Ореховец: семейный приют декабриста

Проезжающие по автодороге «Арзамас – Саров» в Нижегородской области и не подозревают, что именно из этого села мартовской ночью 1826 года вывезли на следствие декабриста – князя Шаховского. Он был молод и счастлив, но впереди его ждали всего три года жизни, в которые уложились разлука с женой и детьми, Петропавловская крепость, лишение всего, Сибирь, безумие и смерть в Суздале.

Как известно, восстанию на Сенатской площади 14 декабря 1825 года предшествовало создание тайных революционных обществ, организаторами и участниками которых были офицеры-дворяне. Нижегородской губернии в планах декабристов отводилась особая роль: в «Русской правде» Павла Пестеля было записано, что после свержения самодержавия Нижний Новгород должен стать столицей Российского государства.

Были в сообществе декабристов и нижегородцы. Сын бывшего горбатовского городничего Михаил Бестужев-Рюмин родился в богородских Кудрёшках и был казнен через повешение в 25 лет. Сыновья нижегородского губернатора Николай и Александр Крюковы были сосланы в Сибирь, а их мать долгие годы распродавала имущество, чтобы обеспечить своим мальчикам комфортную ссылку – на крюковской земле вырос завод «Красное Сормово». Прообраз главного героя романа Александра Дюма «Учитель фехтования» Иван Анненков, женившийся на поехавшей с ним в ссылку француженке Полине Гебль, после 30-летней ссылки жил в Нижнем Новгороде и владел имениями по губернии. Тут же родился «диктатор» декабристов Сергей Трубецкой, так и не вышедший на Сенатскую площадь в решающий день, но разделивший с товарищами каторгу и ссылку. Под Арзамасом в имении жены жил счастливчик князь Федор Шаховской, который задолго до восстания отстал от революционных мыслей и больше увлекался сельским хозяйством. А еще в этом списке декабристов оказались солдаты-нижегородцы Иван Фадеев и Николай Поветкин, которые считались просто «бунтовщиками».

Из всего перечня декабристов мемориальной доской или памятником отмечены только дом Анненковых в Нижнем Новгороде на Большой Печерской,16 и парк в усадьбе Бестужевых-Рюминых в Кудрёшках Богородского района. Остальным то ли негде ставить таблички и бюсты, то ли о них просто уже забыли.

Мы на Масленицу проехали мимо празднующего Арзамаса в село Ореховец, что стоит на полпути до Дивеева. Поехали без особой подготовки – просто глянули на карты, и возникла идея посмотреть это место. Даже все фото были сделаны на телефон, за что просим прощения. 🙂

Раньше старый тракт шел через Ореховец, делая в нем резкий поворот, а сегодня дорога от Арзамаса на Дивеево бежит по гребням холмов мимо села. Вид, который открывается проезжающим, вот такой. Несколько лет назад церковку покрасили в пурпурный цвет, и она была очаровательно яркой. Сегодня она традиционно белая. Если бы мы стояли тут в 1826 году, то господский двор был бы виден правее села за большим прудом под лесом.

Судя по «Арзамасским поместным актам», Ореховец имел это название уже в 1593 году. То есть назывался как маленький городок. Вспомните: Городец, Гороховец, Воротынец, Юрьевец  – и это все старинные крепости! Была ли крепость в Ореховце, неизвестно. Ореховое имя поселению могли дать заросли лещины в окрестностях, сбор орехов с жителей в качестве дани или оброка. Ну, как вариант. Может, жителей и земли тут у владельца было мало – «с орешек». Или сам первопоселенец имел мужское имя Орех – оказывается, было такое и в переписях встречается вплоть до XVII века. Словом, простор для фантазии.

Мы свернули по старому тракту в Ореховец. Пространство тут все помнит – даже вон тот наметившийся легкий поворот вправо – как на картах XIX века.

