Охотники с большой дороги

В XIX веке российские помещики из числа любителей псовой охоты щеголяли «пылкими и жадными» русскими псовыми борзыми ермоловских и мачевариановских кровей.

Адреса этих прославленных псарен были известны: села Бритово и Липовка на «большой дороге» – Симбирском почтовом тракте. Мы решили заехать туда осенним деньком, хоть хозяев уже не застать.

Заводчики славных свор, авторы охотничьих и кинологических заметок XIX века Николай Петрович Ермолов и Петр Михайлович Мачеварианов были добрыми друзьями, наезжали друг к другу в гости и вместе охотились в Припьянье.

Сердечный, Душечка, Шалопай, Юла, Пуля, Лебедка, Дудка, Летун, Сургуч, Обезьяна, Морозко, Озорник, Хапай, Милый, Крылат, Шпилька  – имена их собак звучали, как музыка осенних полей. Поэтому мы выбрали осенний день и решили посетить места усадеб этих помещиков. К сожалению, самостоятельным туристическим маршрутом этой поездке не стать – из зрелищ остались только панорамы. А мы этой поездкой почтили память знатоков породы, селекционеров и больших любителей охоты на «косых шутов», «плутовок» и «красного зверя» – именно так охотники называли зайцев, лисиц и волков.

Мы выехали из Нижнего Новгорода в село Пречистенское, Липовку тож Арзамасского уезда Нижегородской губернии. Будь мы в XIX веке, ехать пришлось бы сначала на Арзамас, а уж оттуда по Симбирскому тракту до самой Липовки.

А мы срезали в Криуше на Вад, а оттуда на бывшую Отраду Нейдгардов мимо Пилекшева и Чертова угла реки Пьяны, где такой отличный вид на Преображенскую церковь 1854 года. От Пилекшева рукой подать до Смирнова, что на Симбирском тракте и уже всего ничего до Бритова.

Село Бритово: усадьба Ермолова

Судя по карте Менде 1850 года, село было небольшим по сравнению с соседними и имело всего 61 двор. Сегодня автодорога огибает село с севера, а раньше тракт примыкал к селу с юга.

Село Пречистенское в Арзамасском уезде, стоящее на Симбирском тракте, поручик гвардии Петр Михайлович Ермолов получил в XVIII веке в приданое за женой Маргаритой Аверкиевной Дубенской. Кстати,  в нескольких верстах есть село Дубенское, в котором сегодня хоть в плохом состоянии, но еще стоят храмы XVIII века. В самом Бритове каменный Вознесенский храм был построен в 1758 году.  Церковь имеет большой основной объём, а раньше он дополнялся трапезной и колокольней. Храм высотой около 30 метров до сих пор прекрасно виден на десятки километров вокруг. Даже с современной автодороги, которая идет по северному  холму, и потому церковь постепенно «вырастает» из земли.

Въезжаем в Бритово. Как гласит легенда, название было взято от порядка делать тут остановку арестантских отрядов и брить их, так как за долгую пешую дорогу те успевали сильно обрасти. Правда, на карте середины XIX века тут не видно этапа – обычно эти пункты особо отмечались.  Возможно, это более старая история или вообще легенда.

Храм стоит в центре Бритова. И сегодня заметно, что это бывшая сельская площадь – тут  широко и привольно. Видно, что на месте современной асфальтовой дороги была трапезная и колокольня. Сегодня их нет. А алтарная часть пристроена так топорно, что сразу ясно – это не реставрация.

Кстати, у меня сохранились фотографии 10-летней давности, на которых видно, в каком состоянии тогда был храм.

Эти стены помнят славную историю. В далеком 1767 году бритовский помещик Петр Михайлович Ермолов (1729 – ?) был удостоен высочайшей монаршей милости принимать императрицу Екатерину II в своем имении. Вероятно, 38-летний Ермолов к тому времени был уже в отставке – он как раз недавно женился, а в семье было два малолетних сына: Гавриил (рожден в 1762 году) и Николай (рожден в 1760-е). Звание хозяина вряд ли было высоким – на 1761 год Петр Михайлович был только капитаном. Но императрица направлялась в Москву из путешествия до Симбирска и приняла решение остановиться в Пречистенском.

Как справился не самый богатый помещик с задачей размещения высоких и многочисленных гостей – неизвестно, однако непритязательность Екатерины в путешествиях отмечается даже в камер-фурьерском журнале. Остались записки, что просидели за столом далеко за полночь, отчего на сон времени осталось совсем немного. А утром императрица отстояла службу в бритовском храме с хозяином, его семьей и приближенными, после чего позавтракала и отправилась в дорогу на Арзамас.

В 1776 году всплывает первое упоминание Ермолова, как владельца прекрасной псарни – именно его «серый борзой кобель» стал мечтой для государственного деятеля екатерининской эпохи – командующего подавлением пугачевского восстания, графа Петра Ивановича Панина. Это был увлеченный охотник и любитель собак, как и его вторая супруга.

