехал в Нижний Новгород. В 1842 году он обратился в Нижегородское дворянское собрание с просьбой о внесении в дворянскую родословную книгу его сыновей Ивана, Льва, Петра и Павла. Вот именно Иван Николаевич и был помещиком села Подлесово. Правда, недолго.
Осталась архивная строка, что в Подлесово – при храме – были погребены в июне 1856 года 11-месячная помещичья дочка Ольга, в апреле 1859 года – 6-летняя Александра, а через месяц за малютками последовала и их мать – 24-летняя Елена Павловна Розинг, супруга Ивана Николаевича Розинга. При этом неясно, что с главой семейства и были ли в семье еще дети. Но в 1856 году упоминается введение опекунства над “малолетними помещиками” Розингами, живущими в Подлесово. Опекуншей сирот стала тетка-вдова Екатерина Ивановна Берх.
Во второй половине XIX века помещиком Подлесово числится Алексей Иванович Розинг (умер не раньше 1890 года) – видимо, сын прошлого владельца. У Алексея Ивановича были дочь Елизавета и сын Михаил.
Соседка, дочка ключихинского помещика Щеглова – Наталья Николаевна вспоминала про эту семью:

“У них был небогатый дом, но к этому дому они все время что-то пристраивали, так что у них прямо лабиринт какой-то был из комнат.
У них было двое детей – сын Миша, примерно моего возраста, и дочь, значительно старше. Необыкновенная красавица. Прямо огненные глаза. И она построила в лесу монастырь.
Получилось таким образом: в нашей церкви висела икона Божьей матери, которая считалась чудотворной. И вдруг эта икона пропала. А потом пастух прибежал и сказал, что икона ушла в лес и стоит возле родника, прислоненная ко пню. Пошли, эту икону вернули обратно в церковь. Через некоторое время она опять пропала, опять туда ушла. И вот на этом месте дочка Розинга , лет на пятнадцать старше меня, построила монастырь и повесила туда эту икону. А сама в этом монастыре стала игуменьей. Это было для нее очень доходное дело, потому что все ее монашки работали в именье ее отца.
Она была редких, как теперь говорят, организаторских способностей – построила дом для приезжих, к ней какие-то богатые купцы ездили, жертвовали на этот монастырь. Специально на нее приезжали посмотреть – она была такая красивая, такая красивая! Чернобровая, черноокая, и очень ей шло монашеское одеяние”.

Фото игуменьи (Елизавета Розинг) в окружении монашек.

Монастырские фотографии есть в сети.

Никольский женский монастырь размещался неподалеку от Подлесова. Бытует версия, что он был построен в 1902–1904 годах по инициативе Елизаветы Розинг, дочери последнего владельца села. Средства на него собирали всем миром. Вскоре после революции 1917 года здание было разрушено. При развале российской армии к Елизавете на место жительства пожаловал брат, Михаил Алексеевич Розинг с семьей, в армии был в чине капитана и убежденный монархист. В первую мировую он воевал в составе 37-го Екатеринбургского полка. Отдыхая у сестры, Михаил отказался служить в Красной армии и собирался на Дон к белоказакам, за что был арестован и расстрелян. Сестра оказалась в тюрьме, а потом ее следы затерялись.
Кузены этих Розингов отличились по другой части. Розинг Борис Львович(1869 год, Санкт-Петербург — 1933 год, Архангельск) был российским инженером-физиком, автором первых опытов по телевидению, за которые Русское техническое общество присудило ему золотую медаль и премию имени Сименса. Знаменитый отец телевидения Зворыкин был его учеником. Розинг Владимир Сергеевич (1890 год, Петербург —1963 год, Лос-Анджелес ) — оперный певец, тенор. Его крестным отцом был отец Петра Столыпина. Талант певца высоко ценил Бернард Шоу: “Двое самых выдающихся оперных певцов ХХ века — Шаляпин и Розинг совсем не считаются со старыми установками”. Вот такое интересное семейство владело Подлесовым. Грех не заехать 🙂
Не думаю, что в середине XIX века путник мог неожиданно свернуть в имение помещика ему незнакомого, но обстоятельства бывали разными. Жившие на тракте чаще других принимали гостей – званых и незваных 🙂

Следующим селом на пути по Казанскому тракту было Слободское. Оно принадлежало разным помещикам, усадьбы в нем не было, но до сих пор стоит прекрасная Казанская церковь 1817 года. В 1816 году Слободское принадлежало генерал-майору Василию Сергеевичу Шереметьеву, оставшееся ему по наследству от тётки Марфы Васильевны Балк, от этой фамилии осталось название улицы в селе – Балковщина.