За свою историю Ореховец успел побывать и в руках мурзы, и дворцовой деревней и монастырской. К началу XIX века Ореховец оказался в руках князя Дмитрия Михайловича Щербатова, который построил в 1801 году небольшой каменный Вознесенский храм в стиле классицизма, и деревня стала селом. Эта информация соответствует данным в клировых ведомостях Ардатовского уезда села Ореховец за 1870 год («Ведомость о церкви Вознесения Господня», ЦАНО фонд 570 опись 556 дело 68). Небольшая и очень гармоничная церковь. Такая одинаково хороша и на центральной площади села в излучине старого тракта, и в парке барского имения.

Усадьбу мы искали по карте Менде от 1850 года. Тогда Ореховец делился на само село из 108 дворов и «Полуореховец»  на въезде в село до моста через запруду – из 9 дворов. Господский двор стоял в стороне от села – за прудом, который до сих пор называют Барским, на языке холма под лесом. Подъездной аллеи на карте не видно, но очевидно, что она была со стороны леса, иначе овраги требовали бы мостов. Двор усадьбы прямоугольный, всего с тремя строениями – каменным домом и двумя деревянными хозяйственными постройками. Сада или парка при усадьбе не отмечено.

Мы проехали село Ореховец насквозь и ни разу не увидели ни одного поворота в сторону бывшей усадьбы.

За пределами села мы остановились, съехали вправо на какую-то непрокатанную тропу и оставили там автомобиль. А сами вернулись в сторону села метров на 200 и по заметной из-за малого количества снега грунтовой дороге пошли в сторону усадьбы.

Если бы зима была снежной, мы бы не прошли – там никто не ходит, а видимые строения ферм и машдвора разрушены и брошены. До нас по последнему снежку тут бегали только собаки. Поперек тропы много следов мышей, попался след лисы. Через метров 200 дорога заметно понизилась. Чувствовалась близость вешней воды – наши следы сразу темнели от воды. Тут в низинке появился остров леса – дубы и осины, судя по опавшей и протаявшей листве.

Здесь случилось странное: у нас появились спутники – два огромных черных вОрона. Судя по всему, это была парочка, которая гнездилась неподалеку. Птицы не проявляли никакого беспокойства и просто сопровождали нас на протяжении часа. Они откровенно следили за нами и изредка покрикивали. Странное было чувство, учитывая мифологичесую репутацию этих чрезвычайно умных, но мрачноватых птиц. Сфотографировать их телефоном не вышло – пришлось пожалеть, что нет фотокамеры.

Из низины дорога уходила в поля.

А мы взяли левее и оказались прямо перед тем самым языком холма, на котором и стоял господский двор.

Мы поднялись на возвышенность и увидели относительно ровное плато, где действительно могло стоять имение: двор и дом с прекрасным видом на сам Ореховец. По крайней мере, можно смело сказать, что из окон был виден сельский пруд и храм – когда-то чудесная пастораль.

А теперь о хозяевах этого места. Владелец Ореховца князь Дмитрий Михайлович Щербатов (1760 – 1839) был счастливо женат на Александре Федоровне Глебовой (1766 – 1796), которая родила сына Ивана (1794 – 1829), дочерей Елизавету (1791 – ?) и Наталью (1795 – 1884). Супруга рано скончалась, оставив мужа безутешным вдовцом с тремя малышами на руках. Князь до конца жизни не прервал своего вдовства и сам увлеченно воспитывал отпрысков. Даже дети его рано умершей сестры – Михаил и Петр (будущий философ, прообраз Чацкого) Чаадаевы – оказались в доме Щербатовых и выросли под присмотром Дмитрия Михайловича. Разумеется, в 1810-х годах все эти мальчики стали офицерами и попали на поля сражений Отечественной войны.

Младшая дочь – княжна Наталья Щербатова – выросла не просто красавицей, но и обаятельной умницей: много читала, была остроумна и имела успех в обществе. Ею был увлечен дипломат и поэт Александр Грибоедов (автор «Горе от ума»), а в 1817 году к ней одновременно сватались сослуживцы брата по Семёновскому полку Иван Якушкин (1793—1857) и Дмитрий Нарышкин (1792—1831), но оба получили отказ.

