У этой усадьбы есть все, чтобы заманить к себе гостей: близость к Нижнему Новгороду, относительная сохранность комплекса и парка, дивные панорамы, история с ворохом загадок, интересные хозяева в прошлом и незаурядная хозяйка в настоящем.

Дороги только нет. Как и три века назад. И это значит, что в исторические реалии вы окунетесь намного раньше, чем попадете в ворота Подвязья – еще в приокских полях.

Если вы большой любитель исторических параллелей, то знайте – выехав в Подвязье из центра Нижнего Новгорода вы уже на проспекте Гагарина попадаете на старый Арзамасский, а после Ольгинских выселок – на Старо-Владимирский тракт, который помнит и почтовые тройки, и спешащих нарочных, и императорскую кавалькаду. С тракта, почти повторяющего изгибы автодороги, вы свернете уже на въезде в Богородск и будете отклоняться вправо, ближе к Оке. Вот усадьба на карте Александра Ивановича Менде 1850 года. Тут Подвязье еще в руках Приклонских, но очертания дома и служб уже походят на то, что можно увидеть сегодня.

Пару веков назад округу Богородска называли «местным Версалем» — за обилие дворянских усадеб и парков. Бестужевы-Рюмины, Шереметевы, Улыбышевы, Приклонские, Козловы, Турчаниновы ценили местные красоты – поля с березовыми перелесками, изрезанными оврагами. Особенно красиво тут осенью. Сухой осенью. Потому что асфальт в Подвязье кончается у Каликино, а дальше – грунтовка с подъемами-спусками, низинкой и коварной глинистой колеей. Все как три века назад, только без крепостных с лошадьми, которых добрая барыня могла выслать навстречу застрявшим в грязи гостям.

Земли вдоль больших рек – таких, как Ока и Волга – особенно ценились в старину, так как река была дорогой и летом, и зимой. Эти угодья раздавались за особые заслуги. Сохранилась информация, что в XV веке эта земля принадлежала Дудину монастырю, а в первые года XVI столетия – уже нижегородским боярским детям Дмитрию и Никифору Сколковым.

А в 1588 году эти земли были пожалованы в поместье стрелецкому голове Воину Оничкову. Над крутым обрывом к Оке возвышалась тогда рубленая церковь Василия Кесарийского.
В 1608 году за верность и мужество при защите Москвы от тушинцев Василий Шуйский пожаловал село в вотчину стрелецкому голове Владимиру Воиновичу – сыну Оничкова. В 1618 году, принимая участие в Нижегородском народном ополчении Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского, Владимир Оничков погиб, оставив владелицей Подвязья безутешную вдову Домну. В память о своем супруге Домна Оничкова на свои средства выстроила в селе новый деревянный шатровый храм.

В начале XVIII столетия село по неизвестным причинам перешло во владение дворянина Михаила Молостова. Новый хозяин на свои средства вместо старого шатрового храма выстроил в Подвязье сразу два новых каменных храма.

В конце этого же столетия Подвязье находилось уже во владении директора Московского университета Михаила Васильевича Приклонского (1728—1794). Отец Михаила, Василий Иванович (1682—1739), при жизни имел чин полковника, а потому сына в 14 лет записали на военную службу. В 20 лет Михаил Васильевич бросил это поприще и предпочел гражданскую службу. В 1761—1762 годах он качестве депутата от дворян Нижегородской губернии был делегирован в «Комиссию о сочинении нового Уложения».

Есть ощущение, что дальнейшая жизнь Приклонского была связана со столицами. С 1763 года он служил коллежским советником в Герольдмейстерской конторе Правительствующего Сената, от которой в 1767 году вновь был делегирован в Комиссию по Уложению. В 1771 году Приклонский стал директором Московского университета, занимая этот пост до 1784 года. Главными достижениями периода его 13-летнего руководства считаются «Представление» профессоров в Правительствующий Сенат «О нуждах и недостатках Московского университета», в котором обосновывались необходимость увеличения бюджета университета и целесообразность его перемещения на Воробьёвы горы, а также организация научного общества «Вольное российское собрание».

Не исключено, что именно Михаил Васильевич, упрочив свое финансовое положение, и купил земли на Оке. Или получил их за заслуги перед Отечеством. Совсем недалеко, по тому же окскому берегу в селе Чмутове тоже была обширная усадьба Приклонских с садами и парком.

Супругой Михаила Васильевича была Анна Ивановна – женщина некрасивая, но замечательно умная и начитанная. Кроме того, она прекрасно пела. Вяземский писал о ней:

«Телесные свойства природы ее не соответствовали умственным: длинная, сухая, с лицом искаженным оспою, она не могла бы внушить склонности человеку, который смотрел бы одними внешними глазами; но ум сочувствует уму, и зрение умного человека имеет свою оптику. Как бы то ни было, но Фон-Визин был ей предан сердцем, мыслями и волею: она одна управляла им, как хотела, и чувства его к ней имели все свойство страсти, и страсти беспредельной!»

Анна Ивановна, казалось, избегала автора комедии “Недоросль” Дениса Ивановича Фонвизина – но потом оказалось, что полюбила и она его, и старалась избегать, чтобы не вводить в грех.

«Ни я к ней, ни она ко мне, кроме нелицемерного дружества, другого чувства никакого не имели», – отводил все возможные домыслы Фонвизин. Он любил Приклонскую всю жизнь…

Портрет Д.И. Фонвизина работы художника А.-Ш. Караффа, 1784-1785

Интересно, что сестрой Михаила Васильевича Приклонского была Лукерья Васильевна (1705 – 1765) – прабабушка поэта Александра Сергеевича Пушкина. Судя по всему, корни прабабки были нижегородскими, что вовсе не означает, что они были в Подвязье – все же это имение брата. Лукерья Васильевна жила в столицах и была замужем за Василием Ивановичем Чичериным (1700 -1743), который служил и Петру Первому, и его дочери Елизавете Петровне, участвуя во всех войнах. Лукерья Васильевна могла бы рассказать о своем муже словами своего же правнука в “Онегине” – что «муж в сраженьях изувечен», что их «за то ласкает двор». У четы было много детей, однако судьба их была плачевна: девять детей умерли в детстве и отрочестве или не дали потомства – продолжить линию смогла только дочь Ольга – бабушка поэта Пушкина. Она умерла, когда Александру Сергеевичу было всего три года, и в отличие от бабушки по матери не оказала практически никакого влияния на даровитого внука. На болдинской земле стоит памятник ее деловитости – достроенный в год рождения Пушкина – 1799 – Успенская церковь. Как бы там ни было, Пушкин не имел никакого отношения к теме Подвязья, хотя в некоторых исследованиях встречаются “неведомые нити”. Жаль, конечно. Пушкина такие виды бы точно вдохновили.

