Путевые записки с Арзамасского тракта

Сегодня дорога из Нижнего Новгорода до города Арзамаса составляет около 100 км и без учета пробок преодолевается всего часа за полтора.

А чуть более 150 лет назад этот путь в 115 верст занимал от 12 часов, если вы губернаторский адъютант, до трех дней, если вы в частной поездке и вам не повезло с погодой или экипажем. Правда, современная дорога и совпадает со старинной максимум на четверть. Оттого было еще интереснее проехать по тракту с картой 1850 года в руках.

Дорога на Арзамас была популярна. Люди ехали если не в сам этот благословенный городок, то в Саранск, Тамбов, Пензу или переходили на Симбирский тракт, который прибегал в Арзамас со стороны Мурома и стремился дальше в припьянские степи. В отличие от больших трактов арзамасский хоть и брал начало совместно с Владимирским и Старо-Московским на Арзамасской заставе (дорога от Нижнего Новгорода до развилки в Ольгино описывается в этих записках), но быстро начинал петлять. Сказывался непростой рельеф – дорога преимущественно была то песчаная и холмистая, то проваливалась в овраги, то долго шла по настеленным в болотистых долинах рек гатям.

Кроме этого, дорога всегда стремилась пройти по селу – для удобства путников, которые могли нуждаться в обеде, ночлеге или ремонте экипажа. Ямские станции тут были не так хороши, как на больших трактах, а потому путники сильно зависели от резвости лошадей, трезвости ямщика, погоды, а также крепости рессор и шин экипажа. А тут уж кому как повезет!

«Дорога из Нижнего до Арзамаса нехороша, гориста и песчана. Лошади не очень резвы и пристают скоро», – пишет в своих записках бывший владимирский губернатор, князь Иван Михайлович Долгорукий, проехав по этому пути в 1813 году дважды с супругой – на Саранскую ярмарку.

«Дорога от Арзамаса  до Нижнего показалась мне самой приятнейшею прогулкою: она идет обширными полями, покрытыми богатою жатвою всех родов хлеба. Притом поля сии не представляются в идее утомительных степей, как например в Тульской и Орловской губернии. Напротив они опушены кругом зелеными рощами и пересекаются речками и рвами, полными чистой воды. Одним словом, я думал, что путешествую по благословенной Силезии. Изобилие сего края поражает всякого мгновенно, как скоро въедешь в пределы Нижегородской губернии, несмотря даже, что деревни в Владимирской лучше и красивее выстроены», – делится впечатлениями русский академик, историк и географ, издатель и писатель Павел Петрович Свиньин, предпринявший это путешествие в период 1817 – 1820 годов.

В 1838 – 1839 годах из Нижнего Новгорода на Арзамас проезжал чиновник и литератор Михаил Павлович Жданов (1810 – 1877). Арзамасская дорога произвела на него неизгладимые впечатления.

«Дорога так дурна, что было невозможно даже минуты ехать рысью: одна только неволя могла принудить меня к такому несносному, мучительному путешествию. 114 верст от Нижнего до Арзамаса я ехал 24 часа, останавливаясь только для перемены лошадей», – пишет он в своих путевых заметках.

«Я решил съездить из Нижнего вовнутрь губернии, именно в город Арзамас. Губернатор был так любезен, что дал мне в проводники и переводчики своего адъютанта, умного и образованного человека, отлично знавшего по-немецки. Мы выехали 8 июня под вечер и на следующее утро были в Арзамасе, за 110 верст от Нижнего», – пишет немецкий ученый и чиновник, барон Август фон Гакстхаузен, проехавший по Арзамасской дороге в 1843 году.

Так как дорогу по тракту от Арзамасской заставы на современной площади Лядова (Крестовоздвиженской) до Ольгина выселка мы уже описывали, начинаем с этой развилки.

Уже тут тракт испытывал прелести рельефа – бежал вниз с холмов, оставляя по правую руку живописные горки. На одной из них и находилась в 1880-х годах усадьба доктора третьего уездного участка, гласного Нижегородского уездного земского собрания Константина Николаевича Скуридина. Раньше въезд в усадьбу был другим, а сегодня пришлось петлять по улицам Кусаковки. Поднялись на гору, в усадьбу вон по той ленточке грунтовой дороги.

Она довольно крута и, возможно именно поэтому раньше поднимались по более пологому и ныне застроенному подъему.

