Русский Север я люблю за небо, которое меняется по несколько раз за час, и за деревянное зодчество, которое меняет твое представление о мире раз и навсегда. Будучи в Архангельске просто необходимо найти день на музей деревянного зодчества «Малые Корелы».

В Архангельск летом 2016 года мы ехали сложно: через Каргополь, вдоль реки Онеги, через одноименный городок с посещением Ворзогор и Северодвинска. То есть деревянные шедевры, которым еще везет стоять на родных местах, мы собирали, как бусины и низали их на нитку маршрута. А «Малые Корелы» – это множество шедевров в одном месте. Поэтому один из трех дней пребывания в Архангельске был посвящен выезду в знаменитый музей деревянного зодчества.

В нашем Нижнем Новгороде тоже есть музей деревянного зодчества, однако экспонатами он очень беден, многие из них нуждаются в реставрации и все разом – в более удачном размещении. Ведь даже в имитированную деревню хочется войти, как в настоящую. А наш нижегородский музей стоит в сорном лиственном лесу вдоль слабой речушки в овраге. Прадеды даже не подумали бы ставить там дома. И от этого какой-то привкус обмана. Кроме музея в Нижнем Новгороде мы посещали заметно более богатые музеи деревянного зодчества в Суздале, Костроме, Вологде и на Кижах.

Если кратко, то Малые Корелы нас поразили. О них написано так много, а профессиональных фотографий такое количество, что мне их не перещеголять. Я расскажу только то, что показалось очень познавательным или просто понравилось . И немного расскажу об избе с ее символикой и кодами. Нет лучше места для изучения народной магии в дереве.

Начали мы этот музейный день с села Лявли, проехав на несколько километров дальше музея. Вообще, «лявля»  в переводе с местных наречий – «тяжелая вода». Село стоит на пригорках над Северной Двиной.

Лявля содержит жемчужину – полудеревянный погост. В его состав входят две церкви – деревянная шатровая Никольская (1582) и каменная Успенская (1805). Между этими двумя церквями – полсотни метров и 200 лет. А Никольская еще и является экспонатом Малых Корел – просто перевозить не стали.

Никольская церковь – одна из старейших деревянных церквей в России. Она производит сильное впечатление, несмотря на то, что выглядит несколько не так, как задумывалась ее строителями в старину.

В Лявле располагался древний Успенский мужской монастырь, основанный ранее других в низовьях Северной Двины. К сожалению, до нас не дошли сведения о том, кем он был основан. В XVII веке Успенский монастырь на Лявле был упразднен и превращен в обычный приходский центр. Одним из храмов этой обители и была Никольская церковь. Поначалу храм был освящен во имя Успения Пресвятой Богородицы, в 1845 году переименован в Никольский.

Иллюстрация с сайта sobory.ru

В период с 1805 по 1844 год богослужения в Никольском храме не совершались из-за ветхости здания. Но в 1844 году храм посетил архангельский военный губернатор маркиз Александр де Траверсе и пожелал за свой счет отремонтировать эту святыню.

Маркиз Александр Иванович де Траверсе — русский вице-адмирал.

Все дело в том, что жене маркиза было явлено видение и предсказано выздоровление тяжелобольного сына, если ее муж восстановит древнюю церковь в Лявленском приходе. В 1845 году церковь привели в надлежащий вид снаружи и изнутри. Тогда же был устроен новый небольшой иконостас хорошей работы, вызолоченный на полимент.

Ремонт в 1886 году был не так бережлив к старине: храм был покрыт железом и обнесен деревянной оградой, нижние сгнившие венцы сруба выбросили, опустив весь храм на 2,5 м. При этом были не только искажены общие пропорции здания, но и утрачена основанная на консолях висячая галерея, некогда опоясывавшая храм с трех сторон. Тогда же церковь была обшита тесом, покрашена в белый цвет «под камень» с грубо намалеванными огромными полуциркульными окнами.

Иллюстрация с сайта sobory.ru

В 1943 году помещение Никольского храма заняла воинская часть, в нем устроили клуб. Потом долгое время здание церкви было заброшено, но в начале 70-х годов XX века Никольский храм передали музею деревянного зодчества «Малые Корелы». В ходе реставрации сняли позднюю обшивку, восстановили первоначальное лемеховое покрытие. А вот работы по подводке нижних венцов и воссозданию галереи еще не проведены. Впрочем, храм все равно впечатляет.

Храм срублен из массивных брёвен, крыт лемеховым шатром с главкой, высотой около 40 метров. И сруб, и декор Никольского храма выполнен простыми инструментами – топором и теслом, причём без единого гвоздя.