В 1819 году к ней посватался князь Федор Петрович Шаховской (1796—1829), служивший ранее все в том же Семеновском полку, откуда уже успел перевестись в Егерский. В письме к брату Ивану княжна писала о нем:

«Много ума, возвышенная душа, превосходное сердце. Маленькие заблуждения молодости дали ему опыт; его голова созрела, у него достаточно разума, чтобы сознаться в безумствах, которые он совершил. Он действовал как честный человек, он, доказал деликатность своих чувств, обратившись прямо к отцу, чтобы получить руку».

Родители жениха – псковский губернатор Петр Иванович Шаховской и дальняя тетка невесты Анна Федоровна, урожденная Щербатова. «Заблуждения молодости» – это, видимо, увлечение масонством и тайными обществами, которые начались у Шаховского с офицерской артели Семеновского полка  и привели его сначала в масонство (член ложи «Соединенных друзей», затем ложи «Трех добродетелей» и ложи «Сфинкс»), а потом и в декабристские сообщества (член Союза спасения и Союза благоденствия, участник Московского заговора 1817 года, член Коренного совета и руководитель одной из московских управ Союза благоденствия). Отец не был рад выбору дочери еще по одной причине – жених не был богат, но Наталье было 24 года, и с замужеством при ее разборчивости тянуть не следовало.

«Теперь все кончено. Я узнал, что твоя сестра выходит замуж, – это был страшный момент. Он прошел. Теперь все прошло. Я осужден жить…», – написал в письме Ивану Щербатову вечно любящий его сестру Якушкин. «Осужденный» еще успеет жениться на молоденькой Ростопчиной, попасть под суд и оказаться в Сибири, куда запретит ехать жене и потеряет с ней всякую связь.

12 ноября 1819 года состоялась свадьба. Встречается информация, что молодые сразу после венца уехали в Ореховец, но это не так. После свадьбы князь Шаховской еще некоторое время продолжал службу:  был назначен адъютантом к генерал-лейтенанту Паскевичу, произведен в капитаны, отчислен из адъютантов в полк  и, наконец, уволен в отставку майором 3 февраля 1822 года. Сам Шаховской на допросе сообщил, что увольнение произошло «по жестокой хронической болезни». Но ряд историков указывает другую причину отставки – внесение князя в число неблагонадежных из-за ситуации с Семеновским полком, в котором было вскрыто тайное общество. У Шаховского тогда изъяли все бумаги и взяли подписки с него и даже с молодой жены, что никакого сочувствия бунтующим они не оказывали.

Наконец, в пользу того, что Шаховские жили в Ореховце только с 1822 года, говорят и сами показания князя на допросе весной 1826 года: он особо указал, что жил в деревне 4 года, а в деятельности тайных обществ не участвовал и ничего о них не знал.

Кстати, в мае 1821 года у Шаховских родился первенец – сын Дмитрий, названный так в честь деда, князя Щербатова. Поэтому в Ореховец они поехали уже втроем – с годовалым сыном на руках.

Впрочем, причины решения жить в деревне были не только политическими. В первую очередь – финансовыми. Жизнь в деревне без балов и светских обязательств была намного дешевле. К тому же, после отставки князя в 1822 году семья могла жить только с доходов от его владений. За ним числились имения в селе Верзилове Серпуховского уезда Московской губернии (146 душ) и селе Фроловском Козельского уезда Калужской губернии (116 душ) с долгом Московскому опекунскому совету, то есть мимо кармана. Но у Шаховских было еще имение, полученное от князя Щербатова в приданое – Ореховец в Нижегородской губернии, где жили 420 мужских душ, то есть около 1 тысячи человек. Негусто, особенно, если дела были расстроены, а князь Щербатов не слыл хозяйственником. Так что  выбор Ореховца как места для жизни не имел альтернативы.

«По приезде в деревню,- вспоминал Шаховской,- нашли мы крестьян в великой бедности и, желая облегчить их, положили значительный капитал, обратив часть оного на усовершенствование их хлебопашества и хозяйственных заведений».