Сейчас от имения с характерным названием Горки не осталось ничего, кроме самой горы и пруда под ней, появившегося позже 1850 года. На вершине стоял дом и сад. А вид оттуда на современную Кусаковку, которая вобрала в себя куст деревень Изосимлево, Кошкарово и собственно Горки – прекраснейший. Ставь лавочку и наслаждайся! Остается завидовать тем, кто поставил дома на месте усадьбы земского врача.

Да, наверное, домик неплохо продувало на зимних полевых ветрах и задувало снегом, но в старину все это мудро решалось обсадкой деревьями с подветренной стороны. И судя по карте, так и было. Впрочем, признаков сада и старой обсадки тоже уже не видно. Дом, судя по всему, был деревянным.

Каких-то подробностей частной жизни, а также портрета Константина Николаевича найти в открытых источниках не удалось, но зато мы знаем его фронт работ в 1889 году по части эпидемий в уезде. С отчетом об этом он вступал на земстве.

Из медицинского отчета по третьему участку

Из заразных болезней характер эпидемий принимали: 1) возвратный тиф в Елховке в сентябре —11 человек и в деревне Вшивке Борисопольской волости в июле 52 человека; 2) Натуральная оспа: в селениях Елховской, Борисопольской (в том числе Рождественский Майдан), Палецкой и отчасти в Таможниковской волостях почти весь год — 212 человек; 3) Дифтерит в деревне Гужевой в ноябре месяце заболело 6, 3 умерло; 4) Корь в течении марта в селе Сарлеях заболело 21 человек. Остальные случаи заразных болезней появлялись в участке в разное время и в разных селениях и характера эпидемий не принимали.

А вот вам кинешемская картиночка, которая, я уверена, мало отличается от нижегородской. Выезд земского врача в деревню. Без своей конюшни было никак – на карте усадьбы видны дворовые постройки. Интересная деталь – в земских отчетах за 1890 год говорится, что «…гласные К. Н. Скуридин и В. Н. Смирнов заявляют, что в качестве земских начальников они в бесплатных разъездах не нуждаются, так как имеют собственных лошадей…»

Из земских же записей известно, что в 1890 году Скуридин и целый ряд гласных вышел из врачебного совета земства, так как «собрание желает не улучшать врачебное дело, а ухудшать его, что ясно доказывается отклонением всех предложений совета об улучшении медицинской части». Ухудшение состояло в отказе выделения средств на народную медицину. И кому, как не Скуридину было знать дни и ночи земского врача. Обычно земские доктора даже в собственных домах держали приемную комнату, и клятва не давала им права отказать в помощи.

С места усадьбы прекрасно виден и сам бывший тракт, который в этом месте повторяет современная дорога, и советский трофейный «Голиаф» – передающую радиостанцию диапазона сверхдлинных волн, обеспечивающую радиосвязь с подводными лодками на расстоянии до 4 тысяч километров. Википедия пишет, что радиостанция «Голиаф» (нем. Goliath) изначально была построена в Германии у города Кальбе в 1943 году и стал первой радиостанцией диапазона сверхдлинных волн мощностью более 1 МВт и самой мощной радиостанцией того периода в мире. Радиостанция использовалась для координации действий германских подводных лодок. Сигнал «Голиафа» принимался в Атлантике подводными лодками в погруженном состоянии, находившимися даже в Карибском море. В начале 1945 года радиостанцию захватили американцы, а при разделе Германии на зоны влияния территория, на которой располагался «Голиаф», отошла к Советскому Союзу. В 1947 году радиостанция была разобрана. Три года трофей хранился на складах связи под Ленинградом, а в 1949 году было принято решение о его монтаже в долине реки Кудьмы в Горьковской области. Место установки было выбрано по двум причинам: из-за схожести здешних почв с немецкими, где станция стояла изначально (качество работы зависит от состояния почвы), и из-за достаточной удалённости от границ. В 1952 году «Голиаф» вышел в эфир и сейчас тоже на боевом дежурстве. Радиостанция входит в сеть службы точного времени «Бета».

Выезжаем из бывших Горок. Практически по другую сторону тракта, напротив Горок – село Борисовское, бывшее имение вице-губернатора Нижегородской губернии в 1782 – 1792 годах, статского Петра Васильевича Елагина. Барский дом, службы, сад с несколькими аллеями и запруды небольшой овражной речки – обычный усадебный набор. Надо сказать, что в селе на середину позапрошлого века было три храма – каменный пятиглавый Воскресенский 1774 года, деревянный Покровский 1788 года и каменный храм митрополита Петра 1794 года, чья колокольня и сохранилась на сегодняшний день.