Наследником Михаила Васильевича и новым хозяином Подвязья стал его сын – Богдан Михайлович Приклонский (? – 1773). Он дослужился до бригадира и, судя по всему, предпочитал службе жизнь барином в поместье. Семейной жизни ему было отведено всего 13 лет. Рано овдовевшая Феодосия Михайловна (около 1740 – 1793) осталась по одним свидетельствам с пятью детьми, а по другим – с тремя: судя по владетельным перечням, в нижегородских помещиках были замечены сын Андрей и девицы Александра и Екатерина.
Жизнь в столицах всегда была дорогой, а потому выгоняла в города поместное дворянство только тяга к светской жизни, служба и получение образования подросшими сыновьями. Пока же дети малы, их хорошо растить в семейном гнезде – на свежем воздухе, молочке и в простых радостях. Скорее всего, именно так и поступила вдова Приклонская. По крайней мере, она была очень привязана к Подвязью.
Есть неподтвержденные сведения, что именно она была заказчицей каменного дома в Подвязье. Вероятно, что деревянный дом, построенный при ее свекре Богдане Михайловиче, а то и при дедушке покойного мужа Михаиле Васильевиче пришел в ветхость. Желание жить удобно и достойно, а также семейная состоятельность могли сподвигнуть Феодосию Михайловну на стройку. Дом и сейчас начисто лишен пафоса (если не считать его местоположения на бровке высокого окского берега), а по первоначальной планировке очень продуман и хорош. Словно женская практичность сквозит во всем. Проблемы с водой решались, судя по всему, силами многочисленной дворни. Или старинные методы искания источников были более эффективны. Где дом – там и службы: конюшня, птичник, коровник, маслобойня, мастерская для дворовых девушек, ледник и кухня, которую раньше всегда выносили за пределы дома. В моде были регулярные парки с аллеями и клумбами. Что ж, и Феодосия Михайловна обзавелась такими. Хорошо стариться в тени родных аллей.
Доказательством этой версии служит первый план усадьбы Подвязье и ближайших земель – он относится как раз к периоду хозяйствования Феодосии Михайловны – 1785 год. На плане видны строения церкви, жилых и хозяйственных зданий, а также два регулярных парка. В эти годы в имение этой ветви Приклонских вошло несколько мануфактур, которые приносили доход. Скончалась Феодосия Михайловна в возрасте около 53 лет в Подвязье, которое любила всем сердцем и покидала, видимо, лишь для устройства браков дочерей и обеспечения учебы сыну. Тут же она и была похоронена детьми. На ее могильной плите в склепе церкви Подвязья исследователи обнаружили такие строки: «Вышла замуж за брегадира Богдана Михайловича Приклонского в 1760 году 20 числа сентября, овдовела в 1773 году, преставилась в 1793 году апреля 10 числа».
Странно, но побывав в Подвязье более пяти раз, я всегда ловила себя на ощущении, что эта усадьба была возведена женщиной. Какой-то совершенно женский дух у этого места. Начиная от безумного красивого расположения до изобилия хозяйственной инфраструктуры и умения связать красивое и уютное в одно. Подвязье все – как каприз, как красивая и дорогая игрушка, как пилюля от суетного и мутного города.

На территории села дорога до усадьбы вымощена гладким речным камнем.

Вот такая сторожка привратника встречает гостей усадьбы – затея последнего владельца – Сергея Рукавишникова. Внутри – практически круглое помещение со старым диваном, шкафчиками, столиком и камином.

В зимние морозы она отапливается.

На полсотни метров раньше вас встретит храм и звонница настолько оригинальной и нетипичной формы, что официальные церковные власти долго отказывались освящать овальное в плане строение. После освящения церковь получила название Воскресенской. Если звонницу ставила еще Феодосия Михайловна, то строителем храма был наследник деятельной матери – статский советник Андрей Богданович (1770 – 1840). Чин говорит о том, что наследник успел пожить в столице. Статские советники обычно занимали должности вице-губернаторов, вице-директоров департамента, председателей казённой палаты.
Обращением к этому чину было «Ваше высокородие».
Это была уже высшая номенклатура, определяющая курс политики государства. Представители данного чина имели особые привилегии и высокие должностные оклады.
Жаль, не удалось найти его портрета – должно быть, это был интереснейший человек. Кстати, некоторые исследователи считают архитектором этого незаурядного храма самого Николая Александровича Львова. Правда, хочется сразу сказать, что этот мастер воплощать в камне мечты и капризы богатых заказчиков ушел в мир иной в 1803 году. И построить церковь в 1817 – 1818 годах Приклонский мог только по ранее приобретенному проекту.

О церкви сообщалось, что она «…построена в 1818-м году на предмет поминовения родителей и жены его, Приклонскаго. Фасад ея новаго вкуса, а имянно: церковь кругообразная с высоким от купола до креста пирамидальным щипцом». Вот старая фотография.

Учитывая, что под церковью была обнаружена могильная плита Феодосии Михайловны, прах родителей Андрей Богданович перенес от прежнего храма в этот новый, образовав фамильный склеп. По описаниям, храм уходит под землю почти на ту же глубину, что приходится и в высоту. Во всех окнах церкви стояло венское стекло, витражи были изготовлены из рубинового стекла. Сейчас еще можно увидеть осколки коричневого цвета – крашеное стекло смешивали с серебром, а со временем серебро, окислившись, приобрело именно такой оттенок. Наверху располагались церковные хоры, поддерживаемые галереей двойных колонн. Были у этого строения и признаки масонства (сдвоенные колонны), и черты магометанства (куполообразная крыша, на вершине которой, по мнению епархии, должен был идеально смотреться полумесяц, а не православный крест). На звоннице в виде триумфальной арки висели семь серебряных колоколов, что было весьма дорогим удовольствием.

Также из слов описания храма понятно, что в 1818 году 48-летний Андрей Богданович уже овдовел. При этом его дочь Прасковья Андреевна была рождена в 1817 году. Возможно, супруга умерла в родах или сразу после них, оставив малышку на попечение неутешного отца.
Интересно, что имя супруги Приклонского найти оказалось сложно. Встречается информация, что женой Андрея Богдановича была княжна София Леоновна Грузинская – замечательная красавица. За кого бы Грузинские, гордящиеся своей царской кровью, могли отдать дочку? Состоятельный столбовой дворянин Приклонский – весьма подходящая партия. Была ли она единственной супругой блестящего Приклонского, или он был женат еще раньше – неизвестно. Не осталось никаких упоминаний. Возможно, это был его поздний брак по любви, завершившийся так скоро и так трагично.
Не исключено, что София Леоновна Грузинская была сестрой Ольги Леоновны Грузинской, которая в 1816 году в возрасте 16 лет была выдана замуж за соседа Приклонского, горбатовского помещика Александра Турчанинова – его усадьба была в Избыльце, чуть выше по течению Оки. Не кончина ли в родах или горячке молодой Софии заставляла княгиню-мать Грузинскую писать родне о тревоге за дочь Ольгу, вышедшую замуж так рано? В пользу того, что Софья и Ольга были сестрами, говорит и то обстоятельство, что новорожденную девочку Приклонские назвали Прасковьей. Не в честь ли бабушки – княгини Прасковьи Евграфовны Грузинской (1767 – 1841)? Возможно, по желанию юной матери. Как бы там ни было, красавица София, вероятно, покоится на высоком берегу Оки под церковью Воскресения, построенной ее мужем.