И действительно, за 4 года жизни в Ореховце князь сократил в своём имении барщину, наделил крестьян лучшей землёй и закупил для них более совершенные сельскохозяйственные орудия труда. Шаховской интересовался всеми агрономическими новинками, закупал семена и молодняк скота, заполняя им свое подворье и отдавая на развод наиболее хозяйственным крестьянам. Также князя интересовало устройство мельниц и опрос повышения их эффективности. Результаты не замедлили сказаться: вскоре увеличились доходы как самих крестьян, так и их барина. В Ореховце не осталось ни одной худой избенки – барин лично следил за этим, и самым неимущим выделял лес.

По словам писавшего о Шаховском в “Вестнике Европы” Василия Семевского, князь Федор Петрович «обнаружил величайшую заботливость о нуждах крестьян: для одних он понизил оброк, для других не только затратил большие деньги на улучшение их хозяйства, но даже отдал им пахоту и нанимал для своей собственной запашки землю на стороне…»

Крестьяне помещиков-соседей, встречая ореховецких на ярмарках и бывая в селе, возмущались собственным положением и требовали такой же заботы о себе. Якобы некоторые помещики Ардатовского уезда даже писали на князя донос министру внутренних дел и обвиняли его в подрыве крепостных устоев…

А в Ореховце завидовать можно было не только на крестьянское благополучие. Шаховской описывал этот период жизни, как абсолютно счастливый – рядом молодая жена, маленький сын Митя, подрастающий на деревенском молоке, и громадье планов по переустройству если не России в целом, то по крайней мере Ореховца.

Описания каменного барского дома не сохранились. Но есть ощущение, что аккуратный старый кирпич стоявших здесь советских коровников – из его стен. Уж больно хорошо был сложен – ровная кладка с идеальными прослойками светлого раствора. Такое можно еще увидеть у старых домов и храмов, но никак не у советских коровников.

Вряд ли приехавшие в Ореховец Шаховские нашли дом вполне благоустроенным для проживания. Но 4 года для молодой семьи, чей глава брался за решение любых вопросов – довольно большой срок, чтобы устроиться с комфортом. Наверняка было привезено множество вещей из столичного дома Щербатовых – Наталья Дмитриевна знала толк в удобстве, и жизнь еще предоставит ей шанс блеснуть этим умением создавать уют. Милые сердцу лица на портретах, ампирный диван в гостиной, обитый зеленым или синим сафьяном, ломберный столик, ковер на вычищенном деревянном полу. Интерьеры 1820-х годов можно увидеть уже только на картинах.

Шаховской и в деревне занимался самообразованием, причём интересы его были очень широки. В Ореховце он собрал библиотеку из книг по юриспруденции, философии, педагогике, политике, политической экономии, статистике, естествознанию, математике, военным наукам, изящным искусствам, истории, географии. В каталоге библиотеки, составленном Шаховским в 1824 году, значится 1026 названий на русском, французском, английском, немецком, итальянском и латинском языках. Среди книг были сочинения Шарля Монтескьё, Жан-Жака Руссо, госпожи де Сталь, Поля Гольбаха, Адама Смита, а также Джорджа Байрона, Фридриха Шиллера, Иоганна Гёте. Шаховской внимательно следил за течениями общественной мысли, за современными журналами.

В его записной книжке есть такие пометки: «Выписать через книгопродавца Грефа (на французском языке) „Энциклопедический журнал“, „Универсальный ежегодник“, „Разговорный словарь“, „Памятная записка о острове Св. Елены“, „Наполеон в ссылке“, „История живописи и музыки“, „Алфавит египетских иероглифов“, через английских квакеров выписать астрономию Клерка».

Позже при аресте Шаховского в Петербурге в описи отобранных у него вещей значатся книга Роберта Оуэна «О воспитании в Нью-Ланарке», сочинения Пушкина, басни Крылова, книга об уголовных наказаниях.

