Марфино: лесная дача

В окрестностях Вичуги в сосновом лесу стоит теремок – бывшая дача вичугского фабриканта Алексея Разорёнова, водившего знакомство с писателем Максимом Горьким и оперным басом Фёдором Шаляпиным.

О самом доме и о хозяевах дачи известно не так много, как о самом местечке, но мы попробовали узнать больше. Если хотите увидеть терем, то поспешите – дом брошен, и время к нему безжалостно.

Мы приехали к терему в майский закат, после осмотра Вичуги. В сосновом лесу голубоватым дымком собирались сумерки. Именно поэтому в этом рассказе не будет красивых фотографий, но будут замечательные герои.

Династия фабрикантов Разорёновых зарабатывала свои миллионы в Тезино (село вошло в состав города Вичуги) и в Кинешме. И если деды-трудяги еще предпочитали жить при своих мануфактурах и фабриках, то их внуки и правнуки предпочитали строиться в Москве и иметь дачу в живописных местечках Вичугского края. До нашего времени дошла только одна – за речкой Пезухой в марфинском лесу.

В XIX веке, пока родоначальник Разорёновых только начинал семейное дело, этой землей владел представитель богатого дворянского рода Павел Петрович Бакунин (1766 – 1805). Сын тайного советника, члена Коллегии иностранных дел Петра Васильевича Бакунина-меньшого, от брака с Анной Сергеевной Татищевой, он имел в кузенах местных землевладельцев Татищевых, чей дом еще стоит в Старой Вичуге. Бакунин получил прекрасное образование, начал службу в Коллегии иностранных дел, а в 23 года был уже титулярным советником. В 1794 году он стал директором Академии наук, после того как его двоюродная тётка и подруга императрицы Екатерина Дашкова получила двухлетний отпуск «для поправки своего расстроенного здоровья». За это время юный Бакунин расстроил нервы академикам, требуя от них дисциплины и планомерного выполнения поступавших указаний. Закончил службу камергером и действительным статским советником, довольно рано скончавшись.

Был женат на красавице Екатерине Александровне Саблуковой (1777 – 1846), дочери сенатора, члена Госсовета и вице-президента Мануфактур-коллегии Александра Саблукова. В семье родились два сына – Семен и Александр, и одна дочь – Екатерина, названная в честь матери.

Бакунины-старшие не жили под Вичугой, хотя имели в этом крае довольно много земель. С 1798 года семья жила за границей, сначала в Германии и Швейцарии, затем в Англии. В 1804 году из-за нехватки средств Бакунины вернулись в Россию. После ранней смерти 38-летнего отца в декабре 1805 года дети Бакуниных воспитывались матерью и дедом-сенатором Саблуковым, который и был назначен их официальным опекуном. Жили Бакунины на съемной квартире в доме Таирова на набережной Невы.

Сын Александр стал лицеистом и учился вместе с будущим светилом русской литературы Александром Пушкиным. Так как мать и сестрица часто навещали своего студента, юный поэт влюбился в Катеньку Бакунину, которая была на 4 года старше.

«Прелестное лицо её, дивный стан и очаровательное обращение произвели всеобщий восторг во всей лицейской молодежи», — вспоминал Сергей Комовский.

В 1815 году влюблённый Пушкин изобразил красоту Бакуниной в своем стихотворении «К живописцу». Его слова были положены на музыку лицеистом Николаем Корсаковым и стали популярным романсом. Имя Екатерины Пушкин включил в так называемый «донжуанский список». По мнению многих исследователей, всего Пушкин создал более двадцати лирических стихотворений под впечатлением своих встреч с Бакуниной, и её образ появлялся в его произведениях вплоть до 1825 года. Сама Катенька в 1817 году стала любимой фрейлиной императрицы Елизаветы Алексеевны, и вышла замуж чуть ли не в 40 лет за старого знакомого, капитана Александра Полторацкого, с которым и была счастлива.