Стоял этот храм как раз над могилой Елагина, и поставила его неутешная вдова Александра Никаноровна. По описаниям, храм имел золоченый иконостас и белый каменный пол, а поддерживался иждивением наследников Елагиных, которые затерялись еще до революционных лет, отчего церковь начала заметно ветшать. Сейчас как памятник умершему вице-губернатору стоит только колокольня.

В 1877 году Статистический комитет упоминает, что в Борисовском стоит «помещичья усадьба, купленная становым приставом Яковом Садовским, а улицы усажены молодыми деревцами, значительная часть которых однако посохла». Упоминается и бывший помещик Д. М. Поздняков, который «продал большую часть своей земли пахотной, луговой и под кустарниковым лесом, вместе, приблизительно по 30 рублей за десятину».

В районе поселка Дружный (на его месте в 1850 году обширные болота) – продолжительная гать, которая с коротким перерывом переходит в мост через Кудьму и входит в Митино.

На всем этом участке тракт шел именно как современная автодорога.

Отклонение начинается с деревни Митиной – тракт перебегал речку Кудьму по мосту и шел по главной деревенской улице. Сейчас заметно, как Митино, нелепо развернутое створом улицы к дороге, осталось на обочине, за отбойником, а автотрасса огибает его, делая легкую дугу.

Сразу за мостом, на въезде была первая почтовая станция с момента выезда из Нижнего Новгорода. Думаю, советский мост повторяет место старого деревянного – уж больно прицельно точно он заходит в деревню.

Встречается информация, что начало селению Митино дал постоялый двор на большой дороге, пользующийся не очень доброй славой – кого-то тут грабили, кто-то просто заезжал на постой да и пропадал. Думается, любое местечко, стоящее среди леса на пойменных болотах, имеет шанс получить такую репутацию. Кстати, с моста красивые виды на Кудьму и «Голиаф», слушающий Атлантику.

Советский мост уже аварийный – опоры с трещинами, но им еще пользуются местные. Современный шире и основательнее.

Почтовая станция была где-то тут, справа при съезде с моста при въезде в деревню. Скорее всего, на первом неподтопляемом во время половодья участке.

Или даже на месте первого в этом порядке дома.

Кстати, вот вам страницы из краткого дорожника 1808 года – «Правила для проезжающих на почтах, станционных чиновников и почтарей».

Если кто из проезжающих был так несдержан, что нанес станционным смотрителям и почтарям оскорбления и побои, то он должен был уплатить штраф в размере 100 рублей в пользу Почтовой Экономической службы. Слабое утешение избитым.

В поисках владельцев большой деревни на тракте – в 1850 году целых 40 дворов – я наткнулась на поземельные переписи от 1917 года, из которых стало понятно, что бывших крепостных владельцев было несколько: Бутурлин-Каратаев, Пашков, Нарышкин, Шереметьев и «Бутерь-Родали». Вот последняя фамилия заинтересовала, тем более, что написана она была неверно.

На самом деле речь идет о княгине Варваре Петровне Бутеро де Ридали, урожденной княжне Шаховской. По первому мужу – графиня Шувалова, по второму – графиня Полье, а третий ее муж — Джорджио Вильдинг Бутеро де Ридали являлся чрезвычайным посланником Королевства обеих Сицилий в Петербурге.

Судьба этой дамы достойна отдельного абзаца, хотя вряд ли она когда вообще бывала в деревне Митиной на кудьминских болотах. Она была дочерью Елизаветы Шаховской, которая вместе с матерью (бабушкой нашей героини) была застигнута Французской революцией в Париже, где они весьма длительно проживали. Дамы так сроднились с Европой, что юная Елизавета в феврале 1792 года была выдана замуж за бельгийца, принца Луи-Мари д’Аренберга (1757 – 1795), принимавшего деятельное участие в Нидерландской революции.