Книги были не единственной духовной пищей в той местности. Отчего-то тут, на дороге, которая через 35 верст приведет в Дивеево, а еще через 18 верст – в Саровскую пустынь, думается о религии. Не исключено, что Шаховской мог посещать ближайшие святыни: он был современником  Серафима Саровского и регулярно бывал у причастия – об этом тоже известно из его допроса. Кстати, вот он, прежний тракт на Дивеево и Саровскую пустынь, идущий по Ореховцу.

Вот какое воспоминание от посещения старца оставил генерал-лейтенант Петр Алексеевич Врасский (1804 – 1893): «В 1826-м году я, будучи офицером, посетил Саровскую пустынь и отправился, по примеру других богомольцев, за благословением к преподобному о. Серафиму. В коридоре его кельи холод был страшный, а я в военной шинельке дрожал от мороза. Келейник его сказал, что у о. Серафима в настоящее время находится монах, и он с ним беседует, а я, стоя в коридоре, молился Пресвятой Богородице. Дверь отворилась, монах вышел, и чрез несколько минут о. Серафим отворил дверь и сказал: “Какую радость Бог мне дает!” Ввел он меня в свою келью, а так как она была заставлена разными вещами, то он посадил меня на порог своей кельи, а сам сел на пол против меня, держа мою руку, и ласково со мною говорил, даже целовал мою руку. Вот какая у него была любовь к ближним! Я, сидя против него, находился в каком-то необыкновенном восторге…»

По поводу отлучек из Ореховца Шаховской на допросе отвечал, что жил в деревне безвыездно и только зимой отправлялся в Петербург повидать родственников. В 1825 году он наверняка отлучался еще по осени – в начале ноября у него скончалась мать Анна Федоровна. В декабре 1825 года Шаховской очевидно уже был в своем имении. Он не разменял семейный уют на Сенатскую площадь намеренно или по предупреждению.

Возможно, в тот декабрьский вечер, когда столицу сковали аресты, Федор Петрович сидел в своем кабинете в окружении книжных шкафов и удил в очередном фолианте полезные премудрости сельского хозяйства или устройства водяных мельниц. Или записывал в хозяйственный журнал планы на посевную, а потом ужинал в зале с супругой, целовал перед сном четырехлетнего сына Митю, слушал вой зимнего ветра в каминной трубе.

Не исключено, что новости о произошедшем настигли Шаховского через несколько дней. Они не могли не ужаснуть. Как написал один историк, в те зимние дни камины в некоторых усадьбах империи горели особенно жарко – хозяева жгли переписку, дневники, черновики, ожидая обысков и арестов. Это никого не спасло – по делу декабристов допрашивались около 600 человек.

4 января 1826 года в церкви села Ореховец князь Шаховской был приведен к присяге Николаю I дворянским заседателем Корсаковым – об этом тоже известно из допроса…

Из бумаг следствия по Шаховскому известно, что 28 февраля 1826 года гражданский губернатор Крюков послал срочное письмо военному министру Александру Татищеву о подозрениях в отношении отставного майора князя Федора Шаховского и его участии в Союзе благоденствия. Крюков уже знал, что Шаховского ищут власти – послали за ним в Калугу, не зная, что тот тихо живет уже четыре года под Арзамасом. Поэтому губернатор отправил в Ореховец своего чиновника с сопровождением, чтобы привезти князя в Нижний Новгород, а потом переправить в столицу для допроса. Кстати, по иронии судьбы эта же следственная машина сломает двоих сыновей губернатора Крюкова.

Нарочные появились у ворот дома Шаховских 1 марта 1826 года, скорее, во второй половине дня.  Судя по задокументированным показаниям, Федор Петрович уже тогда держался спокойно и хладнокровно. Князь заявил, что не считает себя виновным перед высочайшей властью и спешит ускорить свое оправдание перед лицом государя императора, поэтому готов прямо сейчас отправиться в дорогу. Наверняка он спокойно собрался, простился с семьей. Интересно, что до Нижнего Новгорода князь ехал на своей тройке. Мартовские дороги – вполне себе зимние. Пути до губернского города по Арзамасскому тракту  – часов 10-12 со всеми остановками.