По наследству от родителей она получила поместье «Затишье» в тех же вичугских местах, в сельце Быстри Кинешемского уезда Костромской губернии. И после 1855 года с удовольствием проводила там время. Поэтому в Марфино, доставшемся брату Семену, она наверняка бывала. А значит её «прелестные ножки», как писал Пушкин, не раз ступали по аллеям «Нескучного». К слову, брат Александр, соученик Пушкина, знакомец многих декабристов и тверской губернатор имел усадьбу в этом же Вичугском краю – в местечке Райки на реке Сунже. Думается, родственные визиты были обыкновением тех лет.

Младший брат, владелец «Нескучного» Семён Павлович Бакунин (1802—1864) – надворный советник и камергер – был уволен со службы в 1839 году и жил в усадьбе, располагая в Марфино с окрестностями 350 крестьянскими душами (считались только крепостные мужского пола). “Нескучное” было между деревнями Потехино и Марфино. Господский дом был размещен на правом берегу реки, а хозяйственные и надворные постройки – на левом. Описания дома ни разу не встретилось, но известно, что усадьбу окружала лиственная роща, а в 1850 году на ее месте были посажены сосны.

Собственно, имя Семена Бакунина – единственное, которое упоминается в связи с прежними владельцами Марфино и усадьбы в сосновом лесу. Встречается даже ошибочное мнение, что у Семена Павловича не было семьи и наследников, а потому усадьба попала на распродажу. А между тем, это не так.

Бакунин был женат на Софье Николаевне Мухановой (1801 – 25.03.1881), дочери бригадира Николая Ильича Муханова и Анны Сергеевны Кологривовой. В семье было трое детей – Екатерина (1830-е – после 1846), Варвара (годы жизни неизвестны) и Николай (1836 – после 1875). Уйдя в отставку, Семен Павлович доживал свой век в этой усадьбе и был похоронен в уездном городе Кинешме на Сретенском кладбище. Этого кладбища уже нет, не говоря уж о могиле. Располагалось оно в конце улицы Ленина (в прошлом Московской). Сейчас о нем напоминает лишь церковь Сретения Господня.

Сын Николай Семенович Бакунин был женат на Евдокии Семеновне Дмитриевой и, по архивным упоминаниям, имел сына Семена, названного в честь деда. Тот в свою очередь, был женат на Евгении Петровне Олышевой и стал, видимо, последним владельцем «Нескучного». То, что Семен Николаевич был тезкой деда Семена Павловича и вносит некоторую сумятицу.

Точного года продажи имения я не нашла. Но есть упоминания, что «Нескучное» было продано в 1893—1900 годах вичугскому фабриканту Алексею Александрович Разорёнову (1876 – после 1936 гг). Своими капиталами Алексей Александрович был обязан отцу – Александру Алексеевичу Разорёнову, которого не стало в 1909 году. На этом фото он слева от своего брата и компаньона Федора, дядюшки владельца усадьбы.

Не исключено, что «Нескучное» купил Алексею Александровичу именно отец, так как в 1896 году юноше было всего 17 лет, и вряд ли он мог совершать сделки с недвижимостью. Также это мог быть более поздний подарок на свадьбу молодым или на рождение ребенка. Все же Александр Алексеевич вел дела до года своей смерти в 1909 году, а сыновей выделяли редко. Часто упоминается история про туберкулез у сына фабриканта – не исключено, что речь как раз идет об Алексее.

Капиталистическое происхождение не помешало Алексею Александровичу увлекаться учениями большевиков. Совладелец фабрики в Вичуге, выпускник МВТУ, он в 1905—1906 годах был организатором подрайона РСДРП (б) в Мытищах и был близко знаком с писателем Максимом Горьким, который сделал его прототипом Ильи Артамонова в романе «Дело Артамоновых». Алексей Разорёнов около 9 лет работал заведующим механико-строительного отдела на своей фабрике (в дальнейшем, бывшей). С 1924 года работал в центральных учреждениях в Москве.

В интернете встретилась фото 1903 года с дарственной подписью, из которой понятно, что на карточке – Алексей Разоренов с молодой женой. В этом году в семье Разореновых был только один Алексей, и ему было 27 лет, что вполне совпадает.