Молодая пара даже успела обзавестись дочкой Екатериной. Однако императрица Екатерина Вторая не велела впускать принца в Россию и, подозревая «европейских голодранцев» в революционном духе и желании получить часть строгановских богатств, которые были за Елизаветой, приказала Синоду не признавать этот брак. Молодая семья была разбита, маленькая Екатерина прожила всего два года, а ослушницу Елизавету выдали замуж за Петра Федоровича Шаховского (по одной версии, просто однофамильца или такого дальнего родственника, что степень родства уже не отслеживалась). Этот брак был высочайше одобрен, и в семье родилась дочь Варвара. Когда всем казалось, что все в жизни Шаховской уже наладилось, та будучи в возрасте 23 лет, приняла яд и после двухдневных мучений скончалась, оставив 9-месячную Вареньку. Причину трагедии знавшие семейство указывают одну: Елизавета не любила своего второго мужа и тосковала по принцу, который непостижимым образом то ли нашел возможность ее кратко увидеть, то ли известил ее о своем намерении уйти из жизни и действительно скоропостижно умер в Риме в 1795 году в возрасте 38 лет. Мол, именно сознание того, что ничего не изменить, толкнуло ее уже через год на самоубийство. Официально, разумеется, все было списано на сердечную болезнь.

Маленькую Варю Шаховскую растила бабушка, которая была рада выдать юную скромницу замуж за героя Отечественной войны, друга императора Александра Первого, чрезвычайно богатого вельможу и давнишнего поклонника матери юной невесты графа Павла Шувалова. Двадцатилетняя разница в возрасте никого не смущала. Граф был приятной наружности и обладал обаянием, был добрым и щедрым. В семье родились двое сыновей.

В 1823 году Варвара Петровна овдовела, уехала тосковать в Европу и снова вышла там замуж – за графа Пьера-Амадея-Шарля-Гийома-Адольфа Полье (1795 – 1830), швейцарского француза из Лозанны, который вполне мог встретиться на поле брани с её покойным мужем, потому что в 1812 году он поступил во французскую кавалерию. Пятилетний брак завершился скоропостижной смертью Полье, которого Варвара Петровна любила так сильно, что похоронила его рядом с усадьбой и спала в его мавзолее на мраморе, усыпанном цветами. Это не помешало ей еще раз попытать брачного счастья в 1836 году, несмотря на протест взрослых сыновей. Ее третий муж, служа сицилийским посланником, был англичанином по рождению и тоже недолго радовал супругу – до 1841 года, когда и скончался, оставив ей на память о себе необычную фамилию, которую так тяжело было писать в русских документах.

Доля в деревне Митиной была каплей в океане богатств Варвары Петровны, чьи имения начинались с уральских заводов и заканчивались виллой в Палермо…

Интересно, что деревня Митина в ее старой части весьма широка, то есть была исторически застроена с требованиями по ширине тракта.

Так как с одной стороны рост деревни ограничивала река, Митина росла вдоль тракта в другую сторону. Новая ее часть значительно уже старинной и сегодня практически слилась с соседним селом Вязовкой.

Вязовка на карте Менде от 1850 года – крупное село из 173 дворов на трех улицах. Та, по которой шел тракт, была короткой и до сих пор официально называется «Большая дорога».

На пересечении улиц в Вязовке возникает площадь, на которой стоит церковь Казанской Божией Матери (1865).

До нее на этом месте располагался одноименный деревянный храм, который сгорел якобы в 1857 году от свечи или лампады прямо в Страстную субботу вместе с большей частью села. Каменную церковь строили несколько лет, и она удалась: трехпрестольная, расписная внутри, с позолоченными главками. Встречается информация, что в храме находилась большая икона Казанской Божьей Матери, сложенная из цветных стекол, что несколько неканонично. Ее считали чудотворной. Храм закрыли в 1937 году, священника отправили в Сибирь, иконы вывозили к реке Кудьме и сжигали. Сейчас же храм восстановлен.

На карте Менде Арзамасский тракт выходит из Вязовки прямым, как стрела и дальше идет полями с двусторонней березовой обсадкой. Удивительно, но он тут до сих пор существует в виде полевой дороги. Обсадка уже советская и односторонняя, но зато дорога легко угадывается.

Думаю, коровки и в позапрошлом веке любили рассматривать тут проезжавших.

Практически через пару верст после отъезда из Вязовки мы уткнулись в новую объездную дорогу. Вот так поперек исторических вековых дорог строятся современные скоростные.

Вид отсюда на Вязовку прекрасный – видна и колокольня сельской церкви, и ряд березок, повторявший тракт.

А с этим кадром что-то не так. Словом, в окне автомобиля видны полупрозрачные силуэты деревьев, которых там на самом деле нет, хотя лет 200 назад точно были. Штурманская дверь открыта, в водительской – опущено стекло, деревья не отражаются ни в заднем стекле, ни в лобовом – торчат только тут. Какой-то глюк (или память) места, фотокамеры или мозгов.