В основе данного строения лежит «восьмерик», к нему с востока и запада примыкают два абсолютно одинаковых прируба – четверика, завершенных элементом «бочка». В одном из них находится алтарь, в другом – небольшая трапезная-притвор.

Вокруг храма небольшое сельское кладбище, хотя хоронить заново вроде как запрещено – все же музейный объект. А с другой стороны – для нас он музейный, а для людей, живущих тут веками, это просто храм, пусть и недействующий.

Отсюда стройность и высота алтарной части, увенчанной «бочкой», особенно впечатляет – смотришь, задрав голову.

Внутри церкви хранится старинная главка, и ее можно увидеть в маленькие затянутые сеткой оконца основного объема.

Вид с храмовой горы на Северную Двину. Река тут полноводна и широка – километров 5. Вдали белеет и дымит Новодвинский бумкомбинат. Его продукция была в портфеле почти каждого советского школьника. Тонкие зеленые, серые, голубоватые и розовенькие тетради в клеточку и линейку – отсюда  🙂

Кстати, Лявля упоминается в чудесных сказках Степана Писахова:

«Раз  вез  мужик муки мешок. Это было вверху, выше  Лявли.  Вот  мужик  и обронил мешок  в лесу. Медведь нашел, в муке  вывалялся весь и стал на манер белого. Стащил лодку да  приехал в  город:  его водой да поветерью несло, он рулем  ворочал. До рынка доехал, на льдину пересел. Думал сначала промышлять семечками да квасом, а как разживется, и самогоном торговать.  Да его узнали —  как не  узнать? — обличье-то показало! Что смеху было! В воде выкупали. Мокрехонек, фыркат, а его с хохотом да с песнями робята за город прогнали. Медведь заплакал от обиды. Народ у нас добрый: дали ему вязку калачей с анисом, сахару полпуда да велели кой-когда за шаньгами приходить».

Из Лявли мы вернулись к Малым Корелам. Уже по дороге открывается чудесный вид на Мезенский сектор музея и старую шатровую холмогорскую мельницу без крыльев, но с интересным шлемовидным завершением, покрытым лемехом и штурвальным управлением. Она, кстати, стала первым экспонатом музея в 1968 году. Сама же построена в начале XX века.

А это уже виден Каргопольско-Онежский сектор музея. Колокольня из села Кулига-Дракованово Красноборского района была построена в XVI веке – это старейшая деревянная колокольня в России.

Выложу сразу виды колокольни и с территории музея, чтобы не отвлекаться. Вообще удивительно, как башня звонницы, лишенная своей церковки, начинает казаться гармоничной и законченной даже в своем сиротстве. Наверное, все дело в знании меры и красоты при строительстве.

Фундамент – традиционно валуны и камни.

И над двускатным крыльцом колокольни традиционный языческий охлупень – «конек», который в Каргополье не получил оформления в виде коня, оленя или утки, как в других архангелогородских землях.

Больших дверей в полный рост на севере не бывает – ни в храмах, ни в избах, ни в хозяйственных постройках. Слишком дорого тепло, а от низкой притолоки еще и поклон иконам в церкви или доме. Сплошные плюсы.

Смотрит самая старая деревянная колокольня России вслед дороге на Пинегу и Мезень.

Вернемся в кассу. Билеты в музей очень доступны по цене. Было ощущение, что среди прогуливающихся по этой сокровищнице деревянного зодчества были не только туристы, но и местные, причем целыми семьями. Всего 30 км от города по сносной асфальтовой дороге. У нас в Нижнем Новгороде деревянный музей в черте города, но подъезды к нему и возможности парковки настолько убоги, а сами размеры так малы и лишены видов, что музейному хутору тяжело стать местом для воскресных прогулок.

Персонал одет в народный костюм и занимается благоустройством территории по старинке. Вот, например, сотрудница в сарафане из домашней пестряди, в белой сорочке и повойнике ворошит скошенную траву. Сеном кормят музейное подворье – лошадей, которые катают туристов.

Учитывая, что у меня было платье в пол и почти народного кроя из той же пестряди, а сумочка похожа на лакомник, меня пару раз спутали с персоналом  🙂

Надо сказать, что Малые Корелы делятся на сектора, что очень логично. Архангельская область велика, как пара Франций, и традиции деревянного зодчества, а также устройства самого села в разных районах могут отличаться. И первый сектор – Каргопольско-Онежский – самый большой и самый богатый. Он дополнил наше впечатление от Каргополья и Прионежья, так как половину этого отпуска мы провели в той земле, осматривая села с избами, «тройники», храмы и одиночные часовни.