Фото Анатолия Лаптева с www.nat-geo.ru

Личность Андрея Богдановича весьма интересна. Он был образован, любил светские увеселения, блеск и роскошь во всем. Современники Андрея Богдановича описывали его выезд на дворянское собрание: шестерка великолепных лошадей, запряженных цугом, сопровождающие его верховые, упряжь, сверкающая золотой и серебряной отделкой, а ливреи на слугах были побогаче, чем у некоторых дворян.
При этом Андрей Богданович не считался абсолютным мотом – он был владельцем нескольких заводов и мануфактур, наращивал земельные владения. А завидев знакомцев или приятелей, он мог покинуть свой блестящий экипаж и прямо в бархатных туфлях бежать по пыли или лужам, чтобы засвидетельствовать личное почтение или приложиться к дамской ручке. Андрей Богданович был умен, добр и приветлив, а в приятном расположении духа даже мягок – видимо, сказывалось матушкино воспитание. Андрею было всего три года, когда умер его отец.
При этом в блеске Приклонский не хотел уступать никому. Зная, что сосед по имению – Шереметев имеет оранжереи и может среди зимы угощать гостей свежей клубникой, Приклонский устроил и у себя в Подвязье такое же “заведение” со стеклянными крышами и калориферным отоплением. Чтобы все знали, чем богат Андрей Богданович, клубника, ананасы, апельсины, лимоны и свежие розы рассылались посреди зимы в корзиночках по соседям и приятелям в качестве привета и гостинца. Теперь все знали, что Андрей Богданович имеет оранжереи.
Оранжереи и сейчас стоят в Подвязье – рукавишниковские. Стоит лишь пройти за ворота и миновать хозяйственные строения слева.

Сейчас они в руинированном состоянии.

Вход в теплицы смотрит прямо на дом – это значит, что интересность их обустройства и вид были диковинкой и хотелось бы ее демонстрировать гостям.

Упоминаний о каких-либо других детях Андрея Богдановича, кроме дочери Прасковьи, не встречается. Зато есть информация о том, что эта ветвь Приклонских угасла, не дав наследника мужского пола. Поэтому можно предполагать, что блестящий Андрей Богданович, будучи уже немолодым “молодым отцом”, отдавал все свои душевные силы на воспитание дочери. Ясное дело, сидеть сиднем пусть даже в благополучном и устроенном, но все же провинциальном имении ему не было никакого резона – дочку следовало выводить в столичный свет, чтобы наилучшим образом устроить ее партию. Как это бывает, одинокий богатый отец, воспитывающий дочь, очень часто идет на поводу ее сердца. Так растил свою оставшуюся без матери дочь Анну Алексей Орлов-Чесменский.
Вероятно, это желание и держало на белом свете богатого Приклонского – в 1840 году, в год вероятной свадьбы Прасковьи, его не стало, а в следующем году у него родился первый внук Павел. Всего на год разминулся блестящий дед со своим не менее блестящим внуком. Скончался Андрей Богданович, судя по всему, в Москве, где и был погребен на кладбище Спасо-Андроникового монастыря – его имя с датами жизни перечисляется в списке некрополя. Получается, что не воспользовался фамильным склепом, который сам же и основал в Подвязье.
Кто же стал мужем Прасковьи Андреевны? Она была выдана замуж за штабс-капитана Алексея Павловича Козлова (1813 – до 1877), относящегося к нижегородской ветви Козловых – весьма богатых землевладельцев. Было это пожеланием старого папеньки или все дело в сердечной склонности богатой невесты – неизвестно. Можно предположить, что Прасковья была хороша собой – кровь Грузинских добавляла шарма тем фамилиям, с которыми свивала ветви родового древа. А Козловы, по общественному признанию, славились мужской красотой – яркими глазами, статностью и ростом. Вот портрет брата жениха – бравого красавца генерал-лейтенанта Александра Козлова. Его сын, которого он тоже назвал в честь отца Павлом, будет расти вместе с будущим императором Александром III и станет его другом на всю жизнь.

Отец жениха – действительный статский советник Павел Федорович Козлов, а мать – фрейлина императрицы Екатерина Николаевна Арсеньева, чьими портретами можно полюбоваться и сегодня. Свекровь у сироты Прасковьи Приклонской была, что надо – воспитанница Смольного института благородных девиц, фрейлина императрицы Марии Федоровны. Юная смолянка в костюме «пейзанки»: на ней просторное платье, соломенная шляпка с колосьями, в руках наливное яблочко. Круглолицая Катенька не отличается классической правильностью черт. Однако вздернутый носик, искрящиеся лукавством глаза и легкая усмешка тонких губ придают образу задорность и кокетство. Боровиковский прекрасно уловил непосредственность модели, ее живое обаяние и жизнерадостность.

В. Боровиковский «Портрет Екатерины Николаевны Арсеньевой»
(середина 1790-х годов, ГРМ)

Прасковья Андреевна в возрасте 23 лет стала не только замужней дамой, но и богатой наследницей угасшей ветви Приклонских. По крайней мере, ее имя с фамилией “Козлова” начинает фигурировать в списке землевладельцев вместо умершего Приклонского, а также в перечне владельцев заводов и мануфактур. Например, на основании Ревизских сказок в 1795 году приокская деревня Венец принадлежала Андрею Богдановичу Приклонскому, а по переписи 1850 года и в 1858 году окрестностями владеет уже Козлова Прасковья Андреевна. Из журнала «Вестник мануфактур и торговли» за 1830 год известно, что владельцем фабрики был статский советник Андрей Приклонский, и что на ней вырабатывалась писчая и оберточная бумага, а рабочих было тридцать пять человек. В 1840 году фабрику унаследовала дочь Приклонского—Прасковья Козлова. В 70-е годы ХIХ века предприятие выпускало в год до 40 тысяч стоп писчей и до 20 тысяч стоп оберточной бумаги, а рабочих насчитывалось уже 190.

Портретов урожденной Приклонской найти не удалось – возможно, в отличие от свекрови, она не прибегала к услугам модных художников, или ее образ лег в запасники под видом неизвестной. Нельзя сказать, что Козловы сидели только в Подвязье – видимо, они больше времени проводили в Москве – там родились все дети в семье. Однако Подвязье в эти годы продолжает обустраиваться и хорошеть. Скорее всего, наследники старинных фамилий придерживались дедовых традиций выезжать из города на полгода в родовое гнездо.

Не исключено, что в середине XIX века дом, построенный бабушкой Феодосией Михайловной Приклонской был подвергнут переделкам. И отгадайте, кто руководил работами в доме своего детства, построенном чаяниями бабушки? Правильно – Прасковья Андреевна. Предположительно в эти годы дом был расширен – семья росла.

Вот фото более поздних времен, но видно, как низок первый этаж – это говорит о давности строения и о действительности купеческого каприза – площадка у дома была засыпана слоем земли. С речного фасада дом кажется выше, чем с тыла. Если комнаты первого этажа имели практическое предназначение, то второй этаж вмещал парадные залы и анфилады комнат. Пробитые окна антресолей и мезонин обычно служили в дворянских домах вместилищам детских комнат – это было царство кормилиц, нянек и гувернанток. И, конечно, уже рукавишниковский каприз – ротонда-беседка.