У ряда крестьян были мелкие промышленные заведения: ветряные мельницы, овчинные, кирпичные заводы. В селе до сих пор просматриваются каменные амбарчики-палатки. Некоторые даже с инициалами на дверях. Жаль, не видны замки – на них тоже делали инициалы заказчика и даже ставили год.

Да и домики некоторые говорят о том, что зажиточные крестьяне тут были.

А вот и храм. Он явно отреставрирован и стоит прямо вдоль дороги.

За алтарной частью храма стоит кирпичная “входная” часовня в виде неравногранного восьмигранника, перекрытого куполом. Вероятно, была поставлена в углу церковной ограды. По декору и формам относится к концу XIX – началу ХХ вв. На карте Менде ее нет, а сейчас она пустует и разрушается. Вообще, при первом взгляде очень похожа на склеп.

Затем тракт бежит мимо сельца Докукина, стоящего в стороне от дороги. На карте видна усадьба с каменным домом, обширным садом и парком на склоне горы – ее раньше было прекрасно видно проезжающим. Однако описания или упоминания имения по доступным источникам найти не удалось. Зато ясно, что в 1797 году Докукино принадлежало коллежскому асессору Серебренникову Луке Ивановичу, как и часть села Запрудного. К слову, в 1812 году Лука Иванович был предводителем дворянства в Балахнинском уезде, где, видимо, тоже имел земли.
Далее тракт бежал в Поляну и Игрища, однако современные дороги уже не повторяют его линий. При этом старый тракт отлично виден на космоснимках и несколько хуже – на местности. В основном видна пробитая веками колея, высокие обочины и следы канав по бокам. Тут старый тракт бежит по краям оврагов и перелесками, распаханными полями и слабыми грунтовками, ныряет в балки и пресекает речки. Деревеньки те не имеют сохранившихся достопримечательностей, да и на карте Менде не представляют собой ничего особенного. Если не считать почтовой станции на въезде в деревню Поляна (ныне – Долгая Поляна). Чтобы не портить посевы и не искать переправ там, где их давно нет, мы решили миновать этот отрезок и встретить тракт на М7.

Тракт выныривает на М7 прямо у Малиновки и не заходит в нее, а идет севернее буквально на 30-40 метров от существующей современной автодороги.

Едем мимо Ачапного, в котором есть обозначение маленькой небогатой усадебки с малым садом. Помещик нам незнаком, поэтому не заезжаем с визитом 🙂 Не нашла никакой информации по имению.
Тракт отклонялся севернее на Лыткино и Кисловку, в которой была почтовая станция. Полевые дороги тут большей частью сохранились, но села разрослись и изменили свою конфигурацию.

Затем тракт идет в Царевку, Сарьевку тож, выходит ненадолго на М7 и ныряет южнее автошоссе – в Летнево.

Мы следуем по старой дороге. Тут плохо видно, но пробитая за сотни лет колея так и осталась, а обочина выглядит как гребни. Собственно, поэт Пушкин так и описывал тракт по осени – корыто с грязью, в которой тонут экипажи и надрываются лошади, а пешие идут по сухой высокой обочине и посмеиваются.

К Летневу тракт нырял с холмов коренного берега над Сундовиком и пересекал реку по мосту, прежде чем войти в село. Сейчас тракт порос травой, дорогой не пользуются уже десятки лет, но она еще читается, спускаясь в щербинку к воде. Сохранность обеспечил и белый камень, которым выстилали глинистый спуск к реке. Мы решили пройти этот участок до реки ногами.

Тут нас опять накрывает дождевой тучей. В речных зарослях начинают оглушительно трещать кузнечики, призывая дождь.

Моста, способного выдержать подводу или автомобиль, как и ожидалось, там нет. Но картограф Менде прав – он тут явно был. В советские годы его подновляли на старом месте.

Так как люди привыкают к тропкам, летневцы решили обойтись дощатым мостиком-лавой для пеших. Течение у Сундовика тут весьма стремительное.