Граф Петр Панин писал своему другу Поздееву из Москвы 21 декабря 1776 года:

«Два года уже стараюсь я собрать себе достаточную свору все серых борзых собак, но за бывшим в них мором я не дошел больше, как имею к весне только трех кобелей сей шерсти;  спознал я, что в провинции вашей у Петра Михайловича Ермолова .. есть резвый кобель серый… Не возможно ли вам, дорогой приятель, изобрести средство оного борзого кобеля доставить мне с тем Петру Михайловичу от меня обещанием, что я буду ему за оное не только навсегда благодарен, но и готов, если он пожелает, того самого кобеля, когда не изведется, возвратить ему  осени через две или, между тем, прислать ему из моих достойную суку вязанную либо с ним самим, либо с каким из лучших моих кобелей».

А между тем, в жизни Ермоловых не было большого богатства, и жизненные трудности их не щадили. Но в любых обстоятельствах своих собак Ермоловы берегли. В марте 1814 года маленький свидетель визита императрицы в Бритово Гавриил Петрович Ермолов (1762 – 1829) писал:

«Но несчастныя происшествия понизовых стран в тогдашнее время (Пугачевский бунт 1870-х годов) выгнали и моих родителей в Москву; мать моя умерла, родитель мой, лишившийся жены и хорошаго имения, возвратился в деревню…»

Село Бритово досталось в наследство брату Гаврилы Петровича – Николаю Петровичу, а потом принадлежало его сыновьям – Николаю Николаевичу (1795 – 1852) и Петру Николаевичу. И все это время Ермоловы держали отменных борзых – об этом в своем письме от 9 апреля 1887 года напишет сын последнего – Николай Петрович Ермолов (22 декабря 1832 – 1889), к которому мы бы и заехали с удовольствием полтора века назад:

«Мои деды, Гаврила и Николай Петровичи Ермоловы достали с Кавказа горского кобеля Араба только по причине чрезвычайно редких, но тем более чувствительных для самолюбивых охотников случаев ухода лихих ковыльников, а такие, хотя бы и очень редкие случаи бывали, вероятно, и с космачами моего прадеда. Но по рассказам псарей он находил, что «пусть лучше уйдет косой шут, а породу портить не стану!». Следует еще заметить, что в екатерининскую эпоху доставать кровных горских было нелегко – и это сделалось возможным только с 1801 года, со времени присоединения Грузии к России. Ермоловы достали Араба при графе Гудовиче».

За эту примесь кавказских кровей русской борзой Ермоловых продолжают до сих пор клеймить на форумах заводчиков и собаковладельцев – мол, портили породу. Но те знали, что делали. Николай Петрович Ермолов пояснял в записках:

«Скрещивание псовых с горскими было совсем не то, что смешение нынешних пород борзых, не только потому, что в старину сливались две резко отличные друг от друга разновидности борзой, но и цель скрещивания была яснее и проще. Единственная цель скрещивания … заключалась в том, чтобы придать силы в скачке чрезвычайно пылким, но сравнительно короткодухим псовым, а потому и результаты были удачны, так как на изменение ладов и изменение роста мало обращалось внимания».

Ермоловы прекрасно разбирались в борзых. А Николай Николаевич, дядя нашего героя, был отличным знатоком примет резвости в борзой:

«Помню, показал я ему двух молодых сук, одну красавицу, другую так себе, с напружиной, с лычковатыми задними ногами. «Жестокая будет собака» – решил он про эту сучонку – и, действительно, как пуля била зайцев!»

Вообще, бритовский помещик, заводчик борзых Николай Петрович Ермолов оставил немало опубликованных записок и писем, из которых можно понять, насколько сложна наука выведения ловких и сильных борзых, и насколько причудлив мир помещичьей псовой охоты. Один только лексикон чего стоит! Лад – телосложение борзой, напружина – выгнутость поясницы, правИло – хвост, степь – спина, щипец – челюсти, псовина – шерсть, сальце – колено.

Но давайте вернемся к самому бритовскому помещику и его усадьбе. Подробной информации о хозяине имения в интернете практически нет. Поэтому поделимся своими находками из книг, дневников, переписок и воспоминаний самого Ермолова, а также людей, живших в XIX веке.

Усадьба Ермоловых стояла напротив храма в центре села. На ее месте сейчас можно увидеть огромный пустырь с большим невзрачным сараем, заросший терновником и борщевиком. Судя по карте, у дома не было даже сада, а обширный двор обступали хозяйственные постройки – возможно, псарни.

Как выглядел сам дом, мы не знаем – он не сохранился, как нет и его изображений. Говорят, дом был деревянным, с мезонином, полуциркулярным окном и на каменном цоколе – как многие небогатые барские дома в этой округе. Встречаются в письмах упоминания кабинетного балкона. Есть ощущение, что дом был вполне типичным, без изысков. Сами Ермоловы не щеголяли достатком, но дом славился гостеприимством, старомодной мебелью да душевными вечерами, о которых вспоминают в своих ответных письмах ермоловские гости.