Кстати, именно в 1903 году Разорёнов познакомился с Горьким.

«В 1903 году, – рассказывал издатель и товарища писателя Иван Ладыжников, – я познакомил Алексея Максимовича с семьёй фабриканта-промышленника Разорёнова. Разорёновы владели большими ткацкими фабриками в Вичуге, Костромской губернии, и прядильнями в Кинешме, на Волге. Фактическим хозяином фабрики, «дельцом» был только старший брат, имени его я не помню. Средний брат – Сергей – пьяница, кутила, бездельник. Сестра была психически больной. Горький был хорошо знаком с младшим братом – Алексеем Александровичем Разорёновым. Именно он в какой-то мере послужил прототипом образа Ильи Артамонова-младшего… Вскоре после знакомства с Разорёновыми Алексей Максимович, имея в виду историю этой семьи, как-то сказал мне: «Интересная тема для произведения о вырождающихся поколениях буржуазии. Напишу роман».

Конечно, Горький и потом собирал материал для романа, а потому Артамоновы могли быть собирательными образами. В 1925 году он закончил книгу и посвятил ее французскому писателю Ромэну Роллану.

У Алексея Александровича в 1909 году в Санкт-Петербурге родился сын Сергей. К этому году на месте бывшей бакунинской усадьбы в марфинском лесу уже стоял терем, выстроенный, предположительно, при участии архитектора Павла Малиновского и служивший летней дачей. С 1917 года по 1924 года Сергей Алексеевич жил уже в окрестностях Вичуги и учился в Хреновском педтехникуме. Не исключено, что революционная горячка и голод потребовали увезти ребенка из столиц, а родные места всегда выручали. Интересно, что Сергей Разорёнов впоследствии стал композитором. Он учился у Мясковского, и среди его сочинений были симфонические произведения, инструментальные пьесы, романсы и песни. Сергей Алексеевич хорошо знал семью Максима Горького, а в советские годы был редактором издательств Музгиза («Музыка») и «Советский композитор» (1946-1973).

Воспоминания об одаренном потомке купеческой фамилии остались самые теплые.

«Вообще я стараюсь не впускать в себя таких негативных вещей, как обида. Хренникову, хотя он и топал на меня ногами, и в моей жизни были неприятные сцены с его участием, я все прощаю за один поступок: он очень помог однажды композитору Сергею Алексеевичу Разорёнову. Разорёнов был старенький, плохо одетый. Но это было самое чистое существо в Союзе композиторов. Он жил на Арбате в коммуналке, и соседка его совсем затерроризировала, он поэтому сильно болел. И Тихон Николаевич дал ему двухкомнатную квартиру. И вскоре Сергей Алексеевич выздоровел», – вспоминает композитор София Губайдулина в своем интервью «Известиям».

Сергея Алексеевича не стало в 1991 году. Бывал ли он в советские годы в дачном тереме отца – мы не знаем, но он наверняка помнил его прежним.

Мы въехали в Марфино перед закатом, проехали живописно раскинувшуюся у реки деревню и углубились в сосновый лес. Через несколько минут свернули направо.

Нас встретили упавшие столбы ворот-башенок с чешуйчатой шатровой крышей. Грустное зрелище.

За воротами в еще не оперившихся листьями зарослях стоял терем. Вид его тоже не радовал – черные глазницы окон, оторванная местами обшивка стен, выломанные двери и разбитые стекла.

А он знал и другие времена! Построенный по идее архитектора Малиновского, лишенного в Москве всех заказов, ассиметричный, с башенками, с многочисленной резьбой и элементами в стиле модерн, двухцветной шахматной крышей, модной бетонной верандой – таким домом точно гордились. Вода в терем подавалась водонасосной станцией, которая была построена при плотине на реке. Терем был электрофицирован. Фабрикант Разорёнов мог себе позволить плоды прогресса. Старопомещичьими радостями выглядели две купальни – одна для мужчин, другая для женщин и детей. На территории дачи был сооружен большой пруд и по периметру обсажен березами. На аллеях возвели легкие, ажурные беседки, а около дачи был разбит прекрасный цветник. Небольшое образцовое подворье снабжало хозяев и их гостей свежими сливками, яйцами и творогом, а также пасторальными картинами.