Так как здесь на машине уже не проехать, мы возвращаемся наверх, чтобы обогнуть этот участок тракта и оказаться уже на его выезде из Летнево. Места красивейшие!

Выходя из Летнево, тракт бежал мимо маленькой 18-дворовой деревеньки Монари или Мунари, как на карте XIX века. Отсюда был поворот на Большое и Малое Шипилово – владения дворян Шипиловых. Полтора века назад там жил Николай Васильевич – инженер-строитель, подполковник, сын знаменитого в Нижегородской губернии землевладельца дворянина Василия Петровича Шипилова. В Малом Шипилове был его усадебный дом среди парка. Стоит еще храм и лежит надгробный камень помещика. Так как сильно отклоняться от тракта мы не были намерены, сворачивать не стали… Вот так выглядит тут тракт.

Тут, прямо на полевой дороге, которая совпадает с трактом по карте, тоже попадается белый камень.

На этом отрезке тракта – от Монарей до Ляпунов – мы едем точно по тракту, местами соскакивая на его обочину. Земля настолько помнит скрип миллионов колес и топот копыт, что дорога узнается не только с космоснимков, но и на местности.

Вот тракт вошел в Ляпуны. В середине XIX века он шел мимо села, а сейчас – прямо по сельской улице. Интересно, что на карте Менде в селе есть храм. Сейчас его нет.

Вдоль улицы стоят не только дома, но и аллея старых деревьев, думаю, советской посадки. Вот эта развалина – пьяная ветла, лихо закрученная то ли человеческим замыслом, то ли природой.

Еще стоят вдоль тракта каменные палатки-амбарчики и такие же старые провалившиеся колодцы.

А проезжая мимо брошеного машдвора в Ляпунах, мы заприметили пожарный ГАЗик и не смогли отказать раритету в фотосессии.

И если ГАЗиков полтора века назад на тракте было не встретить, то в лугах по обе стороны от старинной дороги точно лежали коровы. Лежат они там и сейчас.

После этого тракт выныривает на современную автомобильную дорогу “Княгинино – Лысково” и тянется к северу, на берег Волги – в имение князя Грузинского.

Тракт так и шел по современной улице Мичурина в Лысково. Также заметна на карте XIX века развилка улиц Мичурина и Ленина, которая ведет в саму усадьбу “волжского царька”. Известно, что Георгий Александрович, будучи полновластным помещиком здешних мест, был хлебосолен. Удивительная личность! Как-нибудь мы расскажем о нем поподробнее 🙂

Князь Георгий Александрович Грузинский (1762—1852).

В недели макарьевской ярмарки, с которой князь имел приличный доход, в саду были накрыты столы с угощениями для простых торговцев. Именитых гостей – дворян и купцов – было принято приглашать в дом. Надо сказать, что традиция не давать статусным путникам свежих лошадей на станциях, пока те не посетят скучающего на берегах Волги князя, видимо, была реальностью. Гость должен был прибыть к Грузинскому, представиться и рассказать, из какой он семьи, куда едет и с каким делом. Если гость был князю интересен, то он расспрашивал путника во всех подробностях, вкусно угощал, мог оставить на ночлег и даже снабдить гостинцем или письмом общему знакомому, а то и составить рекомендацию. Пустой или просто неинтересный человек мог получить от князя тростью по спине – и такое бывало.
К слову, в 1816 году у Грузинского проездом был граф Румянцев с семьей. Граф вёз с собой прекрасных собак для охоты – предположительно борзых. Грузинский был их большим любителем и попросил Румянцева продать ему псов. Граф не уступил, и ночью собаки пропали. Румянцев открыто заявил, что люди Грузинского по наущению хозяина выкрали борзых. Произошел скандал. В итоге Грузинский выгнал гостя на улицу, приказав своим дворовым не давать лошадей ни со двора, ни с ближайшей станции. Граф со всей семьёй и прислугой вынужден был идти пешком до конца владений Грузинского. Только там он смог купить лошадей и, по слухам, обещался это так не оставить. Спустя несколько дней и произошёл пожар на ярмарке – Румянцев подговорил на поджог нижегородских купцов. Так это было или иначе, но после пожара ярмарка отсюда была перенесена в Нижний Новгород, а Грузинский перестал получать доход с торга.
Наследники Грузинского – его дочь Анна и странный персонаж в жизни Георгия Александровича – то ли внебрачный сын, то ли незаконнорожденный внук по фамилии Стогов – не чинили насилия над проезжающими и гостями 🙂
Имение Грузинского в Лыскове сохранилось в виде трех усадебных домов, а также построенного помещиком храмового комплекса. Мы проехали в усадьбу, решив уважить память старика 🙂
Георгиевская церковь 1814 года в стиле классицизма. Разумеется, имеет посвящение святому покровителю князя.