Думал ли Шаховской, что больше не вернется в Ореховец? Состояние княгини в тот день представить сложно. Судя по описаниям, жены во время арестов декабристов рыдали, падали в обмороки и впадали в беспамятство, предчувствуя разлуку. А, может, поверив в слова мужа об оправдании, она спокойно крестила вслед отъезжавшую со двора в мартовскую вечернюю синь тройку. Проезжая через Ореховец мимо храма князь наверняка крестил лоб…

Мы прошли насквозь территорию бывшего господского двора. В сухостое – настоящая помойка, словно сюда свозят мусор. Кто бы подумал, что когда-то тут была не свалка, и не коровники, а уютное семейное гнездо с библиотекой из самых прогрессивных книг начала позапрошлого века? Наметившаяся тропа уводила со двора к лесу и давала ровную дугу влево, словно была подъездной аллеей старой усадьбы. Возможно, так и было. Покидая место усадьбы, мы решили пройтись по ней. Тем более, что вОроны явно провожали нас, как учтивые хозяева – до ворот.

Удивительно, но по этой тропе мы вышли как раз к авто, которое, как оказалось и припарковали на въезде. Словно знали, куда надо ехать, или кто-то подсказал. Хорошая ровная насыпь – то ли с советских времен, то ли по следам барской.

Дальнейшая судьба Шаховского укладывается в одно слово – трагедия. После прибытия в Нижний Новгород 2 марта он подал письменное прошение отправить его в столицу для личного заверения государя в верности, и 3 марта 1826 года же был отправлен губернатором Крюковым в Санкт-Петербург под присмотром квартального надзирателя Попова.

С 9 марта до середины мая князь был в аресте при Главном Штабе, потом – в камере Петропавловской крепости.

Главное обвинение в адрес Шаховского заключалось в том, что якобы осенью 1817 года 21-летний князь участвовал в совещании членов тайного общества у Александра Муравьёва, который высказал мысль, что необходимо убить Александра I. Участник собрания капитан Якушкин – да, тот самый, что сватался к Наталье Щербатовой, вышедшей в итоге замуж за Шаховского! – заявил, что решился принести себя в жертву и убить царя. Настроение Якушкина было понятно: он был в состоянии горя из-за несчастного своего сватовства и даже хотел покончить с собой. Якобы князь Шаховской на том собрании предложил напасть на царя во время несения караула Семеновским полком, а убийцей предложил себя, за что получил от Сергея Муравьева прозвище le tigre (по-французски «тигр»).

На допросах и очных ставках Шаховской отрицал свою причастность к ужасной затее и держался достойно. Арестованный же Якушкин подтвердил присутствие Шаховского на том собрании, уточнив, что совершенно не помнит, о чем тот говорил. Никита Муравьев, Михаил Фонвизин, Сергей Муравьев-Апостол говорили о невиновности и непричастности Шаховского. А вот письменные показания полковника Александра Муравьева от 21 апреля 1826 года, щедро пересыпанные заверениями в своей верности – «к священным стопам припадаю», «сердце мое не участвовало в этом», «обманут был сам собой» – сыграли свою зловещую роль.

Вот они, эти строки из показаний Муравьева. Они и погубили Шаховского.

Муравьев тоже был осужден, но он остался дворянином, не разлучался с семьей и уже через пару лет начнет карабкаться вверх по карьерной лестнице, так как сохранил за собой право служить. С 1856 года по 1861 год он будет военным губернатором Нижегородской губернии.

А Шаховской был осуждён по VIII разряду и приговорён к лишению чинов, дворянства и пожизненной ссылке. Указом от 20 августа 1826 года по случаю коронации пожизненная ссылка была заменена двадцатилетней. Вот приметы осужденного: «Федор Шаховской — лет 30, рост 2 аршина, 8,5 вершков, волосы на голове и бровях светло-русые, глаза темно-голубые, лицом бел и худощав, нос прямой, подбородок выдается вперед, на верхней губе с левой стороны небольшая бородавка».