Каргопольская земля – огромная территория от озера Лача до Белого моря. В XIX веке Каргополье – самый густонаселенный уезд Олонецкой губернии. Поселения обычно размещались вдоль рек и озер, а избы непременно лицевым фасадом смотрели на воду. Найти четкие улицы там, где не было водоема, невозможно – избы бывали разбросаны, словно их разметал великан. Видимо, поэтому определенная хаотичность присутствует и в этом интереснейшем секторе.

Встречает туристов мельница-шатровка из Кожпоселка Онежского района. Она не так стара, как ее соседи – 1902 года постройки, но весьма живописна даже со снятыми для ремонта крыльями.

Мельницу можно осмотреть изнутри и удивиться, что дерево окружало северного крестьянина всегда. С рождения человека клали в деревянную люльку, подвешенную на березовый очеп, давали берестяную погремушку, а потом он ходил в лаптях, носил одежду из полотна, вытканного на деревянном станке, ел из деревянной посуды, жил в деревянной избе с деревянной мебелью, молился в деревянном храме на деревянные иконы, пользовался деревянным карбасом-лодкой и, умерев, ложился в деревянную домовину. Мельница дополняет этот круг – тут дерево работает на человека, кормит его.

Мельница, хоть на севере, хоть в нашей местности считалась местом сакральным и непростым. Мельницу традиционно не освящали, тут не работали привычные правила и запреты, тут практически не встречается домовая  обережная резьба. Да и сама мельница обычно не стояла в селе. Мельник, живший на границе человеческого мира и потустороннего, наделялся сверхъестественными способностями. Известно, что настоящий мельник вызывает ветер, бросив горсть муки на воздух. Он же умеет перемолоть болезнь и немощь, он же может напустить ломоту и порчу, пустив по ветру на человека мучную пыль. Даже если вспомнить классическую литературу, мельник в ней всегда знается с чертом. А жениться на мельниковой дочке – самому уйти на мельницу, так как мельники, как и кузнецы, забирали зятьев в примаки, в семью, а не отпускали дочерей.

Никакие верования в нечистоту мельниц не мешали отдавать в руки мельника великий ресурс – зерно и принимать из его рук муку, выпекая самый святой продукт – хлеб. Даже в этом производственном процессе присутствует определенная магия превращения, изменения состояния.

Недалеко есть поле с наглядным ликбезом для городских, которые ячмень от льна не отличат.

Следующий объект – притопленная в лес маленькая часовня святого Макария из деревни Федоровской Плесецкого района, срубленная в XVIII веке. Нам она была интересна своим «небом», то есть секционной потолочной росписью, которой славятся северные храмы и часовни. Увидеть «небеса» сейчас можно в некоторых и немузейных храмах, но нам далеко не везде везло попасть в них. А тут – пожалуйста.

Снаружи часовню опоясывает галерея.

Если в полутьме часовни лечь на пол, то получится вот такой снимок апостольских «небес».

Малые Корелы хороши тем, что меняя направление движения и оглядываясь, видишь посещенное место в другом свете, словно впервые, и невольно замираешь.

Дальше стоит ряд каргопольских изб с амбарами. Часть объектов была на реконструкции, причем объем новых бревен был внушителен. Правда, это не меняет сути – это дом крестьянина Попова из деревни Погост села Архангела Каргопольского района. От второй половины XIX века тут еще что-то осталось.

Будем обращать внимание на старину и ее смыслы. Как вам такая лесенка? Срублена топором так, чтобы не тратить на нее дорогих гвоздей. Служит второй век. Кстати, если на дворе не жила скотина (пропадала или болела), хозяин срезал лезвием топора клок шерсти с новоприобретенной коровы или собаки, кошки и врубал его в порог или такую лестницу. Считалось, что после этого животные считались одним единым с домом, и тот принимал их.

Примечательны дымники на трубах, имеющие ветрозащитное свойство. Однако если приглядеться – это настоящий домик с двускатной крышей и даже охлупнем на коньке. Плотник сделал вертикальные прорези-окошечки, которые усиливают тягу и выводят дым из избы, которая топилась по-черному.

Окно – око дома, который мыслится крестьянину живым. И око надо защитить обережной символикой. Но пышных наличников на каргопольских избах не увидеть. Посмотрите вот на это окно. Зубчатый орнамент, направленный вниз, с большим натягом тянет на «водяную бахрому», но оберег тут не резьба. Обратите внимание на расстекловку – это крест. Он и служит оберегом. Это также не мешало усилить бытовую магию втыканием в раму изломанных игл и рисованием крестов мелом или ножом.

Север практичен. Тут обережный смысл несет не только праздное украшательство, которого минимум, а то и вовсе нет, но и архитектурные элементы. Вот, знакомьтесь, «курицы».