А это уже Вознесенский собор 1838 года. Классические формы словно из-под чертежного пера архитектора Коринфского.

Церковный дворик. Виден галантерейный магазин купца Пискарева и угловая башня храмовой ограды.

Паркуем автомобиль на площади напротив здания бани.

Идем осматривать дома князя Грузинского. Раньше дом-дворец был деревянным, но после пожара пришлось строить три каменных дома, конюшни, два больших каменных склада, огороженный двор и еще несколько хозяйственных построек. Доподлинно неизвестно, в каком из них князь жил сам, а в каких жила его дочь Анна, которую он растил один после смерти супруги Варвары Николаевны Бахметьевой, которая “скончалась во цвете лет, замученная столь же частыми изъявлениями бешенной любви и порывами неукротимого гнева князя”. Сын Грузинского умер молодым офицером, не оставив потомства, а потому именно дочь Анна была заботой всей его жизни.

Графиня Анна Георгиевна Толстая (урожд. княжна Грузинская) (1798—1889).

Получив блестящее домашнее образование Анна и ее компаньонки обожали театр и представления, а князь разрешал дочке развлекать себя вдали от столиц. Поэтому возможно, в каком-то из этих домов и был домашний театр Грузинских.

Это школа, бывший флигель. И своими крылечками он выходит на дворик, когда-то обсаженный липами.

Кружевное украшение небольшого крыльца.

У этого флигеля есть очаровательный угловой балкончик-веранда, выходящий как раз во дворик. Сейчас в нем нет и признаков уюта – деревянные колонны обветшали, а окна и дверь оказались заложены камнем. А когда-то веранда, видимо, радовала домашних. Обычно летом такие веранды летом имели полотняные светлые навесы от солнца и плетеную мебель для приятных посиделок за чаем.

От старых лип-великанов осталось мало в этом дворике, но отсюда по-прежнему виден собор. А справа еще один флигель.

Если идти из этого дворика к зданию, которое считается центральным дом усадьбы то вид на него будет таким. Наверное, он был привычен больше домашним.

С парадной стороны дом выглядит вот так. Классические формы, минимум украшений и двойной вход. Это здание банка.

Черная табличка посвящена владельцу.

Вот тут видно, как близко к главному дому (слева) стоит флигель, в котором сегодня располагается культурный центр.

Побывать у старика Грузинского и не отстоять службу в храме, как пишут в воспоминаниях путешественники, было невозможно. Поэтому мы и от главного дома совершили короткую прогулку до собора. Вообще, очень рекомендуем рассмотреть богатое село Лысково в деталях. Тут люди умели хорошо работать, зарабатывать и украшать своими домами улицы.

А вот и собор. Подходим уже с другой стороны.

Тот самый галантерейный магазин.

Статная и мелкая лысковская котэ 🙂

От имения князя Грузинского возвращаемся на тракт, что совсем несложно – он продолжает бежать по современной улице Мичурина (по тракту стоит, например, пивзавод “Лысковский”, построенный в 1862 году купцом первой гильдии Зазыкиным. Тракт переходит в улицу Горького и оказывается на территории деревеньки Лысая Гора, нынешней улице Чкалова в селе Трофимово. Пробежав по главной трофимовской улице и задев деревеньку Кобылину, нынешние Лужки, тракт выпрыгивал на современную М7.

Менее, чем в версте от тракта стоит село Чернуха, в котором по карте Менде обозначена ярмарка и дворянская усадьба, которая до 60-х годов XIX века принадлежала Белавиным. За десятилетия владения Чернухой помещики преобразили село, построили усадебный комплекс и разбили английский пейзажный парк. После Белавиных и до самой революции Чернухой владели уже Зыбины, которые жили в Москве, а усадьбу использовали как дачу. В 1905 году деревянная усадьба сгорела, а потому сегодняшние каменные постройки – это объекты начала ХХ века. Мы не заезжали в усадьбу, но не упомянуть о ней не могли 🙂
Дорога также делала крутой изгиб у современной деревни Крестьянка – на карте Менде этого селения нет. Зато на этом листе карты есть интересный пункт – почтовая станция и этап. Это место находилось на обочине современной М7 одно напротив другого.