Несмотря на нынешнее аварийное состояние дома, лепные карнизы еще помнят широкую трехмаршевую лестницу, порхание прислуги по четырем десяткам комнат, анфиладу парадных залов, где барышни ступали своими атласными туфельками по набранному из семи сортов дерева паркету. Зеленое дерево — это груша, красное дерево — это вишня, светлый бук, два тона дуба, черное африканское дерево, желтое дерево — это акация. И все это было в великолепном узоре с прожилками перламутра… Чудится еще — вечерами играли в доме куранты. Рассыпались колокольчиками четверти, башенными колоколами — часы, а потом нежными переливами старые, наивные позабытые пьесы, с четкими фразами мелодий и долгими каденциями. Английским часам отвечали другие в гостиной своим серебряным звоном — а за ними другие, бронзовые. Потом колокол церкви, и снова часы в доме, часто отбивающие удары, точно заждавшийся голос, и снова молчаливая тишина бесшумного течения времени. Часы отмеряли часы, дни, месяцы, годы, десятилетия…

В плане дом имеет форму П, вытянув крылья в сторону двора с круглым партером и стоит словно на постаменте, огороженный ажурной кирпичной оградой. Можно, конечно, говорить о том, что последний дореволюционный владелец Подвязья, купец Рукавишников сильно изменил дом. Но сдается мне, что сделан он все равно на женский вкус, без того холодного пафоса, который явлен нам этим миллионером в его дворце на Верхневолжской набережной в Нижнем Новгороде.

Вот парадное “речное” крыльцо дома, построенное уже после Приклонских. Якобы новый хозяин заезжал по нему в дом на коне. Маловероятно. Это крыльцо было еще и верандой-балконом. И заходило оно сразу в высокий парадный зал.

Вот так выглядела осенняя вечерняя пойма Оки из окна парадного зала. И все, что осталось от крыльца.

Виды из окон тут такие, что ими можно потчевать гостей, как и наваристой ухой из окских стерлядей с опрокинутой стопкой ледяной водки с мороза.

Дом имеет в плане форму буквы П, что вряд ли имеет отношение к фамилии Приклонских, хотя версия красивая. Дома с двумя крыльями, образующими дворик, не были редкостью. В соседнем имении Приклонских – в Чмутове – главный дом тоже имел основной объем и пару крыльев.

Ротонда – отличная вещь для любителей панорам. Пир для глаза. На старых фото ее еще видно. хотя она тут заметно покосилась. А судя по припаркованным на газоне телегам, годы уже советские.

Ажурная ограда дома появилась после перехода усадьбы в руки купца Рукавишникова.

Вот на этом старом фото та же ограда, но в лучшем состоянии. Ступени с террасы ведут к воротам в купальню. Кстати, обратите внимание на белую калитку все с теми же модерновыми завитушками – очень созвучно калиткам в купальных воротах и малом дворике.

Вот эта лесенка сегодня. Кирпич раскрошился, стальные полосы, сковывавшие его, оторваны.

А это ограда, отделяющая внутренний дворик от партера.

Кажется, что такое клеймо можно ставить и на всю усадьбу. Пусть восстанет.

А раньше в створе этой внутренней ограды были вот такие воротца. Модерновые и созвучные калитке в купальню, что перед домом.

И мне очень нравятся эти боковые двери дома, смотрящие в парк. Возможно, они были пробиты уже Рукавишниковым – обрамляющий их бордюр по фасаду похож на оконный. А обмазать дом модным и дорогим тогда цементом, сколов с него всю лепнину – именно купеческое решение.

Через эти двери гости оказываются в комнатах первого этажа. Сводчатые потолки как раз намекают на манеру строить во второй половине XVIII века. Может, это как раз те комнаты, которые помнят еще бабушку последней хозяйки дома – Феодосию Михайловну. И повезло нам как-то в тридцатиградусный мороз лежать в этих низких комнатах на большой печке-лежанке, укрытой ковром, и слушать рассказы сегодняшней хозяйки.

А вот ворота в купальню, глядящие в бесконечные окские дали и построенные последним владельцем Подвязья. Сегодня они – почти символ усадьбы. Раньше из них выбегала дорожка в сторону реки. Она была вымощена булыжником. А для устройства купальни – под откосом, – часть речки Секерья в пойме была выложена кирпичиком, чтобы не чувствовать илистое дно под ногами. Рядом устроены два пляжа и пристроена к насосной станции так называемая «бутербродная», где можно было перекусить.

Старинные деревья в парке – наследие Приклонских. И их примерный возраст тому подтверждение. 400-метровая липовая аллея, стволы деревьев в которой практически смыкаются – сама по себе достопримечательность. Она как стрела летит от дома в сторону обрыва над Студеным оврагом. Закатное солнце стелет в ней свои золотые дорожки, словно приглашая погулять.

В сумерки в аллее появляется что-то белесое вроде тумана.

Есть в этой старой части прежнего парка Приклонских, сначала регулярного, а потом уже пейзажного, и старые лиственницы. Некоторые, к сожалению, уже пали.

Из центральной аллеи виден домик, похожий на маленький коттедж.

Часто встречается обозначение этого домика, как кузницы. Верится в это слабо. Кузницу ставили всегда подальше от жилья – ее даже в селах и деревнях выносили на край – чтобы не слушать постоянный грохот. И кузнице была нужна вода, много воды. Поэтому кузницей, скорее всего, является строение на въезде в Подвязье со стороны Каликино – оно стоит за пределами села, на пруду.

А тот коттедж в парке стоит на краю плато, над началом спуска к реке, но своим основным фасадом он смотрит все же в парк. Кстати, на всей этой площади при Приклонских были дорожки и клумбы, а также регулярные посадки. Не исключено. что это домик какого-нибудь специалиста, которого Рукавишников очень ценил.

Есть у усадьбы и большие речные ворота. Для того, чтобы спуститься к ним, надо пройти в арку полукруглого хозяйственного строения, которое было построено еще Приклонскими, так как просматривается на плане усадьбы 1850 года.

Так этот корпус выглядел с наружной стороны в советские годы.

И пойти надо вниз, вдоль кромки Студеного оврага. Там, за аркой вы увидите конюшни. Рукавишников содержал по разным источникам от 70 до 150 рысистых лошадей, которых выставлял на бега и даже успешно продавал.

В советские годы тут был вроде бы коровник, поэтому конюшню это здание напоминает слабо. Думаю, что как страстный лошадник последний владелец Подвязья знал все тонкости содержания конезавода. Нам же просто достаточно знать, что лошади требовательны к чистоте воды и сухости пола. И когда-то тут было все правильно.

Встречаются упоминания, что Рукавишников любил орловских рысаков – вполне себе барский вкус 🙂 Этих разъездных упряжных лошадей нельзя не любить.

Также Рукавишников держал американских рысистых – за их резвость и ипподромные заслуги. Американский рысак стал популярен в Европе в 80-х годах XIX века, как пишут профильные сайты. И Рукавишников тут же втягивается в разведение этих лошадей.

Фото с equestrian.ru

Если после арки не поворачивать направо – к конюшням, а пойти налево, то будет немного фруктового сада и ворота, которые стоят как раз под домиком в парке.