Мы нашли технологический проезд под объездной – он оказался рядом. Там и пробрались на ту сторону.

А за объездной тракт опять шел полями.

Сверили карты, осмотрели местность и выехали опять на старый тракт.

Вот он – красавчик. Я стою почти на середине проезжей части. В 1817 году специальным Указом Александра I утверждены новые правила устройства почтовых трактов: под дорогу отводилась полоса шириной 30 сажен (это почти 60 метров), из них 8 – 10 сажен предназначали непосредственно для проезжей дороги. По 5 сажен на каждой стороне отводили для канав и придорожных березовых аллей, остальную часть полосы, огражденной по бокам канавами, отвели для прогона скота.

Следить за состоянием дороги, канав и обсадки должны были местные крестьянские общины. За поваленное дерево поперек дороги общину бы оштрафовали, а кого-то, может, и выдрали.

В районе селения Кременки мы оказались в гуще садовых участков и перекрытых проездов. Отклонились от тракта метров на 30-50 вправо. Виден еще вал слева – это насыпь для моста через овражик и пересыхающую летом речку.

Протискиваемся через сито садовых участков и оказываемся на берегу оврага Поперечного, как он назван в карте 1850 года. На его краю стоит поклонный крест – внизу родничок.

По оврагу течет Сухая Пунда, которая летом, видимо, превращается просто в еле заметный ручеек. В старину тут тоже был мост. Теперь его нет, и мы просто форсируем небольшую грязь. Кстати, тракт тут тоже очень виден. Трудно ему пропасть без вести, если несколько поколений еще пользовались этой дорогой, когда уже не было Российской империи, ее дорожных правил и было уже некого драть за плохо настеленные гати.

Следующим на нашем пути было сельцо Бугры. Характерное название – тут действительно одни бугры.

Раньше тракт сразу заходил в село на главную улицу, в центре поворачивал на 90 градусов и шел уже за огородами, огибая два неудобных оврага, которые режут Бугры, как ножом на несколько частей. Мы не смогли въехать сразу на главную улицу, как это делали путники в 1850 году. Мы сначала проехали огородами 1850 года, которые теперь стали тоже улицей, а потом уже свернули в центр, направо.

На главной – развилка, которой уже более 200 лет. Тракт пошел влево.

А мы решили не ездить под чужими окнами, спустились вниз и увидели красотищу.

Внизу мы тут же взяли левее и начали крутой подъем.

Тут стоит поклонный крест, так как прежде был небольшой Сергиевский храм, который жители Бугров поставили в 1919 году, то есть уже после революции. В храме все годы его существования служил один священник – протоирей Федор Голубев. В 1935 году он был арестован, церковь – уничтожена. В 1937 году священника расстреляли.

Красивая видовая точка.

В 1850 году, от которого у нас карта, владельцем сельца был статский советник Ардамон Иванович Розинг (1798 – 1852), служивший губернским прокурором в Санкт-Петербурге. Скончался он в столице и похоронен на Смоленском православном кладбище. Бугры достались по наследству его сыну Федоту. Судя по карте середины XIX века, усадьбы тут не было, а предметом владения были еще и земли на нижних «Давыдовских» болотах, где есть обозначение какого-то производства или мануфактуры.

Путевые впечатления о Буграх остались у князя Долгорукого, которого мы уже цитировали выше. Он путешествовал здесь в 1813 году и от Нижнего Новгорода за день доехал как раз до Бугров, которые назвал «деревнею князя Мещерского», и в которой не оказалось постоялого двора. «Селение большое, но ни одной путной избы для ночлегу: везде тараканы и прусаки, улечься нигде невозможно… В Буграх нет ни квартир, ни рестораций, ни кофейного дома…», – пишет Долгорукий. Вместе с супругой они решили ночевать прямо в карете, а утром, наслаждаясь пикником и утренним чаем, они еще и наблюдали скорбную похоронную процессию и погребение старушки, после чего выехали в сторону Арзамаса.

Выехали и мы. После Бугров тракт очень быстро уперся в новые коттеджные поселки, точнее в их заборы.

Мы огибали это дорогостоящее счастье жить в резервации по свежепрокатанным грунтовкам, надеясь, что вот-вот и поселки кончатся, и мы опять найдем нитку тракта. Однако поселки шли один за одним – заборы, заборы, шлагбаумы, охрана.