Это элемент кровли и немаловажный. На севере много снега и немало дождя приходит с моря. Поэтому важно отвести небесные воды подальше от основания дома. У крыш большие выносы, а вот такие «курицы», которые делались из срубленных с корневищем елей, хранили основание дома от лишней влаги, так как поддерживали долбленое и идеально прямое бревно-желоб – поток. «Курицы», видимо, получили свое название за самое распространенное исполнение – в виде птичьей головы. Но встречаются и змеиные головы, и лошадиные. Главное, чтобы почти по всему периметру дома эти символические стражи смотрели в окружающее избу небытие, в котором кишит недоброе. А расширяющееся жерло потока-водомета сбрасывало воду подальше. Кстати, «курицы» делались из ели по двум причинам – ель медленно гниет, и корень у ели отходит от ствола не вертикально вниз, а стелется практически под прямым углом, что очень удобно в такой конструкции.

 «Курицы» амбаров  и прочих нежилых строений, как правило, безглавы.

Зато на амбаре мы видим «полотенца» с солярным кругом – сильнейшим символом жизни, урожая и благополучия.

Жемчужина Каргопольско-Онежского сектора – кубоватая Вознесенская церковь 1669 года постройки и ее колокольня (1854 год) из села Кушерека Онежского района.

Стройный, стремящийся ввысь основной объем еще и расширялся кверху, что усиливало впечатление, что церковь хочет оторваться от грешной земли и улететь ввысь. Сложные кровли усиливают впечатление о мастерстве.

И те же охлупени и «полотенца». Крестьянину мало крестов на главках – он защищает храм всеми известными ему способами.

Вот и встретился крест с солярным знаком.

Часовня, хоть и значительно младше храма и строилась другими руками, выглядит не менее гармонично.

Сельский храм на севере (его крытое гульбище-галерея или трапезная) очень часто был своеобразием клуба и сельсовета, где проходили собрания крестьянской общины. Сохранились записи, что и без драк в церковных стенах не обходилось. А потому в этих помещениях были окна. Вот полюбуйтесь – самый старый вид окон – волоковый. Он из тех времен, когда не знали оконных рам и не могли ставить слюду.

Волоковое окно прорезалось между двух бревен сруба. Его высота не превышала толщины бревна, а ширина была в 1,5 – 2 раза больше высоты. Изнутри оно закрывалось доской-задвижкой, двигавшейся или «волочившейся» по специальным пазам. Света, конечно, от такого окна было мало, но зато и тепло экономилось.

Проходите мимо вот таких опорных столбов с тремя поясами? А это тоже символ. Триединство бытия – правь, явь и навь – мир божественного, жизнь живых и мир мертвых. Этот орнамент часто встречается на Русском Севере. Даже крестьянский мир, подобно Вселенной, делился на три мира: нижний (преимущественно нечистый) – подвал, подполье; средний – жилые помещения; верхний (устремленный в небо) – чердак, крыша.

Тут же, у храмовой «площади» стоит потрясающая усадьба зажиточного крестьянина Пухова из деревни Большие Халуи, XIX век. Дому площадью 600 кв метров почти 200 лет, и это самый старинный дом во всей экспозиции музея. Имеет Т-образную форму – тут все под одной крышей. Можно было прозимовать и не выйти на улицу. Северный дом – ковчег, в котором плывут по времени хозяин с семьей, всем домашним скарбом и скотиной.

Каргопольское село Большой Халуй – древнее поселение, существовавшее еще до возникновения Ошевенской слободы, вошло затем в ее состав, и на начало ХХ века было весьма велико — о ста дворах. Дом перевезен в музей в 1974 году. Последним жителем дома был Александр Федорович Пухов, дед которого построил этот дом в 1812 году после сильнейшего сельского пожара. Кстати, на строительство дома можно было брать не все деревья. Выросшие на пожарище, при дороге, на перекрестках и погостах, имевшие уродства для дома не годились. Также не брали деревья, посаженные человеком и выросшие на хозяйской земле. Деревья с наростами называли «злыдневыми» – они тоже не шли на строительство. Также целым перечнем обрядов и примет  сопровождались закладка фундамента, первого венца, матицы, крыши.

Зажиточные хозяева нанимали плотников. Такой дом, как пуховский, сложен и имеет резьбу с множеством деталей, а потому наверняка использовался наемный труд. Обидеть плотников было нельзя – дом стоять не будет. Мастеровые люди знали, как отомстить жадным и несправедливым заказчикам. Никакой магии – в пазы можно было вставить трубочку из бересты, а под коньком дома зашить ящик с пластинками бересты – в мало-мальский ветерок дом будет выть, стонать, кричать, плакать и вздыхать. Найти такую закладку довольно сложно.

Кстати, а тут «курица» в виде конька с солярным знаком на груди.