Загляните в овраг справа – там чуть ли не 30 метров глубина. А слева – крутой мыс. Была ли дорога эта при Приклонских? Видимо, была. Потому что жить на реке и не иметь с ней связи нереально. Да и прибывать в усадьбу баре иногда могли по реке, а не по тракту и непролазным в распутицу полям. Например, Шереметевы в свое Юрино на Волге прибывали исключительно водным путем. Дорога мощеная булыжником.

В закатный час тут первым делом темнеет: в усадьбе, стоящей на мысу еще светло и кладут свои косые тени закатные лучи солнца, а из Студеного оврага уже ползет ночь. Местами склон уже осыпается.

В старину дорогу укрепляли. Вопрос, кто это делал – открыт. Но при Прасковье Андреевне за парком и дорожками еще ухаживали – на планах это все имеет следы регулярности. И железные рельсы, которыми укреплен склон, датированы годом выпуска, когда хозяйкой Подвязья еще была помещица Козлова, урожденная Приклонская.

Внизу дорога заканчивается готичными речными воротами – архитектурной игрушкой со сторожкой привратника.

Романтическое обрамление дороги на собственный дебаркадер 🙂 Раньше вид был еще более сказочный.

Сейчас от прежнего убранства осталось немного: завершение пузатых колонн-дынек обколоты, ажурные литые ворота вырваны трактором. И только окошко в форме замочной скважины все также смотрит в пойму Оки.

Сейчас дорога, выбегая из речных ворот, вливается в сеть грунтовок окской долины. Хоть верхом скакать, хоть в одноколочке прокатиться – сплошное счастье для богатых дачников.

Но вернемся к судьбе последней помещицы из рода Приклонских, Прасковье Андреевне Козловой.
Распространена информация о том, что у Прасковьи Андреевны была одна единственная дочь, которая скончалась, оборвав род. Это не так. Барыня Козлова была отличной матерью нескольких детей, которые, по упоминаниям, рождались в Москве.

Судя по данным родословных баз, первенцем был Павел Алексеевич (1841 – 1891), названный в честь деда по отцовской линии. Сын в полной мере унаследовал статность Козловых, страсть Грузинских и умение барствовать от Приклонских. Павел с детства писал стихи, которые пытался публиковать в журналах – его вирши, как неудачные, заворачивал сам Некрасов. Видимо, умерив пыл стихосложения, Павел воспитывался в Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, что открывало перед ним путь к военной карьере. Блестящие оценки на выпуске давали надежду на очередного генерала армии в семье Козловых. Однако в 1860 году Павел был принят на службу в Особую канцелярию Министерства иностранных дел сразу вторым секретарем, что было довольно высоко для 19-летнего человека. Павел Алексеевич оказался одаренным дипломатом, знатоком нескольких европейских языков, поклонником искусств и светским львом. Он много путешествовал по Европе и подолгу жил в Италии, Франции, Англии. И если с стихосложением не задалось, то с переводами его ждал успех. Козлову принадлежат образцовые переводы Байрона (“Манфред”, “Дон-Жуан”, “Чайльд-Гарольд”, “Беппо”).

Вот его фотография. Крупная фигура, внешнее спокойствие и внутренняя страсть, упрямый взгляд под темными бровями вразлет, тонкие аристократические пальцы в перстнях. Красавец и умница. Мать гордилась сыном.

Но чувственность Павла Алексеевича сыграла с ним злую шутку – он страстно влюбился в когда-то блестящую красавицу Марию Калергис (1822 – 1874). Это была дочь героя Бородинского сражения, генерала Фридриха Карла Нессельроде, племянница канцлера Российской Империи Карла Васильевича Нессельроде. И годами она годилась Павлу Алексеевичу в матери. Стоит ли удивляться, что семья не одобряла этих экзерсисов?

Это была особа, сводившая с ума многих современников: Листа, Шопена, Готье, Норвида… Вяземский писал про нее: ” В ней была и вкрадчивая прелесть сарматской женственности и тихое поэтическое сияние германской Туснельды. Предайте к этому блеск французского образованности, живую игривость ума и разговорчивости, и можно легко понять, что она должна была занять исключительное и почетное место везде, где бы она не показалась”.

Козлов был намного моложе своей “избранницы”, но как безумный ринулся вслед за ней по Европе, сгорая от ревности. Женщина эта дразнила его, издевалась над ним. Из-за Марии Козлов брал длинные отпуска на службе, что огорчало начальство. Эти отпуска он тратил на преследование престарелой красавицы по всей Европе и депрессии по поводу невозможности быть любимым ею. Все закончилось тем, что он дрался на дуэли с “ненавистным соперником”. Влюбленный Павел Алексеевич был ранен в грудь. Его спасли, но пулю извлечь не удалось – он прожил с куском металла в груди более 10 лет. Развеять тоску Козлову помогал его друг – писатель Иван Сергеевич Тургенев, очень поощрявший переводы товарища.

Козлов вернулся на родину, работал в Вильнюсе при губернаторе края. Затем – в родной ему Москве чиновником при губернаторе Долгорукове, и даже женился на Ольге Алексеевне Барышниковой (1849 – ?). А незадолго до смерти, в 1891 году, он торжественно получил звание статского советника. В последние годы жизни его много публиковали: в “Вестнике Европы”, в “Московских ведомостях”, вышел и его единственный прижизненный сборник “Стихотворения”.

И пока автор сидел в губернаторских кабинетах или тихо писал за столом под лампой в своем московском доме, по всей театрально-литературной Москве постоянно звучал под гитары и фортепиано его лучший, бессмертный романс о любви:

“Но смерть близка, близка моя могила.
Когда умру, как тихий шум травы,
Мой голос прозвучит и скажет вам уныло:
“Он вами жил… Его забыли вы!..”

Косвенной причиной преждевременной смерти Павла Андреевича в 1891 году в возрасте 50 лет стала старая пуля, сидевшая под легким – она провоцировала дыхательные судороги, схожие с астмой. Почему первенец Павел не унаследовал Подвязье – непонятно. Тонко чувствовавший красоту и ценивший старину, он не мог не любить это место. Причины коллизии могло быть три – или живущему в Европе и столицах дипломату было не до приокской усадьбы, или огорченная его поведением строгая мать решила не оставлять первенцу самое дорогое, или бездетный сын понимал, что ему самому будет некому оставить этот дом. О детях Павла Алексеевича ничего не известно.

Вторым ребенком Прасковьи Андреевны была дочь София (1842 – 1898), о которой пишут, что она умерла юной девушкой от туберкулеза. Заметьте – ее зовут, как покойную бабушку – Софью Леоновну Грузинскую, которая скончалась в далеком 1817 -1818 году. Это только увеличивает вероятность нашей версии. Мне не удалось найти портрет Софьи Козловой, но известно, что она вышла замуж за Владимира Андреевича Клота (1827 – 1888). Муж был старше Софии на 15 лет и успешно делал военную карьеру: был генерал-лейтенантом, участвовал в подавлении польского мятежа, Крымской и Русско-турецкой войнах. Есть описания его боевого геройства – дважды был награжден золотой саблей и поощрен императором. Вот портрет зятя Прасковьи Андреевны – она нежно любила Владимира Андреевича.