Князь был выслан в Туруханск Енисейской губернии. Он запретил жене своей даже думать об отъезде за ним в Сибирь – хотел, чтобы та родила ребенка дома и воспитывала детей в достатке. О переживаниях Шаховского свидетельствует отрывок из затребованной у него в октябре 1826 года записки об имущественном положении:

«Жену свою оставил я в селе Ореховце в тяжёлой беременности с мучительными припадками — с нею сын наш Дмитрий шести лет. Если бог укрепил силы и сохранил дни её, то в половине сего месяца должна разрешиться от бремени. Но если ужасное несчастье постигнет меня, и последняя отрада исчезнет в душе моей с её жизнью, то одно и последнее желание моё будет знать, что сын мой останется на руках её семейства, вроде отца её. В продолжение пребывания моего в С.-Петербурге сперва получал я письма от неё через дежурство Главного штаба, потом через Комитет. О переведении меня в крепость я не решился её уведомить, а последние две недели я уже ни одного письма от неё не получил, после того, которым я от 14 июля уведомил её об нашей участи и просил, чтоб она, как можно скорее, распорядилась взять имение моё в опеку, по малолетству нашего сына, к которому оно переходит, с тем, чтобы она была опекуншей, а отец её, примерной и строгой честности и горячей любви своей к внуку, не откажется быть его попечителем. Сие положение, горестное и сомнительное, усиливается расстоянием 6000 вёрст, отделяющих меня от родины и осиротелого моего семейства».

В Туруханске Шаховской учил местных жителей сажать картофель и разводить огородные овощи, составлял описание природы и сибирских народов, увлекся минералогией и ботаникой, преподавал детям чтение и счет, а также расширял свои познания в фармацевтике и даже заменял лекаря. Князь получал от жены книги, вещи (одежда, гитара, готовальня, бумага, ящик с красками и кистями) и деньги, которыми ссужал бедное население. Заметив, что Шаховской делается популярным, ему запретили медицину и педагогику, а вскоре перевели в Енисейск.

В Енисейске у Шаховского появилась возможность пользоваться регулярной почтой:

«Вот ещё письмо от тебя, нежный друг мой! Благодарю тебя, что ты так часто пишешь; отрада получить весть о тебе и милых детках, это составляет прелестнейшее утешение в жизни моей. Все посылки твои, особенно книги, тем приятнее для меня, что я попечению нежной и сердечной супруги, моей обязан развитию способностей моих и познаниям, которые распространяют круг деятельности и наблюдательной жизни, уносят меня в мир, где душа черпает ясность и вдохновение в созерцании природы, искусств, открытий и явлений».

Последнее письмо жене, от 23 апреля 1827 года, свидетельствует о полном расстройстве его душевного равновесия. В мае того же года у Шаховского умер отец князь Петр Иванович. Многие родители не смогли перенести случившееся с их сыновьями. Репрессии выкосили не только цвет молодого дворянства, но и еще не старых верных вояк и их жен.

В июне 1828 года енисейский губернатор сообщил Бенкендорфу о сумасшествии Шаховского. Подробности о начале болезни сохранились в письме декабриста Сергея Кривцова от 24 июля 1828 года, адресованном Александре Муравьевой, с которой переписывалась жена Шаховского:

«Проезжая через Енисейск, я нашел бедного Шаховского в жалком положении: худой, тусклые и блуждающие глаза, сотрясается непрестанно конвульсивными движениями, которые слишком доказывают состояние его бедного мозга. За почти полчаса, проведенные мною у него, я не смог извлечь из него ни одного осмысленного слова. Он говорил мне о своих беседах с богом, о непрекращающихся искушениях его дьяволом, об его конституции, по которой уже управляют Сибирью и т.п., и все это выпаливается с такой скоростью и так перемешано, что можно подумать, будто слышишь речь сразу нескольких человек. Причина его помешательства точно неизвестна, но когда он прошлой зимой получил портреты своих детей, это так возбудило его, что вскоре он впал в состояние, в котором я его нашел. Уже много месяцев он не пишет более своей жене и не получает никаких известий».