В 1853 году в Бритово приезжал Константин Леонтьев – студент и начинающий литератор, будущий доктор и монах. Он встречался с 20-летним помещиком Николаем Петровичем и назвал его «молодым и любезным». Само село Бритово стало у Леонтьева прототипом села Кутаева в коротком рассказе «Ночь на пчельнике», который был закончен им 9 сентября 1853 года. Там и описывается бритовская сельская ярмарка – на площади перед барским домом и храмом. Торжище было посвящено Казанской Божьей Матери, чей древний образ хранился в бритовском храме, и проходило ежегодно на 8 июля. Гость Леонтьев описал ярмарочный день в красках:

«Когда отошла обедня, все вышли из церкви. Погода, сначала пасмурная, поразгулялась, а за ней и народ: кто на траву у паперти разлегся, краснеясь на солнце рубашкой; кто знай себе только сновал по самой ярмарке, где продавались смородина, пряники и орехи. Там продавец таких товаров, какими торгуют лукошники, устроил свою лавку под барским анбаром в тени, и толпа вымытых на этот раз детей теснится перед его тесемками и кушаками.

Между группами носится какой-то слуга, в белой жакетке, с лицом, похожим на портрет известного баснописца Лафонтена.

Пестрота, визг гоняющихся друг за другом детей, спор на телегах, обращенных в лавки, ржание лошадей, привязанных сзади телег, и мало ли что еще – Боже, как весело!..

Ярмарка была очень многолюдна и только к вечеру стала редеть. Мы болтались вдвоем с любезным помещиком этого села по большому лугу, на котором остальные посетители ярмарки рассеянными группами доканчивали веселый день…»

Стоит добавить, что Николай Петрович Ермолов был единственным сыном своего отца. Службу он нес гражданскую, не хватая звезд, как и его предки. В 1861 году, согласно архивным записям, он освобождал своих крепостных крестьян вместе с матерью Варварой Платоновной Ермоловой, которая владела частью Бритова. Значит, отца уже не было в живых. В 1864 году получил должность губернского секретаря, являлся действительным членом губернского статистического комитета. Очевидно, что Ермолов вышел в отставку не позже 1868 года, то есть в возрасте 36 лет по состоянию здоровья. Вот как он пишет об этом сам своему адресату в письме:

«В 1868 году болезнь ног настолько парализовала у меня мышечную систему, что продолжать ездить верхом я уже не мог и принужден был по воле судеб променять удалую езду на резвом и совком коне на трясучее и неповоротливое движение в долгушке (конная повозка)».

Сохранились также воспоминания о том, как покупателям и их агентам Ермолов показывал щенков и взрослых собак в своем кабинете, сидя в кресле и ссылаясь на чрезвычайные боли в ногах. Он извинялся перед посетителями, что не может лично им показать свои псарни и условия содержания собак, а потому отсылал туда гостей со слугами.

Удивительно, но ермоловский борзой кобель Швырок настолько привык, что хозяин на охоте не выходит из повозки, что не отдавал зайцев и лисиц борзятникам, а сам тащил их в долгушку, чтобы положить у ног Николая Петровича и заслужить похвалу. Ермолов срезал заячьи пазанки (задние лапки) и отдавал верному псу.  

Николай Петрович был женат на Евгении Васильевне Блохиной. Откуда была взята супруга – из семей соседских помещиков или дальше – тоже неизвестно. Впрочем, Блохины были среди небедных лукояновских фамилий. Кстати, среди полемистов Ермолова на тему охоты был некий охотник и владелец породистых собак Н. Блохин, который указывал на страницах журнала Николаю Петровичу на то, что тот мало пишет о своих охотничьих неудачах, отдавая все свое внимание только успехам.

Детей у Ермоловых не было – то ли совсем не рождались, то ли умирали в младенчестве. По крайней мере, этот Ермолов был последним в своей родовой ветви. Но именно в бездетном ермоловском доме так хорошо отдыхалось многодетному заводчику борзых Мачеварианову – он всегда с благодарностью отзывался на гостеприимство бритовской усадьбы. Сейчас, конечно, нет следа от того мира. Но ермоловские крови еще кипят в современных собаках – по крайней мере, об этом утверждают нынешние заводчики.

Николай Петрович много и с удовольствием писал в старинные охотничьи издания «Журнал охоты» и «Природа и охота». Удивительно широкая и правдивая картина охоты, охотничьего быта в отъезжих полях и, конечно, любви к собакам. Начнешь читать  и зачитаешься!

Думаю, надо указать географию припьянских борзятников по ермоловским запискам. Это очень любопытно. Итак, перечень упоминающихся в записках названий сел преимущественно Вадского, Перевозского, Гагинского, Бутурлинского, Шатковского и Лукояновского районов:  Чамбасово и Княж-Павлово, Селищи, Шадрино, Кетрось, Поляна, Выползово, Шарапово, Ерепелево, Борнуково, Калапино, Маревево, Ильинка, Паново-Осаново, Гагино, Великий Враг, Пузыриха и прочие окрестности. Они и сейчас сохраняют прежнюю живописность. Но не слышно в этих полях гиканья псовых охотников, замолчали рожки и горны, да и зайцев с годами больше не стало – вся земля почти ушла под распашку. А раньше кроме «косых шутов» там ловили и лисиц-плутовок, и волков.

Конечно, Ермолов был озабочен последствиями охоты для сельхозземель и домашнего скота. Но видел в истреблении зверя только плюсы: зайцы портят сады, лисы таскают кур, а волки режут овец и коров или нападают на путников зимой.