Вычисляем примерные координаты и останавливаемся запечатлеть. Тут чистое поле. Никаких следов от суеты почтовой станции и печали пересыльного пункта.

Едем дальше. Современное село Львово на карте Менде – деревенька Надежинка в 30 дворов. В селе сохранились зажиточные дома на каменных цоколях. Наверняка, население промышляло нехитрой торговлей, потому что в воспоминаниях путников XIX века весьма часто попадаются воспоминания о том, как в таких вот деревеньках кучер сбавлял ход, а то и вставал, чтобы пассажиры могли купить у деревенских ребятишек кузовок ягод, чтобы “барышням освежиться”, или домашних пирогов, чтобы дотянуть до следующей почтовой станции.

Освежиться, правда, сейчас предлагают кукурузными палочками в мешках затейливых форм. Фото сделано на ходу – мы не останавливались.

Дальше тракт опять совпадает с М7, но вскоре начинает отклоняться к северу, чтобы пройти через деревню Варварину всего из 14 дворов. Зато в соседнем селе Чугуны уже почтовая станция. Мы решили отметиться.

Почему Чугуны? Возможно, потому, что здешние селяне имели отношение к демидовским железным заводам – эти промышленники тоже владели землей неподалеку. По воспоминаниям краеведов, чугунный завод действовал неподалеку от речки, где стоял почтовый двор. При освоении школьного участка здесь было найдено несколько возов железной окалины. А одна глыба была чуть меньше кубометра. У местных жителей есть и другие объяснения такого названия речки и села. Одна из версий такова: для поддержания уровня воды в речке на ней построили чугунную плотину, по третьей версии – в один из родников, бьющих из Барминских лесов, был вкопан чугунный котел.
В течение своего существования не раз менялся владелец чугуновского поместья, одним из последних его хозяином был генерал Шипов, которой почти не бывал в имении. Зато его жена Шипова лето проводила в своем фамильном красивом кирпичном доме. Хозяйка, как припоминают старожилы, отличалась экстравагантными выходками и обижала прислугу. В начале первой мировой войны барон Стюард, который был вторым мужем Шиповой, взялся за постройку водочного завода к югу от села. Но довести до конца задуманное ему не удалось: помешала революция 1917 года. Почти готовое предприятие впоследствии было национализировано Советской властью, оно и стало основой современного спиртзавода.
А это просто богатый домик.

Село по-прежнему стоит на речке Чугунке. Тракт немного петлял по его улицам, бежал по мостику мимо храма, у которого, судя по карте и была почтовая станция. Надо сказать, что Чугуны заморочили нас. Мы решили отыскать храм и не видели его, зато прокатились вслед за трактом по улицам села, ставшим уже узкими. Зато зажиточные дома все также встречались.

Мы уже было отчаялись увидеть храм, как вдруг он черной громадой заглянул в зеркала заднего вида нашего автомобиля. Деревянный, огромный, заросший брошеный храм Иоанна Богослова, построенный в начале ХХ века по проекту архитектора Домбовского. Рассмотреть более подробно церковь из-за зеленых зарослей не удалось.

Почтовая станция, судя по карте Менде, тоже была за рекой. у храма. Но местные жители увековечили свою станцию мемориальной доской, привинтив ее на стену здания, вместившего в себя, в том числе, и почтовое отделение, по эту сторону реки.