Наталья Дмитриевна, узнав о болезни мужа, решает поехать к нему, оставив сыновей у отца, но не получает разрешения. Тогда она ходатайствует о переводе Шаховского в одно из принадлежащих ей отдаленных от столицы имений, под присмотр местного начальства – например, в Заостровье Псковской губернии. Бенкендорф доложил императору о ходатайстве Шаховской только 4-го января 1829 года – почти через полгода после того, как она его отправила, и Николай I не дал своего согласия. Высочайшее повеление гласило:

«Отправить для содержания в острог Суздальского монастыря на том положении, как содержатся в оном прочие арестанты», «с разрешением жене жить близ монастыря и иметь попечение о муже».

Чтобы сберечь больного мужа в зимней дороге, Шаховская оплачивает теплые вещи для него: фуфайки, рукавицы, две меховые шубы, меховую обувь, шапку. Но 6 марта 1829 года князя привезли в Суздаль обмороженным, о чём было составлено даже медицинское свидетельство: «Оказались на нём ознобленными нос, ухо, три пальца левой ноги и мизинцы на обеих руках, причем на мизинце левой руки не оказалось ногтя».

Сохранилось последнее письмо Натальи Дмитриевны из Москвы от 18 апреля 1829 года:

«Друг мой! В конце прошлой недели узнала о твоем прибытии в Суздаль. Мы опять скоро увидимся. Ты прижмешь к сердцу детей. Дурная дорога и разлитые реки препятствуют мне исполнить немедля необходимое желание моего сердца — тебя увидеть. На той неделе при первой возможности отправлюсь к тебе, другу моему, возблагодарим всевышнего… Дети, слава богу, здоровы, Митенька начинает хорошо писать, а Ваня так мил, что и пересказать не сумею. Посылаю к тебе Лариона, который при тебе останется, и с ним немного белья и прочих безделок».

Как только весенние дороги стали проезжаемы, княгиня забрала детей и приехала в Суздаль, чтобы увидеть мужа. Донесения о состоянии Шаховского были тревожными: «Государственный преступник Шаховской в течение марта месяца находится в помешательстве ума, сопряженном с дерзостью и упрямством… 6 мая государственный преступник находится в сильном помешательстве и не принимает пищи». Позже он отказался и от воды.

Трудно понять помутившийся разум, но, похоже, Шаховской не хотел больше жить – по приговору у него впереди было еще 17 лет ссылки. 24 мая 1829 года Федора Петровича  возрасте 33-х лет не стало. Прошение супруги о разрешении перевезти прах мужа в Донской монастырь или в Нижегородскую губернию – очевидно в Ореховец, на кладбище над Барским прудом – было отклонено. «Похоронить в монастыре, там, где хоронят арестантов», — предписал Николай I.

Вдова Шаховская больше не вышла замуж, сама воспитывала своих сыновей и жила в Москве со своей незамужней сестрой Елизаветой. Позже отказывалась даже принимать приглашение сына Ивана приехать к нему в Царское Село – терпеть не могла Петербург.

Декабристская история прошлась по ее семье коваными сапогами: в 1826 году по делу о восстании в Семеновском полку был арестован ее брат Иван, осужден и разжалован, а в 1829 году он погиб на Кавказе. Кстати, своего младшего сына, которого отец так и не увидел, Шаховская назвала именем брата – Иван. Отличный вырос офицер – генерал кавалерии.

Село Ореховец было продано соседу – владельцу села Беговатово Федору Петровичу Алексееву (1815 – ?). В 1850-х он попал под следствие за притеснение крестьян и доведение их до нищеты – многие жили только благодаря милостыне.

Уезжая из Ореховца и делая последние кадры я вдруг заметила, что пара воронов так и преследует нас. А вот он, кусочек старого тракта, шедшего через Ореховец.

Кстати, уже дома обнаружила, что наша поездка странным образом пришлась на день ареста Шаховского в Ореховце – это случилось ровно 194 года назад. Бывает же…