Отдельно стоит упомянуть, с кем любил охотиться Ермолов – ему было важно иметь общество, понимающее толк в хороших собаках. Во-первых, это родственники – дядя Николай Николаевич Ермолов и его двоюродный брат Валериан Гаврилович Ермолов (утверждают, что «Валерий-разбойник», известный своими лихими выходками, стал прообразом пушкинского Дубровского). Во-вторых, верный друг и соратник – заводчик борзых и страстный охотник Пётр Михайлович Мачеварианов.

А кроме них в записках упоминаются: «деликатный» Иван Сергеевич Панютин, князь Павел Сергеевич Гагарин, «известный псовый охотник» и крупный землевладелец Петр Алексеевич Кондратьев из Сергача, «знаменитый борзятник, вольноотпущенный одного богатого помещика» по прозванию Тёмный, лукояновский помещик Федор Ираклиевич Ханыков, «дворовый человек, охотник из села Суродеева писательницы Варвары Николаевны Анненковой», барон  Григорий Дмитриевич Розен и еще некоторые господа, обозначенные одной буквой – например, П. или М..

«Поверьте мне, если вы добрый, радушный человек, как следует быть истинному охотнику, тогда  (друг-охотник) сочтет за удовольствие явиться к вам на лихом коне, со своим стремянным, с летучими на своре, с душою нараспашку, с сердцем на ладошке и с головой к вашим услугам для приятных выдумок и приятельских советов. Можете себе представить, в каком вы тогда выигрыше: общество, избранное по душе, товарищи и соперники, вас достойные, есть с кем потолковать, померить лихих и поспорить хоть до слез», – писал Мачеварианов в своих «Записках псового охотника»

Все они были страстными охотниками и обожали борзых. Вот о бароне Розене, жившем в селе Спасском под Шатками, современники отзывались очень интересно:

«Барон Григорий Дмитриевич не вылезал с псарного двора, случалось, спал в обнимку с собаками в походных кибитках. Оставив уютную усадьбу в Арзамасском уезде Нижегородской губернии, месяцами колесил по российским весям ради того, чтобы взглянуть на какого-нибудь знаменитого борзого кобеля Поражая или костромскую выжловку Вопишку… Сам Григорий Дмитриевич по недостатку средств вести большую охоту не мог, но, экономно ведя дело, до 20 борзых и гончих все же держал. Давая советы молодым псовым охотникам, он говорил: «Настоящих ловчих теперь нет, поэтому его место должен занять сам хозяин охоты». И барон Розен был в своей охоте ловчим, вникал во все тонкости сложного и нелегкого искусства, иногда даже учил ездить верхом, трубить, чесать собак, торочить и еще многому своих борзятников, потому что считал охоту вполне серьезным занятием».

Если вы хотите узнать множество интересных охотничьих случаев этой блестящей компании – читайте записки Николая Петровича. Там и внезапная встреча с волками, и опасность первого наста для собачьих лап, и заячий рай, и причуды стариков-охотников.

В 1889 году Ермолова не стало. Конечно, 57 лет – не преклонный возраст, но Николай Петрович болел.  В №31 «Охотничьей газеты» от 12 августа 1889 года вдовой Ермолова Евгенией Васильевной было размещено объявление:

«После смерти мужа моего Николая Петровича Ермолова остались: псовые борзовые высоких кровей и разных возрастов, из числа которых некоторые получили на московских выставках большие и малые серебряные медали. По желанию покупателей, продаю с испытанием полевых качеств. Адрес: Арзамасского уезда, в с. Бритово, Евгении Васильевне Ермоловой».

И в ноябре в том же издании, но уже в №46, объявление было продублировано:

«За смертью Николая Петровича Ермолова, его борзые собаки будут привезены в Москву, во время предстоящей выставки собак, после которой будут распроданы. Евгения Ермолова».

 

Становится понятно, что вдова Ермолова не могла содержать большое количество собак, а наследников у покойного не было. Возможно, Евгения Васильевна нуждалась в средствах. В итоге 30 борзых пошли на продажу в Москве. Известно, что лучших производителей Ермолова – знаменитых Кару и Сердечного, а также Проказу, Смелого и Славу приобрел известный и состоятельный московский гончатник Петр Николаевич Белоусов.

 

Мы не знаем, как выглядели псарни Ермолова при жизни барина, но на белоусовских псарнях было точно не хуже.

Собственно, в Бритове мы пробыли не более часа – слишком мало там осталось объектов, которые бы связывали день сегодняшний с днями ермоловскими. Храм, площадь перед ним да следы «большака» на южном окончании села.

Из Бритова мы решили выехать в Липовку к ближнему другу и соратнику Николая Петровича – борзятнику Петру Михайловичу Мачеварианову. В те времена их разделяли 110 верст Симбирского тракта, которые друзья не раз преодолевали то в одну, то в другую сторону, подробно расписывая в письмах погоду и дорожные условия. Чаще товарищи встречались посередине – например, на чистеньком постоялом дворе в Панове-Осанове (село Гагинского района), ночевали там, пили чай из самовара да и отправлялись на псовую охоту в осенние поля при реках Пьяне или Ежати.