Встречаются упоминания именитых гостей Разорёновых – Федора Шаляпина и Максима Горького. Вполне возможно, что с этой веранды пел известный бас. Ведь впечатлился же маленький Сергей Разорёнов музыкой и романсом настолько, что стал композитором! А его дружба с семьей писателя могла вырасти только из тех прекрасных летних вечеров за большим столом под абажуром, когда взрослые так веселы, а дети думают, что так будет всегда. И горячит лица медный бок самовара, и блестят глаза ярче стопок на коротких ножках, и тают конфеты, прижавшись к чашке с терпким чаем…

Вот старое фото дома после революции, когда тот стал уже рабочим клубом и пансионатом. Еще есть второй этаж, крыша и трубы с причудливыми дымниками. Не дом – сказка.

Сейчас масштаб утрат говорит об одном – терем гибнет безвозвратно. Чудеса, конечно, бывают и тому есть примеры – некоторым теремам везет. Марфинский вряд ли в их числе.

Конечно, терем Разорёнова был скромнее, чем, например, сегодня утраченная грандиозная теремная дача фабрикантов Миндовских в тех же окрестностях Вичуги. Но обычно это легко искупается атмосферой уюта и радости, а потому зависти на размеры и отделку быть не могло.

Калитка ведет к боковому, непарадному входу под башенкой – видимо, так можно было попасть в холл и сразу на лестницу на второй этаж. Еще живы интересные деревянные резные консоли, держащие козырьки над дверью и окном, обшивку свеса крыши.

За дверью – следы погибели дома. Все сломано и разорено.

Эти комнаты все еще смотрят в парк, но домашний уют и тепло ушли из них.

Флюгер на башенке уже не поворачивается с ветром.

А на шпиль модерновых теремов начала ХХ века обычно навешивали «карусель» – небольшое колесо с декором, крутившееся от ветра. Было ли оно тут – уже не понять.

Интересно, что дом был красив с любого фасада, не только с парадного. Этот смотрел в лес. Большие окна, в которых за пеленой занавесок и тогда качались мачты сосен.

Сейчас из них вот такой вид.

Бетонная веранда смотрится несколько нелепо при деревянном доме. Но тогда, в начале ХХ века, бетон был дорогой новинкой, и его использованием непременно хотелось блеснуть. Даже если он не был красив, был шершав и холоден в отличие от теплого дерева.

Рядом с ней – более парадный вход в терем. Заросли молодых березок и осин обступили дом. Словно хотят войти в него. И входят…

А когда-то тут могла встречать гостей хозяйка – та молодая барыня со старинной фотокарточки, которую Алексей Разорёнов подписал на память товарищу… Теперь же полная разруха. Даже полов из вековой лиственницы больше нет – и не слышны ни топот детских ног, ни мерные шаги хозяина.

Еще один «лесной» фасад с поздней пристройкой из белого кирпича.

В советские годы терем побывал и санаторием для больных туберкулезом. Где еще так целебен воздух, как не в сосновом бору? В годы безвременья был у дома сторож, да, говорят, не удержался от соблазна – начал первым разбирать терем. Доски-то вековые, тесаные. И двери хороши. Да все там было хорошим – строили-то для себя, от души и достатка.

Мы провели у терема около часа. Уходящий в небытие дом словно хочет забрать с собой и лиственницы вокруг – их стволы поражены красным грибком, словно ржавчиной.

В лесу темнеет раньше, чем на открытой местности. Поэтому, наблюдая сгущавшиеся сумерки и тени, мы решили выбираться обратно в вичугские поля.

Проезжали вечернее Марфино и как-то острее ощущали тоску места, которое только что посетили. Дачный размах вичугских фабрикантов, умевших и заколачивать рубль, и кутить, и меценатствовать, сменился забвением.