Да, тут ночевал Александр Сергеевич. Пушкин начал делать “пугачевские заметки” именно с этого места. Первая такая заметка очень лаконична – “Чугуны – Кар etc”. Etc – et cetera, латинское выражение, означающее – “и прочее”. С этим селением, судя по записи Пушкина, связан какой-то эпизод в жизни Кара (генерал-майор, командующий антипугачевскими силами, который был разбит Пугачевым, бежал и оказался в опале), но какой, до сих пор не выяснено. Пушкин по пути из Нижнего Новгорода в Казань 4 сентября 1833 г проехал через Чугуны. Вероятно, услышав там что-то о Каре, сделал заметку в дорожной записной книжке. Но архивные изыскания позволили исследователям выдвинуть и другую версию. Удалось выяснить, что Чугуны в конце XV века принадлежали Бутурлиным. Его отец Николай Иванович был крестным отцом. Между владельцами Чугунов и Михаилом Петровичем Бутурлиным, занимавшим в 1833 году должность нижегородского губернатора, существовали близкие связи. Пушкин, будучи в Нижнем Новгороде проездом, мог с ним встречаться на правах дальнего родственника и услышать историю про Кара, о чем и сделал запись в памятной книжке.
Интересно, что тут же, в Чугунах, 17 мая 1798 года останавливался на завтрак император Павел I с сыновьями, будучи в путешествии до Казани. Но памятной доски об этом не имеется. Впрочем, императоры не вставали на постоялых дворах, а занимали лучший и чистый дом в селе, который хозяева уступали высокому гостю и его челяди на время постоя.
Из Чугунов тракт бежал до Криушу, задевая ее краем, и оказывался на главной улице села Осинки.

Это Спасский храм в Осинках 1840 года постройки.

Дальше тракт бежал полями и оврагами, несколько отклоняясь от современных дорог. Но живописность мест никто не отменял.

Дальше с трактом происходит чудесное. Из-за строительства Чебоксарского водохранилища множество деревень и сел оказались на дне под толщей волжской воды. Поэтому соотнося карту Менде и современную карту, мы видели, что проехав Сосенки, Петровский и Лысую Гору, мы еще версту могли бы ехать лугами вдоль берега Суры, чтобы попасть на перевоз в Васильсурск. А сейчас упираешься в волжскую воду уже за селом. Зато речной подол Василя виден.

Сейчас тут согласно расписанию ходит автомобильный паром. После 18-00 он не работает.

Странно, но в Василе, судя по карте, не было почтовой станции – она была в пригородной слободе Хмелевке. Именно там после Чугунов останавливался Александр Сергеевич на ночлег.

В своей записной книжке он помечает : «Васильсурск – предание о Пугачеве. Он в Курмыше повесил майора Юрлова за смелость его обличения – и мертвого секли нагайками. Жена его спасена его крестьянами. Слышал от старухи, сестры ее, живущей милостынею». Майора Юрлова тут знает каждый школьник под именем капитана Миронова. Вот и получается, что здесь, на постоялом дворе Васильсурска, и был исток «Капитанской дочки».

Постоялый двор держал купец Беломойкин. Ежедневно только в Москву с письмами и посылками уходила дюжина троек, а в Казань – три. В самом городе было две гостиницы – Беломойкина и Порозенкова. Переночевать в них стоило всего тридцать копеек. У Беломойкина на третьем этаже гостиницы был клуб с бильярдом, сигарками, кофе и ликерами в маленьких рюмках, а у Порозенкова зато порция котлет или селянки стоила всего тридцать копеек и к ней рюмка водки за пятачок, две пары чаю за двенадцать копеек и стакан глинтвейна для тех, которые «хочут свою образованность показать», за все те же три гривенника. Рядом с гостиницей Порозенкова был магазин, в котором торговали икрой, белорыбицей, табаком и фруктами. Полный набор!
А вот вам фото из Хмелевки – легендарная сосна у Казанского храма.

Тракт под Хмелевкой выглядит сейчас так.

А еще дальше, уже на территории Марийской республики вот так.

Конец тракта содержит явную награду и удачу для терпеливых – кирпичный пограничный столб с нишами под гербы Нижегородской и Казанской губерний. Стоит он на участке тракта, который скачет по марийским холмам и бежит лугами да перелесками. Пограничных столбов екатерининских времен осталось так мало, что ближайший – в Рязанской губернии.

У подножия столба на лугу живет охраняемая колония завезенных степных сурков, которые очаровательно свистят в знак тревоги по поводу непрошеных гостей. Хотя, сдается мне, что эти сурки, в обилии жившие тогда на этой земле, тоже слушали в своих лабиринтах нор стук колес и лошадиных копыт.

(фото – alekzander2708 (chevy-niva.ru))

Далее дорога пролегала уже по Казанской губернии, путь по которой, думаю, был не менее интересным для современного путешественника и непростым – для странника XIX века.