«Приглашайте не к себе, а в отъезде поохотиться с вашей стаей гончих; назначьте главный съезжий пункт и станции переходов. Если же какая местность так богата островами, что их достанет на целую осень, довольно определить и один пункт стоянки. Будьте уверены, если приятель ваш благовоспитан, а, следовательно, и деликатен, то он и сам смекнет и не пробудет СОБСТВЕННО У ВАС В ДОМЕ долее двух или трех дней; а потом будет вас подбивать ехать в другие места. Щедры чужим добром, расточительны чужой собственностью маменькины сынки, шерамыжники, бесстыжие наглецы и пролетарии», – писал Мачеварианов в «Записках псового охотника».

Кстати, мачевариановская Липовка тогда была в Симбирской губернии. Сегодня же село входит в Сеченовский район Нижегородской области, а сам тракт большей частью вышел из употребления и попал под полевую распашку. Поэтому мы выбрали оптимальный, но все же окольный маршрут, чья длина приближается к 150 верстам,  и поехали в Липовку. Для тех, кому интересно, расписываем свою дорогу: «Бритово – Шарапово – Гагино – Паново-Осаново – Покров – объездная Большого Болдина – Пикшень – Большое Игнатово – Обуховка – Липовка». Прямо по местам ермоловских охот!

Село Липовка: усадьба Мачеварианова

Дорога до Липовки по современным автотрассам обложена полями, которые осенью представляют собой лоскутное одеяло: рыжая стернь, шоколадная распашка, ярко-изумрудная озимь. Деревеньки тут все сплошь с непримечательными домами. Зато просторы до горизонта.

«От вас, дорогой сотоварищ, я катил как с клубком Ариадны: выехал в 10 часов утра, а приехал домой к 8 часам вечера – как раз к чаю. Вот доказательство, что тут нет 110 верст, а только так берут прогоны», – пишет хозяин Липовки Петр Михайлович своему другу Ермолову, у которого отлично гостил в Бритове несколько мартовских дней 1876 года. Выходит, что путь в 110 верст еще по санному пути от Бритова до Липовки преодолевался за 10 часов при средней скорости 11 верст в час – приятная рысь барской тройки. Мы же проехали 150 км за 2 часа, так как асфальт оставлял желать лучшего.

Забавно, но чтобы проехать этим маршрутом, пришлось выехать из Нижегородской области в соседнюю республику Мордовию, а потом опять въехать в родной регион – прямо в Сеченовский район. 

Где-то тут на подходах к Липовке мчит стрелой Симбирский тракт, но само село на нем не стоит – оно менее версты в сторону.

Вдоль старой дороги мы нашли несколько удивительных яблонь с красными и очень сладкими яблоками, которых и набрали целый пакет.

На карте Менде село имеет название Спасского – в честь престольного праздника местного деревянного храма, построенного в 1812 году. Впрочем, еще раньше Липовка называлась Тахтаровкой – по фамилии первого владельца этой пустоши во времена Ивана Грозного. В 1774 году село принадлежало вдове, помещице Агафье Тахтаровой, которую во времена пугачевского бунта собственные же крестьяне привезли вешать в город Алатырь. Пугачевцы мечту липовских крестьян осуществили. А после подавления бунта и казни бунтовщиков село перешло во владение саратовского помещика грузинских кровей Ивана Мачеварианова – родственника Тахтаровых. Его двоюродным внуком и был наш второй герой – Пётр Михайлович Мачеварианов, последний владелец  Липовки.

 

Родился Петр Михайлович в 1807 году в родительском саратовском имении. Он рано лишился отца, который погиб в наполеоновских войнах, и воспитывался бабушкой да матерью. Мальчик получил хорошее домашнее образование: свободно владел немецким и французским языками, любил музыку, хорошо играл на гитаре, прекрасно рисовал карандашом и тушью, тонко шутил и был отличным рассказчиком. Мачеварианов имел вежливое обращение, любил моду и слыл гастрономом, что помогало ему пользоваться большим успехом у дам, которые охотно прощали ему косоглазие и невысокую фигуру Наполеона. Впрочем, звездой гостиных он стал позже – в молодости богатства не было, приходилось служить. В отличие от Ермолова, Мачеварианов выбрал не гражданскую, а военную службу в егерском полку, где и пристрастился к охоте.

Как только стало известно, что двоюродный дед оставил ему в наследство имение – село Липовку Ардатовского уезда Симбирской губернии, Петр Михайлович покинул службу, женился на  Екатерине Ивановне Верещагиной и зажил барином.

Мы ехали в Липовку, зная, что усадьба Петра Михайловича тоже не сохранилась. Но у нас был ориентир – оказывается, в 2007 году в Липовке на месте барского дома  современные борзятники поставили памятник. Его мы и думали найти, а заодно осмотреть место, где стоял дом и прославленные псарни на 300 собак.

Свернув со старого тракта к Липовке, мы сразу увидели ее – через поле на холме.

Приближаясь к селу, дорога понижалась к оврагам, бывала раньше грязной, и потому оказалась вымощена белым местным камнем. Поверх него в советские годы клали асфальт.

Первое, что мы смогли рассмотреть в Липовке – это запруженный овраг, синее сельское кладбище за ним и маленькую деревянную часовню-новодел примерно на том  месте, где стоял до уничтожения здешний храм.