Семья была очень зажиточной. Жители села вспоминают, что Александр Федорович говорил: «Если бы по всей деревне хлеб не уродился, я мог бы два года всю деревню кормить». Семья Пуховых в 20-е года ХХ века владела 20 коровами, быком, овцами и птицей без счету. Пуховы были старообрядцами, принадлежали они к толку странников-бегунов, но сами из дому не уходили, а были странноприимцами, пристанно-держателями. Мужчины помимо ремесел занимались ловами, то есть были искусными охотниками. В оберегах они тоже знали толк – под коньками дома светит их персональное, пуховское солнышко-ветреница или «звезда». Мы таких по каргопольской земле видели десяток – затейливо-ажурных и простых, больших и маленьких, целых и потерявших лучи, но неизменно несущих счастье дому.

И простейший формальный охлупень никак не портит очелье дома, украшенное резьбой и полотенцами.

Кстати, новый дом для северного человека – мертвый, а потому существовал целый обряд заселения. И всем нам известная традиция запускать первой в новое жилище кошку – далеко не полная. На севере в дом могли пустить не только кота, но и петуха, а то и старика. Это своего рода живая жертва – чтобы в доме жила душа, ведь первый, кто в него войдет, должен умереть. После этого дом считается живым. Интересно, что даже рождение нового члена семьи или приплода у скота не давало жизни дому – только смерть.

Первый этаж в пуховском доме – зимняя изба. На втором этаже, кроме также зимней, есть и летняя, холодная. Изба тоже была полна условностей и правил, которые крестьянин усваивал с детства. Например, несмотря на то, что изба была помещением с иконами, половицы, оконные рамы и дверные косяки оставались пограничными рамками. Колыбель никогда не ставили на пол. Если приходилось самим спать на полу, никогда не ложились вдоль половиц – это было прямой дорогой на тот свет.

Красный угол с иконами – самое сакральное и чистое место в доме. Сидеть в нем мог только хозяин. Незваные гости не могли пройти в доме дальше потолочной матицы – это считалось уже неприличным. Стол – ладонь Бога, которую нельзя оскорблять громкими разговорами, нельзя стучать по столу, нельзя класть на стол нечистые вещи. Скатерть вообще выполняла роль медиатора между жизнью людей и миром духов. Скатерть, за которой сидели молодые на свадьбе, использовали для лечения заболевших детей семьи – их заворачивали после бани в скатерть и клали так спать.

Раскрашеная богатая филенчатая перегородка отделяет бабий кут – место абсолютно магическое в доме. Сюда не заходили мужчины семьи, а приход чужака был просто невообразим. Сесть на бабью лавку мужчина тоже не мог, и дело вовсе не в дискриминации – ее не было. Это было распределение ролей в космосе избы. У мужчин была своя лавка – например, коник. Садиться на него женщине было нельзя.

В бабьем куту было бабье царство – посуда, печка, продукты, домашние жернова, в больших избах – ткацкий станок, прялка. Тут с воем пряталась девушка в момент прихода сватов в дом, отсюда же она выходила уже одетая к свадьбе, тут прощалась с родной печкой. В некоторых местностях в бабьем куту рожали и первый раз прикладывали к груди – поближе к печке. Словом, кажется, что нет более живого места в доме, однако деревянная дверца голбца у печи намекала, что смерть и жизнь идут рука об руку. Голбец – подпольный сруб, вход в подклеть, место хранения продуктовых припасов и при этом это образная «могила» – место связи живых и мертвых. Вход в подпечье расположен напротив красного угла и как бы противопоставляется ему. Так же символично, что за связь с мертвыми отвечала женщина, дарующая жизнь. А голбец – еще и могильный крест у старообрядцев.

Ставни с резьбой могли использоваться для затемнения в период коротких белых ночей. А так как я уже рассказывала про окно, лишь дополню несколько случаев, когда оно использовалось в бытовых обрядах и условностях или наоборот не использовалось. Считалось, что под окном стоит ангел, а потому категорически запрещалось выбрасывать что-либо в окно. Также оброненную в окно вещь могли подобрать навьи, то есть злые духи, и тогда владелец попадал в беду. Умиравших младенцев, чтобы прервать череду смертей, выносили в гробу через окно – отдавали ангелам.

В соседях у Пуховых – дом богатого крестьянина Кирилова из деревни Киселево. Конец XIX века. Выложу еще немного фоточек дома – он тоже очень красивый.

Тут же недалеко стоят две ветряные мельницы XIX и начала ХХ веков. Они гораздо меньше той, что мы посетили в начале осмотра экспозиции и различаются по конструкции – одна на ряжах, другая – на раме. Мельницы очень украшают пространство. Представляю, каково было наблюдать за десятками мельниц, крутившими своими крыльями.

Угловая башенка музейной ограды.