Дочь София стала матерью 14 августа 1866 года, то есть в возрасте 24 лет. Сына назвали Андреем – в честь сразу двух дедов. Больше у четы детей не было. Скорее всего, бабушка успела понянчить внука, тем более, что зять был занят войной (вышел в отставку уже только после смерти тещи – в 1880 году), а дочь Софья была очень привязана к матери.

Известно, что Клоты имел усадьбу на юге Нижегородской губернии – в селе Юрьево. Правда, Клоты не покупали ее. В 1855 году отец Софьи Алексей Павлович Козлов выкупил или выиграл в карты родовое имение у промотавшегося в пух и прах князя Петра Голицына и отдал дочери в приданое. Сын Софьи – Андрей Владимирович – увеличил это имение, купив земли деревни Протасово и еще несколько пустошей, то есть он точно дожил до дееспособного возраста.

Стоит отметить, что у Прасковьи Андреевны было еще два сына – Андрей и Борис (1847 – ?), о которых информации очень мало. Правда, известно, что Борису достались некоторые мануфактуры Приклонских. Среди выпускников Императорского Александровского лицея от 1868 года был некий выпускник по имени Борис Алексеевич Козлов. Прасковья Андреевна могла себе позволить учить там сына, но если он был 1847 года рождения, то выпускался в возрасте 21 года, что уже как-то слишком много для лицеиста. Обычно выпускались в возрасте 18 лет. Не исключено, что Андрей и Борис не имели детей. А потому наследницей имения Приклонских стала дочь Софья Клот, урожденная Козлова. Есть также версия, что братья Козловы удалились из мира в монастырь. Мне подтверждений такой версии не попалось.

Вообще, есть что-то символичное в том, что единственными ниточками жизни в этом месте оставались женщины – прабабка Феодосья Михайловна, мать Прасковья Андреевна, а теперь вот Софья Алексеевна. Подвязье цеплялось за женщин.

И вот тут в 1877 году в Подвязье с визитом появляется второй сын нижегородского купца, “железного старика” Михаила Григорьевича Рукавишникова – Сергей Михайлович. Ему 25 лет. У него недавно умер отец, оставив этому сыну 2 млн рублей – огромный капитал, нажитый не только на торговле железом, но и на ростовщичестве. Сергей Рукавишников успел жениться и закончить строительство помпезного дворца на Верхневолжской набережной, о котором его сын Иван, родившийся в том же 1877 году, так напишет в биографичной книге “Проклятый род”: «Будущий дом велик и прекрасен. Тысяча каменщиков будут строить. Чертежи-планы из Москвы и из Петербурга. И будет дом-дворец. И во дворце сто комнат. И зал в два света. И лестница – мрамор, какого нет нигде. И будет дворец тот стоить ровно миллион… Пусть весь город ахнет».

Вот предполагаемый портрет Сергея Рукавишникова. По крайней мере, так его идентифицировали исследователи Нижегородского музея-заповедника. Это уже совсем другое лицо, нежели у аристократичного Павла Козлова. Глубоко посаженные, смотрящие прямо глаза на белёсом лице и кривая ухмылка тонких губ. Совсем другой человек.

Предполагаемый портрет Сергея Михайловича Рукавишникова,
приведенный в книге “Новый роман старого дома”,
изданной Нижегородским музеем-заповедником

Теперь Сергей Рукавишников хотел загородную усадьбу. В моде тех лет – дачи. Но этот вариант устраивал тех, кто не был в состоянии содержать имение. Ясное дело, что Рукавишникову усадьба по карману. Более того его семья уже купила в 1868 году одну усадьбу в семи верстах от Богородского – имение Шереметева в Лазарево. Но дела там шли плохо, земли мало и простора для фантазий купца-строителя совсем не было. А в Подвязье – простор и ощущение полета. Совсем как в его пафосном дворце на высоком берегу Волги.

Не исключено, что Рукавишников сначала писал “старухе Приклонской”, но та не могла себе позволить отвечать купеческому выскочке. Поэтому Сергей Михайлович, видимо, нанес личный визит в дворянское гнездо. Да, тут было все не так, как в его дворце. Тут не было столько лепнины, росписи и позолоты. Зато в таких домах есть душа – то, чего в дворце на набережной не было. Сын Иван описывает блестящий дом отца как могилу, ледяной мавзолей, в котором гибнут извращенные души купеческого семейства: отец изменяет матери и пропадает ночами в кутежах, на мать заглядывается дядя, а дети растут без всякого тепла. Собственно, отец сына за эту книгу проклял.

Сын Сергея Рукавишникова – Иван Сергеевич,
автор книги “Проклятый род”. Есть портретное сходство с отцом.

По описаниям, “старуха Приклонская”, фамилия которой была вообще-то Козлова, и которой было всего 60 лет, выйти в гостиную к визитеру отказалась. Слуга передал хозяйское: “Никогда родовому гнезду столбовых дворян Приклонских не быть в руках бывших крепостных”. Оскорбленный Рукавишников уехал. Но он ничего не забыл. У него был опыт смирения гордых старух. Ради строительства своего дворца он поступился волей старой тетушки, чей дом чудесным образом оказался внутри архитектурного шедевра, а сама старуха страдала от стройки вокруг нее.

Прасковью Андреевну было не уговорить. Перед ее глазами наверняка стояли отец и бабка, вложившие немало денег и сил в родовое гнездо. Сила памяти и теплые привязанности посильнее денег. Вдова Козлова скончалась в том же 1877 или следующем 1878 году, оставив имение семье дочери Софьи. Где была похоронена – неизвестно, но не исключено, что в Подвязье, рядом с бабушкой. Эта земля любила своих хозяек.

Клоты чаще бывали в своем новгородском имении – там была родовая усадьба генерала и до столицы гораздо ближе. Поэтому планов, связанных с Подвязьем у Клотов не было. Не исключено, что Софьи не было уже в живых, то есть она не дожила до 1898 года, как встречается в некоторых источниках. И тогда расчетливая сделка зятя Прасковьи Андреевны понятна: Подвязье было дорогим в содержании – слишком широко было поставлено хозяйство. Так в 1879 году Рукавишников получил все, чего хотел.

Для того, чтобы разобраться, что же в Подвязье можно отнести к периоду Приконских-Козловых, а что – к рукавишниковскому, можно заглянуть в планы усадьбы XVIII века – время хозяйствования Феодосии Михайловны Приклонской, середины XIX века – годы ее внучки Прасковьи Андреевны Козловой и конца XIX века – годы практического подхода купца Сергея Михайловича. Обратите внимание, что дворяне больше внимания уделяли парку и красоте, а купец – практичности. При Рукавишникове парк запущен, но зато выросло количество хозяйственных зданий – ему некогда особо любоваться, он хочет зарабатывать и удивлять народ прогрессом. А полукруглый хозяйственный корпус с аркой был построен при отце Прасковьи Андреевны.