Как выглядела липовская церковь, мы не знаем, но в ней наверняка крестил своих шестерых детей заводчик борзых Мачиварианов. А самым знаменитым младенцем, принявшим в 1863 году крещение в этом забытом уголке, был  русский и советский математик, механик и основатель современной русской школы кораблестроения, академик, профессор Морской академии, генерал флота (звание присвоено в 1916 году), лауреат Сталинской премии (присвоено в 1941 году), Герой Социалистического Труда (присвоено в 1943 году) Алексей Александрович Крылов (1863 – 1945). Он родился в соседнем родительском имении Висяга, где храма не было, а потому крещение поехали принимать к Мачивариановым в Липовку. И это действительно потрясает.

Кстати, благодаря тому, что этот соседский мальчик Алексей однажды летом исстрелял все свои пистоны и отважился поехать в Липовку к Петру Михайловичу попросить новых, мы знаем описание липовской усадьбы и самого любителя собак. Цитируем воспоминания Крылова:

«Ближайшим соседом к  Висяге был владелец Липовки, знаменитый псовый охотник Петр Михайлович Мачеварианов. Сам  Петр Михайлович был в  то время уже старик лет за 70, небольшого роста, сильно косой на левый глаз, но живой, бодрый. Жена его Катерина Ивановна была дама полная, их дети: Ольга, Наталия, Федор, Борис, Сергей и Дмитрий – все были намного старше меня, и я относился к ним как к взрослым.

У  Петра Михайловича Мачеварианова была в  Липовке старинная усадьба с большим одноэтажным домом, громадным, десятин в  восемь, сильно запущенным садом, за  которым был обширный, десятины в  две, луг-выгон, но не для скота, а для молодых борзых щенят, которые выпускались сюда из расположенной в конце луга псарни играть и резвиться. Псарня по своим размерам казалась как добрый скотный двор в хорошем имении. Сколько там было собак – никто из посторонних не знал, по слухам говорили, что до 300. На псарню Петр Михайлович никогда никого не пускал, если иногда и показывал гостям собак, то только отдельные своры, которых псари выводили на луг или на залуженный двор перед домом».

Где был этот дом? Где тот луг? Мы поехали по улицам Липовки, которые располагаются, как и 150 лет назад – две улицы, выходящие к незастроенному мысу над прудами и нижней улицей села. Скажу честно, примету места барского дома – памятник – мы не заметили. Накрутив порядочно кругов по селу с домами советской постройки, мы решились спросить у местных, где же стоит памятник. Я зашла в магазинчик, и нам показали на незастроенный центр села, где мы проехали уже раза три.

Пришлось вернуться. Вот он – бывший луг-выгон зажатый тисками двух сельских улиц, и вдали – место бывшего барского дома с видами на поля. Сейчас смотрится как пустошь.

Тут и стояли проставленные псарни Мачеварианова. Вот как он описывает устройство правильных псарен в своей книге:

«Всех подробностей об устройстве псарного двора писать я не буду, а скажу только, что для него выбирается возвышенная совершенно сухая, покатая и, при возможности, каменистая местность. Если же такого грунта нет, то необходимо вымостить дворы, как шоссе. От мягкого же грунта собаки делаются лаписты, толстопяты и нежны ногами. А от сырого места — подвергаются ревматизму (английск. болезни), которая изуродует, изувечит самых кровных и породистых красавиц. 

Двор этот должен быть, примерно на двадцать собак, не более 20 сажен в длину и столько же в ширину, кругом с навесом, как постоялые дворы. Посреди лицевой стороны (переднего фаса) двора в равном расстоянии от углов ставится двойная изба, отделяемая одна от другой сенями и чуланами, и в каждом углу по закуте (клеву) с нарами, которые не должны быть выше пяти вершков от земли.

Рядом с псарным двором устраивается другой большой двор, называемый ВЫПУСК или загородь, от 60 до 80 квадратных сажен для выпуска собак на игру и расправление перележалых мускулов. Выпуск соединяется с псарным двором воротами, а не калиткой для того, чтоб при выпускании собак они не сшиблись или какая-нибудь не ударилась сальцем о косяк, от чего стала бы хромать до своей смерти, потому что этот ушиб неизлечим.

Выпуск должен быть окружен забором от 5 аршин до 2 сажен вышиною, с небольшим навесом, чтобы собаки, разыгравшись, не могли перепрыгнуть. Конечно, тупица, вареная размазня, лещеватая, редкоребрая собака, без черных мяс, со слабыми, рыхлыми тетивами (ахиллесовы жилы) не перепрыгнет и через 4-аршинную ограду. Но для добрых, породистых, мускулистых псов и на 5-аршинных заборах делаются навесы из лежащих легких лесенок.

У стены выпуска (не внутри, а снаружи) должен быть колодезь, и сквозь забор проделано отверстие для желоба, под которым (уже внутри выпуска) постоянно находится корыто, поставленное вдоль забора — под навесом. Более никаких подробностей о псарном дворе я не скажу».

Сам дом стоял рядом с одноэтажным плохо сложенным кирпичным строением сельсовета. Туда мы и подъехали. Нет уже никакого старинного сада с вековыми аллеями, а также старого, но поместительного и удобного, с хорошей старинной обстановкой дома.