И опять мельница.

Бросаем последний взор на полюбившийся нам Каргопольско-Онежский сектор и переходим по мосту через лесной овраг в другую часть музея.

Еще тут в уголке у леса спряталась маленькая Ильинская часовня из деревни Мамонов Остров Плесецкого района. Как игрушечка. Такие стояли во многих деревнях за неимением церкви. А учитывая северную традицию объединять деревни вокруг крупного погоста или села с настоящей церковью (а то и не одной), эти часовенки были по отношению к ней, как храмы – к собору.

Переходим в другой полюбившийся нам сектор – Мезенский. Мезень слишком далеко от Архангельска, чтобы за день слетать в тот край губернии и полюбоваться. Поэтому вся Мезень, что мы видели – музейная. И она покоряет.

Мезень взяла свое название от реки на самом севере Архангельской области. Земля там не так щедра на урожаи, как в Каргополье, поэтому мезенцы охотились, жили лесом, пасли оленей, ловили рыбу и били морского зверя. Леса там вековые, что позволяло строить огромные избы из ценных, по нашим меркам, и долговечных пород деревьев. Если лиственницы не хватало на весь сруб – ее клали в нижние венцы. И увидеть мезенские избы – огромные и раскрашенные – очень хотелось.

Так как один мостовой переход был закрыт на ремонт, мы пошли по дальнему. И на том берегу нас встретила мельница Двинского сектора на стойках. Все, как в жизни – при приближении к селу путник видел сначала этих тружениц. Без крыльев – вполне избушка Бабы-Яги, чей дом был, по целому ряду семантических признаков, домом мертвых, но об этом в другой раз.

А это вот уже мезенская мельница на ряжах.

Тут же на поляне стоит красный черноногий гривастый конь-солнце – символ Мезени, а, точнее, ее росписи.

Лошади у мезенцев обильно присутствуют и на домах, венчая избяной космос. Это настоящий оберег от бедности, горя, холода и голода – всего, чего так опасался северный человек. Солнце в тех краях не очень щедро на тепло и имеет свойство прятаться на долгие зимние месяцы. Так старые мезенцы верили, что прячет солнце в студеной воде утка, а вот возвращает его людям – именно конь. Потому он сам в росписи своим коротким красным телом напоминает солнце с тонкими черными лучами ног, гривы и хвоста.  Кстати, обратите внимание на роспись дома – прелестные растительные мотивы с невиданным виноградом и птицами – утками.

Расписной фронтон делает этот дом 1879 года роскошным. Известны и мастера – ставил дом Петр Шарыгин, а расписывал Иван Орлов, о чем свидетельствует красочная надпись. Над балконом – целый райский сад, в котором пребывают сакральные утка и петух. А по бокам балкона с точеными балясинами – львы, больше похожие на собак. Львы, как и виноград были для мезенцев сказочными, но изображали изобилие и защиту. А выше всего – под коньком – летела, конечно, утка.

Дома в селах Мезени стоят рядами. Красивые, большие, красочные. Строить такие избы за сезон было невозможно, а потому хозяева строились частями. И первым, что они возводили, был скотный двор. В том северном крае держать коров можно было только в утепленном дворе. Себе же строили маленькую избушку с печью. Позже возводили уже большую избу, встраивая первую избу и превращая ее или в гостевую, или в летнюю горницу.

Интересно, что мезенские села не имеют практически ни одного дерева. Мезенцы считают, что растительность закрывает солнце и не дает просохнуть в своей тени строениям.

Удивили сложные высокие крылечки на столбах.

Мезенские села часто стояли по высоким берегам вдоль рек, что заставляло мужиков страховать жилище – рубить подпорные стенки да лесенки к воде, на которых причудливо ставились амбары, ледники, а ближе к реке – уже баньки. При этом мезенцы очень старались развернуть дома к солнцу, чтобы избы набирали скудных теплых лучей побольше. Из-за этого многие села стоят на правых берегах рек. Одна такая стенка со сходнями и постройками есть и в музее. Надо отдать должное – музей использовал особенности ландшафта, поставив Мезенский сектор как раз на склоне коренного берега, где начинается спуск к руслу Северной Двины. Без этого спуска не получилось бы показать гостям бег лесенки и стоящих на ней амбаров, ледников и бань. Именно эти строения были видны с дороги на холме.

На хозяйственной постройке встретили охлупень-птицу с хохолком. При этом иногда в Мезени встречаются охлупни в виде оленей – настоящие его рога приколачивали к коньку. Сказывается культ этого красивого животного, но в музее таких мы не встретили.