Из книги В. Баулиной “Сады и парки Горьковской области”, 1981 год

А вот перечень объектов усадьбы с датами постройки. Тоже помогает разобраться, где – чье. Главный дом (первая половина XIX века), ограда внутреннего двора (XIX век), здание конюшни со служебными и жилыми помещениями (конец XIX века), здание скотного двора с водонапорной башней (вторая половина XIX века), здание насосной станции (конец XIX века), здание кузницы (конец XIX века), хозяйственный корпус (конец XVIII – начало XIX вв.), оранжерея (конец XIX века), ворота со сторожевой башней у оврага (1880-е годы), ворота у кузницы (1880-е годы), ворота у главного дома (1880-е годы), главные ворота со сторожкой (1880-е годы), здание сушилки (1880-е годы), здание молотилки (1880-е годы), здание конюшни (конец XIX века), Воскресенская церковь (1818 год), звонница (1778 год), парк (XIX век), ограда (перед южным фасадом главного дома) № 1 (1880-е годы), ограда (с восточной стороны главного дома) № 2 (1880-е годы), ограда (с западной стороны оранжереи) № 3 (1880-е годы), ограда (в западной части усадьбы вокруг хозяйственного двора) № 4 (1880-е годы), четыре производственных корпуса мануфактуры (конец XVIII века), служебный (радиусный) корпус (конец XVIII века), хозяйственный навес (конец XIX века).

Рукавишников постарался изменить дом Приклонских. Говорят, что он перепланировал ту гостиную, в которой получил оскорбление от старухи-помещицы и сделал вход от реки, что было очень непрактично: гости попадали сразу в зал, им приходилось огибать дом, оставляя экипажи во дворе-партере. Возможно, тогда появились боковые двери в доме. Купец сбил лепнину с дома, обмазал красный его кирпич цементом – модным тогда материалом. Это было некрасиво. Зато дорого и богато. У дома появилась ротонда. Сменились интерьеры. Дворянскую приверженность к старине заменили просто дорогие и удобные вещи. И, наконец, он разобрался со старухой – Рукавишников приказал замуровать фамильный склеп Приклонских, находившийся в подвале Воскресенской церкви. Чтобы спали столбовые гордецы вечным сном, не мешая ему вершить свою историю.

В чем Сергею Михайловичу не отказать – так это в страсти ко всему новому. Он постоянно выписывал из-за границы различные технические новинки — начиная от водопровода и заканчивая теплицами, где среди зимы росли фрукты и плавали в бассейне экзотические рыбы. На территории усадьбы при Рукавишникове располагались четыре оранжереи, которыми заведовал самый знаменитый в губернии биолог, агроном-селекционер Португалов, который постоянно экспериментировал, выращивая виноград, персики, абрикосы. Следует отметить, что все оранжереи были устроены по последнему слову техники: «постройка величиною 17х5 саженей, передняя стена и бока каменные, задняя стена и крыша стеклянные, в железных рамах, разделяется на теплицу, состоящую из 3-х комнат, котельную парового отопления в 1 комнату». Стеклянная крыша оранжереи механически поднималась и опускалась, и была сделана из французских стекол, толщиной 15 мм. В усадьбе были три отопительных котла французской фирмы Сан-Галли, которые подавали тепло в господский дом, оранжереи и церковь. Один из котлов до сих пор сохранился и стоит в нижнем этаже господского дома.

Рукавишникову пришлось решать проблему с водой точнее с ее дефицитом в усадьбе. Из Франции были доставлены все системы водоснабжения, в том числе насос для водокачки, два водяных насоса: 7-сильный и 25-сильный, позволявшие бесперебойно обеспечивать подачу воды в водонапорную башню и кузницу. Кстати, водонапорная башня напоминает то ли шахматную ладью, то ли готическую башню.

Внутри этой башни были самые современные по тем временам механизмы. Помещения облицованы плиткой, которая еще все помнит – монотонный гул котла, работу дизеля и звук воды, идущей по трубам.

А вот тут видно, что башня практически вплотную примыкала к конюшне.

Почти за 40 лет владения Сергей Михайлович дополнил усадьбу новыми зданиями и сооружениями: 27 строений, являющихся памятниками истории и культуры. Он сносил старые и возводил на этом месте новые. Рукавишников преобразовал усадьбу в образцово-хозяйственный комплекс по разведению лошадей. Он построил капитальные каменные скотные дворы. С 1889 года стал разводить коров эльтгаузской породы. Образцово было поставлено дело с выработкой сливочного масла. Рукавишников был единственным поставщиком свежего несоленого масла в город. Расфасованное в фунтовые, в полуфунтовые формы с этикеткой «Ферма Рукавишникова», масло упаковывалось в цинковые фляги и ежедневно на пароходах от собственного дебаркадера доставлялось по Оке в Нижний. Рукавишников основательно дополнил известную подвязьевскую усадебную библиотеку, уделяя этому особое внимание.

Интересно, что именно тут, в Подвязье, а не в пафосном дворце на Верхневолжской набережной семья Рукавишникова чувствовала себя счастливой. Детей было четверо. По крайней мере, в документах Нижегородского архива за 1904 год есть такие сведения о семье Сергея Михайловича: он сам 52 лет , жена Ольга Николаевна 48 лет , их сыновья – Михаил 28 лет , Иван 26 лет , Николай 22 лет , Митрофан – 16 лет . Из отчетов дворянского института становится известно, что двое сыновей окончили это престижное учебное заведение Михаил (1876—?) в 1896 году и Николай (1882 —?) в 1903 году. В усадьбе прошли их детство и юность, что позволило Ивану Рукавишникову в своей автобиографии сказать: «В саду моей юности росли золотые яблоки».

Тут Рукавишниковы принимали гостей. Думаю, их было много – Подвязье давало возможность как для затей, так и для спокойного созерцательного отдыха. Например, известно, что неоднократно у Рукавишниковых гостила семья русского композитора и виолончелиста, директора Санкт-Петербургской консерватории в 1876—1887 годах Карла Давыдова.

Карл Давыдов.

Его приемная дочь Мария, которая впоследствии стала супругой писателя Александра Куприна, упомянула свой приезд в Подвязье в воспоминаниях.

Мария Давыдова с мужем Александром Куприным

«С Иваном Сергеевичем Рукавишниковым я познакомилась, еще когда он был юношей. Приехали мы (Давыдовы) как-то к ним на дачу, на берегу Оки. Мне было 18 лет. Утром я стала бродить по дому. И набрела на комнату, в которой сидел молодой человек перед мольбертом и что-то малевал маслеными красками. Посмотрела, вижу: лиловое небо в виде вишневого киселя с молоком, а внизу не то женщина, не то жаба, голая и вся в сиреневых пятнах. Я, посмотрев, сказала: – Какая гадость! А Ив. Серг. посмотрел на меня и сказал: – Какая прелесть! Я так и не поняла – к кому это относится: ко мне или к жабе».

Сергей Михайлович очень любил Подвязье. Это была его страсть. Страсть, выразившаяся в одном простом и земном принципе – тут все должно быть лучшим. То, что имело огромную роль для “старухи Приклонской”, для Рукавишникова было пустым звуком: темные аллеи, регулярность клумб и пыльная старина. Он оценил призрачный мир старой столбовой дворянки с холодной практичностью и создал свой – мир загородной дачи с прекрасным видом из окна и весьма технологичной начинкой. Беспокоиться о Подвязье, имея четырех сыновей, не приходилось. Да, у детей не было деловой хватки деда – так и Сергей Михайлович славен был лишь своими строительными проектами, а железоделательные заводы Рукавишниковых при нем были закрыты – оставалась лишь торговля и дивиденды.