А рядом стоял памятник патриарху от современных борзятников. Памятник в виде книги с облезлыми «страницами», которые изображали заглавный лист «Записок» и цитату:

«Охота доставляет охотнику по призванию бодрость, смелость, ловкость, отвагу, наслаждение и восторг… довольствие настоящим и надежду на будущее… Главная же цель моих записок передать не знающим охотникам как поддерживать выводить и оберегать породы борзых собак… Я уверен, что на эти мои охотничьи забавы отзовётся не одно русское сердце полевого собрата».

Памятник в плохом состоянии – видно, что за ним никто не ухаживает: постамент развалился, сами плиты покосились, надписи облезли. Титульную страницу «библии» русского борзятника уже и не узнать.

Единственное, что завораживает – это сам широкий мыс, на котором стоял дом Мачеварианова, и виды от него. Точных описаний дома не осталось, но жила тут довольно большая семья: супруга Екатерина Ивановна, четыре сына — Сергей, Борис, Дмитрий и Федор и две дочери – Ольга и Наталья. Сегодня в их окнах плескалась бы осень отъезжих полей.

Есть воспоминания о семье,  составленные их соседом – русским и советским зоологом, охотоведом, экологом, биогеографом, путешественником, публицистом Борисом Житковым. Приведу выдержки оттуда.

Старший Дмитрий, гвардейский офицер, был тяжело ранен пулей в ногу при штурме Плевны. Он не согласился на ампутацию ноги, смог выздороветь, но до конца жизни хромал и держал ногу зашнурованной в толстый кожаный футляр, который снимал только на ночь.

Остальные сыновья Мачеварианова не получили хорошего образования по вине отца, который поссорился с директором Нижегородского дворянского института и в знак протеста забрал своих мальчиков домой, а в другое заведение отдать их не удосужился. Путь в университет был молодым Мачевариановым заказан, а на деревенском безделье, развлекаясь только охотой и вовсе не интересуясь хозяйством, молодые люди привыкли к вину. Судьба эта была особенно печальна, так как постигла людей очень способных и даже талантливых. Братья были музыкальны, играли на целом перечне инструментов, особенно хорошо пели, имея разные певческие голоса: это был природный квартет – тенор, два баритона и бас.

В шестидесятые годы Мачевариановы выпускали рукописный журнал. Назывался он «Клуб дыма», В нем помещали статьи, рисунки, карикатуры, посвященные событиям в губернии, охоте, жизни в соседних имениях.

Кстати, братья были мастера на всякие ручные работы. Борис Петрович был отличный слесарь и был чрезвычайно искусным стрелком. Он не признавал новых скорострельных ружей (уже тогда широко распространенных), а охотился с маленьким короткоствольным пистонным ружьецом с великолепной отделкой. Это ружье было сделано в собственной мастерской Липовки. Так что было это село не только центром псовой охоты, но и ружейного производства с качеством, подобным европейскому.

Стволы выписывались вчерне, а ложу, замки и всю отделку выполняли крепостные слесаря, учившиеся у московских и петербургских оружейников. После смерти барина два последних оружейника так и звались в народе – «мачевариановские слесаря». Им можно было отдать в починку любое дорогое ружье, не опасаясь, что они изуродуют его приемами уездного слесаря.

А Сергей Петрович рисовал не только карандашом, но и масляными красками. Хорошо рисовали все они карикатуры, причем умели делать наброски с натуры. Вообще это были салонные кавалеры, старомодные ухажеры за женщинами, с приятным тоном, исключающим всякий оттенок вольности слов и манер.

Об образовании дочерей ничего неизвестно, как и нет их портретов. Остались лишь в воспоминаниях слова о том, что Наталья была душевнобольной, но тихой, с детской психикой. Ясный грузинский тип внешности имела Ольга… Из всех шести детей женаты были только два брата. Отследить их потомство не получилось.

Мачеварианов не любил дарить щенков со своей псарни. Если продавал, то далеко не лучших. И все же были люди, которым он бесконечно доверял и не жалел хорошей собаки. Среди счастливчиков был, безусловно, Ермолов, на псарню которого он с 1869 года отсылал своих сук для вязки с ермоловскими кобелями – щенков делили. Были и те, кому Мачеварианов вдруг верил и дарил собаку. Описывается случай, когда одному молодому, но захудалому помещику Петр Михайлович подарил пару собак. И прогадал. Молодой хозяин не смог раскрыть своих борзых, плохо смотрел за ними и, наконец, сгубил:

«К следующей осени Удара и Сайгу не уберегли. Сайга попала обеими передними ногами в капкан и так замерзла в нем, а Удар на селе получил вилами рану в бок и вернулся домой, волоча замерзшие кишки, вывалившиеся в пропоротые места». 

Мачеварианов вообще четко очерчивал круг общения, и в него попадал не каждый. А в случаях экстренных этот борзятник умел держать оборону.  Например, Крылов описывал случай, когда в Липовке крестьяне разбили кабак, и их помещик решил, что начался бунт. Усадьба захлопнула ворота и ставни. Домашний арсенал оружия был роздан мобилизованным взрослым сыновьям, дворовым псарям и егерям. Стволы торчали из каждой щели. Сам Петр Михайлович с двумя револьверами за поясом и отменным ружьем в руках занял снайперский пост на крыше дома. Стрелял он отлично, несмотря на косоглазие – удивительный факт. Осаду сняли только прибывшие на слух о бунте соседи Крыловы из Висяги. Крестьяне пошумели, перепились да валялись по всей Липовке, мертвецки пьяны. В усадьбу к вооруженному до зубов помещику-снайперу никто не сунулся.