Вот покупают люди участок, строят дом и не помнят дедовой мудрости, что ставить избу нельзя всего в двух случаях (деды не брали во внимание очевидную глупость строительства на песке или на болоте) – на кладбище и на дороге. Первое – понятно, а второе обещало пустой дом. Хорошее будет приходить в такое жилище – деньги, дети, здоровье, удача – и так же легко уходить оттуда.

Верили, что старая дорога продолжает жить своей жизнью в веках, то есть и спустя века по ней едут и мчатся, а потому прихватывают все, чем богаты в том доме. Такое отношение к дороге в старину неслучайно. Дорога была противоположностью дому, защищенному знаками, резьбой, иконами от зла и нечисти. Дорога же вся в руках потустороннего, она дает перемещаться во времени и пространстве. Путник уязвим, незащищен, слаб – потому к нему следовало всегда быть добрыми, кормить, пускать на ночлег, помогать, его не касался пост и ограничения в пище.

Объезжая эти поселки мы маялись в каких-то зарослях, перескакивали какие-то траншеи, пока наконец не решили выезжать на современную автотрассу, чтобы миновать непроходимый участок.

Из-за масштабного ремонта дороги свернуть обратно к тракту смогли только в селение Нижегородец, которого на картах 1850 года, ясное дело, не было. Тут было чистое поле, холм.

А вот выезд из Нижегородца в Борисово-Покровское – спуск с холма – и есть кусочек старого тракта.

Тут же, чуть выше села, слева, была почтовая станция – через 20 верст от последней – Митинской.

В этом селе стоит осмотреть интереснейшую ротондальную Покровскую церковь (1820 год) в стиле ампир с двухколоколенной папертью и приделами святой Елизаветы и Георгия Победоносца. Кто-то читает тут масонские символы: ротонда – усыпальница, а две башни-колокольни – это монументальные врата Святого Града, две колонны храма Соломонова. Внутри подкупольного помещения выделен алтарь в виде круглого деревянного павильона, что является отступлением от канонических требований православной церкви. Словом, весьма загадочное сооружение, которое пытаются реставрировать.

Хотелось сфотографировать колоннаду, но из-за лесов этот снимок бы не получился, потому приведу свои весенние фотографии.

Есть старинная фотография Покровской церкви, по которой видны ее реальные утраты – портик и еще одна колоннада, ограда, сторожка и даже часовня.

Владельцы села в первой половине XIXвека – графская чета Остерман-Толстых. Сплошь и рядом встречается информация о том, что заказчицей строительства храма была Мария Алексеевна Остерман-Толстая, а в селе была графская усадьба, остатками которой считают отреставрированный под частное жилище дом из старого красного кирпича в центре села. Все это, по нашему мнению, ошибочно.

Владелицей Борисово была Елизавета Алексеевна Остерман-Толстая (1779 – 1835), урожденная Голицына, дочь генерал майора князя Алексея Борисовича. У нее была сестра Мария, которая вышла замуж за Петра Александровича Толстого, отчего, возможно, и возникает путаница. Кстати, в Покровском храме, построенном в Борисово в 1820 году, один из приделов посвящен именно святой Елизавете.

Елизавета Алексеевна принадлежала тому поколению российских дворянок, по чьим семьям проехало колесо наполеоновских войн. Их сыновья, возможно, еще были малы для сражений, но отцы, мужья и братья сражались, получали раны и гибли. Лиза была богатой невестой и вышла замуж за графа Александра Ивановича Остерман-Толстого (1770 – 1857) в 1799 году по большой любви. Борисово, видимо, вошло в ее приданое, так как пришло к Остерманам-Толстым через нее. По воспоминаниям Федора Толстого о Лизе Голицыной, та в «молодости была миниатюрное, довольно интересное, от природы неглупое и доброе существо, но со всеми причудами и странностями наших знатных и богатых барышень высшего круга того времени». Детей в этом браке не было – Елизавета Алексеевна очень расстраивалась по этому поводу, но родить по состоянию здоровья не могла. Эта ситуация принимала оттенок трагизма, так как сам Александр Иванович получил двойную фамилию только потому, что прямой род Остерманов пресекся по мужской линии, и вот ситуация повторялась из-за ее нездоровья.

Граф прошел всю войну, дослужился до звания генерала от инфантерии, потерял в боях левую руку и был признанным героем. Граф слыл страстным и резким человеком. Это он знаменит своими словами, сказанными им в бою под Островно.