Сергей Михайлович скончался весной 1914 года в возрасте 64 лет. Мы не знаем, где это произошло, но, возможно это случилось в Подвязье, которое он так обожал. В России был экономический подъем последнего довоенного года, сгущались тучи предстоящей войны, а сады готовились цвести. Рукавишников не дожил до революции. Бог миловал.

Наследником Подвязья стал сын Митрофан Сергеевич, который был так влюблен в это место, что упросил братьев в счет положенной ему части отдать Подвязье, а оставшуюся часть – деньгами. Это всех устроило. Митрофан был творческим человеком: закончив в 1907 году Нижегородский дворянский институт, он продолжил образование в студиях Москвы и Рима, после чего выбрал для себя стезю скульптора.

Мы ничего не знаем о предреволюционных годах усадьбы. Возможно, Митрофан старался поддерживать привычный уклад дома. Революция застала его в Нижнем Новгороде, где вместе с братом Иваном он начинает создавать музей, используя всю родительскую коллекцию прекрасного и сам дворец на набережной. Государство подарок приняло, но братьев из города выжили – они отправились в Москву. Митрофан стал основателем династии скульпторов. Он сам в 20-х годах создал первые образцы «монументального искусства» соцреализма (памятник аэростроительству, памятник строителям, монумент стратонавтам, монумент «Оборона Царицына», всем известный скульптурный портрет Карла Маркса). Его сын Иулиан в 50-х стал классиком соцреализма (памятники академику Павлову, драматургу Островскому, Ломоносову, Чеховуи подлинный шедевр – памятник академику Курчатову). Внук Александр с 80-х работает в стилистике поп-арта (памятник Юрию Никулину – автомобиль с клоуном у Цирка на Цветном бульваре, Достоевскому – у Российской государственной библиотеки, Высоцкому – на Ваганьковском кладбище, а за памятник Джону Леннону он еще в доперестроечном 1983 году награжден медалью Французской академии художеств). А правнука Филиппа, которому суждено было бы бегать по Подвязью, мы все знаем с детства: он сыграл роль мальчика Миши в кинофильме “Мэри Поппинс, до свидания!”.

После революции мир Подвязья был разрушен. И нет сил описывать тот кошмар, который творился на этом красивом месте.
А дальше – мистика.
Потому что ничем больше нельзя объяснить появление тут хрупкой женщины Жанны Потравко, которая отказалась от многого ради возрождения Подвязья. Она сама говорит практически о наваждении, а зная историю владельцев, можно сказать, что дух всех предыдущих хозяек просто выбрал ее, чтобы остановить гибель фамильного гнезда 🙂

В интернете полно рассказов о том, как она появилась в усадьбе, как старается спасти оставшееся, что ей удалось, и что пока не получается. Не буду пересказывать. Просто добавлю репортажных фотографий гостеприимства Подвязья.

Жанна преклоняется перед хозяйским подходом Рукавишникова, но при этом держит русских псовых борзых, которых скорее имели Приклонские и Козловы, чем практичный Сергей Михайлович. В 1860-е годы в России интерес к породе пошел на спад даже у дворянства. А собаки уникальные. Кстати, псовые они потому, что слово “псовина” обозначает собачью шерсть – шелковистую, мягкую и без запаха.

Русская псовая борзая обладает остро развитым зрением и слухом, она способна заметить бегущего зайца с расстояния более 800 метров в поле. Скорость бега во время рывка составляет до 90 км/ч. Если вы наблюдаете за спринтом со стороны, кажется, что собака не касается земли, а буквально летит. Борзая способна совершить трехметровый прыжок с места, если охотится из засады.

Кроме борзых Жанна завела коров местной красногорбатовской породы, которая была выведена как раз под Горбатовым. Любящие чистоту, устойчивые к болезням и дающие весьма жирное молоко, эти коровы были очень популярны до появления советских ферм с их планами по удоям. Потому что эта коровка могла гордиться всем, кроме литров. Имена у коровок согласно рукавишниковским описям – Картина, Рама, Муза. В образцово-пасторальных яслях уже есть телята.

А вот тут корова стоит под заколоченным окном, которое, по некоторому мнению, и является окном залы, в которой молодой купец Сергей Рукавишиков ждал в 1877 году, когда же к нему спустится “старуха”, удостоившая его оскорбительным ответом через слугу. Зал первого этажа, выходящий центральным эркером на речной фасад с прекраснейшими видами за стеклом – традиционная гостиная зала. Заполучив усадьбу, Рукавишников по-своему свел счеты с залой: он построил высокое крыльцо-балкон, о котором мы уже рассказывали. Особенность крыльца в том, что оно закрыло окна залы так, что центральные были замурованы. И гости сразу получили возможность проходить высокую залу на втором этаже, минуя эту несчастливую для Сергея Михайловича комнату.

Выше по этому фасаду – окна.

Крыльцо было выложено плиткой Villeroy.

Крыльцо смотрит не просто на Оку и ее пойму – оно смотрит на все закаты, которые только были за время его существования.

Вечерами тут особенно хорошо. Будет оказия задержаться до заката – непременно воспользуйтесь. Потому что луна над дефлекторами каминных и печных труб, кажется, вот-вот проявит мир, невидимый нам в дневном свете. А там – все, как прежде.

Приехать сюда можно в любой сезон, когда полевая дорога не представляет опасности для вашего авто. Например, в тридцатиградусный мороз 🙂 Форма одежды должна быть соответствующей.

Окские дали будут белесыми…

… а ворота – подернуты инеем.

Транспорт для уставших 🙂

Привратницкая подмешивает в морозный воздух печной горечи. Ею пропахивает одежда, а потому уже дома еще можно будет уткнуться в меховую шапку и ощутить запах зимнего дня вне города. Он пахнет дымом 🙂

Если вы предупреждали Жанну о визите, скорее всего, вас будет ждать горячий глинтвейн. Да, сфотографировать целые бокалы не получилось 🙂

Здесь каждая полурухнувшая стена имеет свое прежнее название и никогда не именуется “руиной”. Словно продолжает жить во времени.

Для тех, кто не согрелся горячим глинтвейном, есть что и покрепче 🙂 Подается по старой барской затее – в ледяных стопках, то есть сделанных из обычного льда 🙂

Вряд ли Приклонские и Козловы отмечали тут новый год – зима все же была сезоном балов и проживания в столицах. Зато сейчас Подвязье – отличное место для зимних праздников.

PS Мы не являемся историками или профессиональными краеведами. Вся изложенная информация была собрана, словно пазл, из открытых источников и книг личной библиотеки.

Если вы захотите посетить Подвязье с экскурсией, которую хранительница усадьбы проводит лично, вдоволь погулять, подышать окскими далями, попить горячего чая с блинами – звоните Жанне Потравко и записывайтесь на прогулку – она будет стоить весьма символических денег, которые все идут на работы по консервации зданий.
Телефон +7 951 913 17 46. Там вам всегда рады.