Сам Петр Михайлович был старше Ермолова и на закате жизни тоже болел. В письмах 1876 года он несколько раз жалуется своему другу на то, что от слабости не вставал с постели три недели и не мог писать. Еще в одном письме он признается, что так кружилась голова, что долго не мог окончить письма и прерывался.

Заниматься большой псарней было все сложнее, хотя мачевариановские собаки гремели. Они считались балованными, но жадными и резвыми, быстрыми как пули и красивыми. Единственная слабость – плохо брали волка. Петра Михайловича это слабо расстраивало. Он на охоты возил собак в повозках, чтобы те не сбивали лапы и не уставали.

Подобно всем старым охотникам, Петр Михайлович был умелый рассказчик. Рассказы его если и не отличались иногда правдивостью, то всегда были остроумны. Злые языки любили приписывать Петру Михайловичу такой рассказ:

«Померла у меня Лебедка, и остались после нее малые щенята; призвал я старосту и велел ему раздать щенят на деревню бабам, чтобы их выкормили. Я-то думал, будут с пальца или с соски коровьим молоком кормить, а они сдуру стали щенят кормить грудью, и вышли собаки глупые-преглупые».

Под занавес жизни денег на содержание собак было все меньше. И рассказ про 300 борзых уже звучит как легенда. Незадолго до смерти Петр Михайлович писал к свояку князю Александру Сергеевичу Хованскому:

«Мое единственное удовольствие: чтение, гитара и борзые собаки, эти последние доставляют мне одни увеличения дохода. Держу я 10 собак и воспитываю 10 щенков, первых собственно для себя и сыновей, последние поступают в продажу. На эти деньги я покупаю овес для них и струны для гитары… Собаки мои все той же породы, так же ладны, статны, приземисты и с теми же полевыми достоинствами; так же породисты, только перемешаны от родства»

После смерти Петра Михайловича в 1880 году имение пошло с молотка. Псарный двор, старый дом, сады и оранжереи – все прошло как сон. Имение купил один местный делец. Усадьба с псарнями словно не захотели жить без своего старика-хозяина и сгорели. Скоро на месте усадьбы поднялись пышные заросли крапивы и конопли.

Раскупили мачевариановских собак тут же, приезжали за ними отовсюду. Несколько псовых борзых купил русский хирург Петр Федорович Филатов – отец знаменитого советского врача офтальмолога Владимира Петровича Филатова. В его усадьбе Михайловке еще 12 лет велась мачевариановская порода борзых.

В 1893 году он продал поместье, а перед этим распродал собак. Князь Васильчиков купил у Филатова псовую борзую – суку Лебедку. Этой мачевариановской собаке через много лет пришлось сыграть важную роль в жизни своего бывшего хозяина.

Во время русско-японской войны Филатов поступил врачом в действующую армию. С рекомендательными письмами от московских профессоров- хирургов и письмом брата он едет в Харбин к главноуполномоченному Красного Креста – князю Борису Александровичу Васильчикову.

– Я, ваше сиятельство, хирург, был 15 лет земским врачом, заведовал больницей, был врачом во многих экспедициях, Маньчжурию знаю хорошо, хотел бы получить службу в одном из госпиталей, имею рекомендации.

Князь стоя, не подав руки, выслушал хирурга.

– Нет вакансий, много желающих. Однако позвольте ваши письма.

Князь, прочитав письмо, воскликнул:

– Филатов Петр Федорович! Да это не вы ли мне лет 15 назад Лебедку продали?

– Я.

– Голубчик, вы бы так и сказали.

Князь схватил хирурга за обе руки, усадил в кресло.

– Ведь какая красавица была, какие от нее щенки пошли, ведь я от них породу сохранил, чистых мачевариановских кровей!-

От князя Филатов вышел главным хирургом одного из самых больших военных госпиталей.

Мы прошлись на прощание по местам бывшего старинного сада Петра Михайловича. Там сейчас стоят молодые клены и китайка.

И на прощание к нам вышел сельский пес. На мачевариановские крови он не тянул, но на получение пары пирогов – вполне.

А ведь эти поля помнят наверняка те славные охоты, о которых с таким упоением писали Мачеварианов и Ермолов.

И хочется процитировать Петра Михайловича:

«Я решился взяться за перо не с претензией на авторство и не с надутою самоуверенностью знатока своего дела, но — с сердечным рвением, с душевным желанием возбудить к деятельности некоторых, упавших духом полевых товарищей и доказать им, что есть еще бодрые русские охотники, в жилах которых не французский бульон и не немецкий габер-суп, но чистая русская кровь, с той же старинной, молодецкой удалью, которой “принять старого волка на булат” или “сострунить живьем” этого пострела — нипочем! Люди эти живут не в столицах, но в провинциальной глуши, в лесной тиши и в безграничных степях».