Отдельная тема мезенских поселений – обетные кресты. Их ставили в лесу, в поле, на росстанях (так тут называют перекрестки), на берегу, в селе. Иногда они все же бывали надмогильными, но чаще ставились, как данное Богу обещание или в честь памятного события. Поставленные на берегах моря или рек они становились ориентирами для рыбаков. В музейной Мезени такой крест тоже есть.

Культурная публика вовсю демонстрирует то ли языческие корни, то ли веру в приметы. Хотя они правы – сюда и правда хочется вернуться.  🙂

Мы зашли в одну из мезенских изб – там на столе стоят мезенские глиняные игрушки. Мне они очень напомнили каргопольскую – те же кони, собаки, петухи и люди с задранными вверх руками, подобные языческим фигуркам. В избе я обратила внимание на другое – на икону в красном углу. Это любимый на севере Николай Угодник, который бережет путников и моряков, а также первым слышит молитвы о помощи.

В остальном же мезенские избы даже зажиточных хозяев мне показались поскромнее каргопольских.

Разумеется, Мезень – рыбачья сторона, морская. И потому тут стоят карбасы, а также модель для понимания туристами, как строились и кое-где еще строятся эти северные лодки.

Тут же на стене – все виды карбасов – речные, морские. И старый верстак.

А вот это интересная вещь. Если бы не информационный щит – наш человек никогда бы не догадался. Это салотопенный котел.

Мезенцы ходили в море и добывали треску, тюленей, моржей, китов и даже акул. Их сало было ценным продуктом. В таких вот котлах, поставленных на печь, топили сало одного вида и забивали им бочки, поставляя в Архангельск, а оттуда в Норвегию или в столицу. Сами мезенцы сало использовали очень широко – от смазки телег и основы лечебных мазей для себя до заправки фонарей и лампад.

Следующий сектор – Пинежский. По законам географии он и вправду сосед Мезени. Но если та открыта рекам и морю, то Пинега – сугубо лесной, таежный край. И в музее более лесного угла, чем этот, не найти. Дома в пинежских селах располагались околами, то есть группами, гнездами, которые при разрастании сливались. И получалось село с довольно плотной застройкой – как средневековый городок. В Пинеге отчетлива ориентация жилья на юг, юго-запад и юго-восток – людям хотелось заполучить солнышко в свои дома. В Пинеге говорили «как солнце вдоль половиц ляжет – значит, полдень, и часов не надо».

Встречает Пинежский сектор сенным городком с летними малыми избами и переносными маленькими амбарами для небольшого запаса провизии. Так люди жили на сенокосе. Строились такие избушки наскоро, были лишены украшений, топились по-черному. Конкретно это строение уникально – оно имеет не только жилую часть, но и сени, а также скотный двор.

Кстати, вот Василий для масштаба, чтобы было понятно, что такой амбарчик было реально перевозить.

А это опять сенокосные летние избушки.

Еще один пинежский городок – амбарный. Стоит на столбиках для лучшей сохранности самого строения и его содержимого. Кстати, эти столбики часто делались в виде гриба, то есть в верхней точке резко расширялись, как грибная шляпка. Это создавало помехи цепляющимся за столбики грызунам, которые очень хотели бы попасть  в залежи зерна.

После такого оригинального начала нас в этом секторе ждало разочарование – собственно сама улиц из пинежских изб. И без того весьма аскетичные, они все были закрыты. И не на замки, а стояли прямо с заколоченными окнами, отчего создавалось полное впечатление заброшенной деревни. Только солнышко помогало не испытывать обыкновенные для такого окружения неуютные ощущения.

Правда, один дом был с незаколочеными окнами – дом-двор крестьянина Ситникова из Шеймогор. И даже охлупень был прекрасен – с полотенцем да над балкончиком.

Пройдя по пинежской улице, мы согласно карте, углубились в лес. Был момент – даже не верилось, что там на лесной опушке будет хоть что-то. А там настоящая жемчужина – Троицкая часовня из деревни Вальтово Пинежского района (1728 год постройки). Дата строительства впечатлила – всего три года прошло со смерти Петра I, а этот нынешний шедевр был срублен архангельскими мужиками. Она удивляет пропорциями – высокий молельный зал и прируб на консолях. Еще бы отметила крупный лемех главки и шейки.

Еще из интересного в Пинежском секторе – амбар-магазея. Строился такой амбар вскладчину крестьянской общиной или несколькими семьями. Зерно в нем тоже было общим.

Переходим в Двинский сектор музея. Люди, жившие по берегам Северной Двины и Сухоны, были зажиточными. Тут уже встречается резьба и шикарные очелья на окнах, правильные пропорции и четкая выверенность деталей. Возвращается обережная символика.

Первый дом, который удивил – дом старообрядцев Русиновых из деревни Кондратьевская  (конец XIX века). Отгадайте, где жилая часть, а где двор? Правильно, низкая часть – изба.