“Яростно гремела неприятельская артиллерия и вырывала целые ряды храбрых полков русских. Трудно было перевозить наши пушки, заряды расстрелялись, они смолкли. Спрашивают графа: «Что делать?» «Ничего, — отвечает он, — стоять и умирать!»”

После войны Остерман-Толстой продолжает числиться на военной службе и живет в столице, но часто уезжает за границу, чтобы поправить сильно подорванное ранами здоровье. Граф все чаще делает это один или с родственником – юным Федором Тютчевым, которому еще только суждено стать поэтом, а пока он весьма ленивый служащий, пытавшийся воспользоваться протекциями дядюшки. Будучи большим любителем женского пола, тот знакомит графа в 1822 году с одной прекрасной итальянкой Марией Лепри, которая стала большой страстью Александра Ивановича и родила графу троих детей: Николаса в 1823 году, Катерину в 1825 году и Агриппину в 1827 году. По воспоминаниям личного адъютанта графа Ивана Лажечникова, Остерман не стал ломать жизнь возлюбленной, выдал её с богатым приданым за соотечественника, но детей оставил себе, дал им хорошее воспитание и обеспечил. Сохранился даже портрет графа с тремя детьми.

Все это вызывало страдания у бедной Елизаветы Алексеевны, которая болела все чаще и устраивала мужу грандиозные сцены ревности. Офицер Дмитрий Завалишин писал: «Графиня (Елизавета Алексеевна) была женщина постоянно больная и в последнее время страдала продолжительною водяною болезнию. Брак был бездетен, но говорили, что за границею Остерман имел связь с какою-то италианкою, от которой имел будто бы детей. Но все это он тщательно скрывал не только от графини, чтоб не оскорбить её, но и от всех нас, исключая Ф. И. Тютчева, которого он употреблял, как думали, для сношении с итальянкой. Говорили (что я узнал уже впоследствии), что после 1825 года, приехавши с этою италианкою в Париж, когда и графиня была там, он жил в Париже под чужим именем и не показывался графине, а писал ей письма будто бы из Италии».

В качестве же российской загородной усадьбы Остерманы-Толстые предпочитали подмосковное Ильинское, где были соседями Юсуповых и занимались благоустройством. Никакое нижегородское Борисово при этом ни разу не встречается в текстах о графской чете. Да и на карте Менде 1850 года в селе не видна усадьба, не применяются особые обозначения, которыми маркировались усадьбы с домами, садами, парками и даже иногда аллеями и службами. Не говорят об усадьбе в Борисово и заметки проезжавших через Борисово путешественников. Отдельно стоящие в центре села здания могут быть упоминаемыми в описаниях села после 1861 года просфорная, дома многочисленного притча, православная библиотека-читальня, приходская школа и даже училище. Поэтому я делаю вывод, что усадьбы Остерманов-Толстых в Борисово не было, и считать эти строения усадьбой было бы ошибочно.

Графиня Остерман имела большое влияние в обществе, её «любили весьма многие, уважали все и вместе с тем боялись, высоко ценя её мнение». Все это не мешало Елизавете Алексеевне чувствовать себя одинокой и брошеной. Умерла она в 1835 году от апоплексического удара, похоронена в Москве в Донском монастыре. Муж пережил ее на 22 года, но так как законных наследников он не имел, после его смерти титул и все имущество, включая это Борисово, перешло потомкам его сестры Натальи Ивановны, князьям Голицыным.

Тракт в Борисово делает два поворота – на въезде у храма уходит вправо, идет по улице и вскоре поворачивает налево. Оглядываемся.

Тут все, как 200 лет назад – заболоченная речушка, деревянный узкий мостик и небольшая улица выселок со старыми домами.

Дальше тракт идет на деревню Криушу.

Здесь тракт тоже неплохо сохранился – елочки растут на проезжей части, а вал – это уже то, что сегодня зовется обочиной.

Далее тракт проходит через деревню Криушу и попадает в болотистые речные долины, где оставляет чуть в стороне клейный завод, водяную мельницу, огибает Зубаниху и по гатям пересекает речку Лаксиндейку, которая на карте 1850 года называется «Лаксингей». В этих местах тракт почти совпадает с современной дорогой, немного петляя и оказываясь то левее ее на сотню метров, то правее.