На оконных очельях – солярный знак.

И если солнышко в центре, то по бокам словно солярные лбы оленей с раскидистыми рогами. Олень – такой же по значению символ, как и конь.

На этой же избе есть и такие очелья окон. Они более простые, полуглухие и потому кажется, что они более ранние.

А вот так выглядят «курицы», держащие поток. Они резные, с солярным же знаком и проложены гидроизоляцией тех веков – берестой.

Тут же заметили «ёлочку» – знак мирового древа, дающий дому мирное течение времени без потрясений, прочную связь с небесными силами и поддержку ушедших в иной мир.

Внутри дома довольно скромная обстановка хотя встречались упоминания о зажиточности хозяев. Возможно, интерьеры просто не стали воспроизводить. Прялка более поздняя и неродная дому, но яркая, как праздник 🙂  Так и хочется сказать – «прялка счастливой хозяйки», ведь прялку до замужества дарил девочке отец, а после замужества – муж. Такое обилие красок тоже символично. Красный – цвет крови, жизни и благополучия. На рисунке – мировое древо, а мужик в санях-кибитке – видимо, ямщик. Может, это род занятий дарителя. Птицы на рисунке, хоть и дикие, да особые – тетерева, куропатки – одним словом курицы, которые были символом семейственности.

Кресты в красном углу намекают, что хозяева – староверы. Из богатого тут – только самовар.

И опять Николай Угодник – любили и любят его на Русском Севере.

Небогатая обстановка бабьего кута. Интересна чернолощеная керамическая посуда и полка-блюдница, а также ендова с утиной головой.

Лавка от печи до порога – «коник» с характерным резным оформлением. Это мужское место – на нем мужская часть семьи занималась починкой предметов обихода, что-то мастерила. Иногда «коник» был сложным – под сиденьем мог быть ящик с инструментом. Женщинам садиться на «коника» было также зазорно, как мужику оказаться в бабьем углу у печи. Хотя вот в таком исполнении «коник» как-то очень похож на ужа-господарика.

Еще один интересный экспонат Двинского сектора музея – дом-двор крестьянина Тропина из деревни Цивозеро второй половины XIX века. Первым привлекает внимание если не пропорциональный фасад, выдающий строение из двух зимних изб на первом этаже и трех жилых помещений – на втором, то охлупенем – двухголовым хтоническим конем. Двухголовый он, предположительно, оттого, что возит солнце в мире живых и в мире мертвых.

Очелье окна – пропильная резьба с растительными мотивами.

Вход-арка, что тоже попадалось нам нечасто.

А внутри одна изба была отдана под деревенский трактир, который имел отдельный вход, филенчатую раскрашенную перегородку-прилавок на уровне печи и целый набор посуды и мер для водки.

А вот в этой избе мы все же его встретили! Видите деревянную загогулину у печи? Это непростой деревянный символ – уж-господарик или, как его еще называли – Чмок. Крестьяне верили, что тот живет за печью, охраняет дом от зла и носит хозяину деньги. Хозяйки ставили настоящим и мифическим ужам реальное молоко. И где ж ему еще жить, как не тут – в трактире у печи?

Так выглядит помещение трактира со входа. Сколько ног ходило по этим доскам пола…

А это дом-двор Щеголева из деревни Ирта. Типичный шестистенок, каких было много на реке Вычегде. Но в музее к дому стоит присмотреться.

Во-первых, у него столбовое боярское крыльцо. Сложная конструкция опоры, украшенная резьбой, сразу делала дом внешне богаче – с «затеями».

И, конечно, вы обратили внимание на «китовый хвост» над крыльцом. Он ничего не символизирует, кроме народной смекалки и практичности. Помните, как на устройство «куриц» идет еловый ствол с боковым корнем, который растет перпендикулярно стволу? Вот и тут он же, но с двумя противоположными корнями. Ёлка служит стяжкой срубов, из которых состоит дом. С другой стороны ствол расширен забитым клином.

В очельях совсем не парадных окошек видятся кони. Они вообще уже везде будут видеться вам после такой коллекции северного деревянного зодчества 🙂

И последний интересный экспонат в этом секторе – Георгиевская церковь, вокруг которой и стоят по кругу дома. Она стояла в деревне Вершина с 1672 года и представляет собой самый древний вид шатровых храмов – восьмерик от пошвы, то есть от земли. Интересно выполнено крыльцо и галерея. Трапезная, алтарь и крыльцо завершаются «бочками».

На этом наша прогулка по Малым Корелам закончилась. Мы еще заглянули в кафе и сувенирную лавку, прикупили ароматных козуль, деревянную лошадку и вернулись в Архангельск.