Тут тракт проходит крайней улицей сельца Лапшихи – имения Трубецких. И это то место, где стоит сделать остановку и познакомиться с хозяевами усадьбы, от которой сегодня, правда не осталось следа. К слову, вряд ли краеведы сходу вспомнят хоть какое-то дворянское гнездо в Нижегородской губернии, давшее России декабриста, кроме Кудрёшек Бестужева-Рюмина в Богородском районе. А между тем, скромная Лапшиха на Арзамасском тракте – как раз из их числа.

Хозяином Лапшихи на рубеже XVIII – XIX веков был Петр Сергеевич Трубецкой (1760—1817), действительный статский советник. Пётр Сергеевич служил в конной гвардии, но в 1793 году в чине бригадира вышел в отставку и поселился в своём имении Лапшиха Нижегородской губернии. Служебной карьеры Трубецкой не сделал – самый крупный пост из тех, что он занимал – императорский посланник в Турине. Впрочем, создается впечатление, что Петр Сергеевич был напрочь лишен честолюбия и предпочитал частную жизнь в усадьбе средней руки всему столичному блеску. В Нижегородской губернии было у него 200 душ крестьян, да у супруги 1,5 тысячи крепостных, что позволяло жить без особых излишеств и без нужды.

Кстати. первая его супруга – светлейшая княжна Дарья Александровна Грузинская (царский род Багратион-Мухранских – умерла в 1796 году). Она была дочерью карталинского царевича Александра Бакаровича (сына царя Бакара III) и княжны Дарьи Александровны Меншиковой (внучки сподвижника Петра I). Ее братом был лысковский «царь», князь Георгий Александрович Грузинский.

Женитьба на светлейшей княгине Дарье Александровне Грузинской принесла Петру Сергеевичу совсем немного дохода и не так уж много крестьян, но зато породнила с грузинскими (картлинскими) царями. К сожалению, Дарья Александровна умерла в 1796 году, очевидно от родов, оставив мужу пятерых малолетних детей, из которых старшему было всего лишь шесть лет. Так в 36 лет Петр Сергеевич остался вдовцом.

Спустя два года Трубецкой женился на 17-летней Марии Петровне Кроминой, которая была его более, чем на 20 лет моложе. Об этом браке упоминается в книге Дмитрия Благово «Рассказы бабушки. Из воспоминаний пяти поколений, записанные и собранные ее внуком».

Она была по себе Кромина; это хорошая дворянская фамилия, не особенно знатная, но давнишняя, кажется, нижегородская. Будучи еще девочкой, Мария (по другим источникам, Марфа) Кромина часто гащивала и подолгу живала у княгини Трубецкой (жены князя Петра Сергеевича Дарьи Александровны); княгиня ее ласкала и считала ее почти что своею воспитанницей; девочка была собою очень хорошенькая, скромная, но веселого и живого характера. В 1790-х годах княгиня Трубецкая умерла, оставив несколько мальчиков и девочку. Кромина была еще очень молода – лет 14 или 15 и неутешно плакала о княгине. Это князю было приятно; он любил молодую девушку, душевно привязанную к его покойной жене, и хотя был гораздо старше, чем она, может быть, лет на двадцать или более, он женился на Кроминой, от которой и имел сына Никиту Петровича.

Не будучи ни особенно умна от природы и не получив тщательного воспитания, вторая княгиня Трубецкая сама себя довоспитала, усвоила приемы и обращение хорошего круга, а главное – была добрая мачеха, благочестивая жена, очень нежная и любящая мать и женщина достойная уважения.

Портрета ее мы не нашли, но известно, что большая семья Трубецких зиму жила в собственном доме в Нижнем Новгороде (стоял на месте сквера напротив ДК имени Свердлова, на пересечении нынешних Большой Покровской и Октябрьской улиц). На лето выезжали целым обозом в Лапшиху, прихватывая с собой юную родственницу Марии Петровны – дочку исправника, надворного советника Сергеева Анну Павловну. Жить летом в загородной сельской усадьбе было счастьем – свежие продукты и воздух делали детей крепче и помогали избежать вездесущей чахотки. В 1818 году эта девочка выйдет замуж и уже через год родит первенца – всеми нами любимого писателя и этнографа Павла Ивановича Мельникова-Печерского.

Старший сын Трубецкого от первого брака – Сергей Петрович (1790 – 1860) – которого вторая супруга отца Мария Петровна растила с 6 лет, получил приличное домашнее образование. С 1806 года он слушал лекции в московском университете, одновременно с этим проходил на дому курсы математики и фортификации. Продолжил образование в Париже, но уже в 1812 году попал в жернова Отечественной войны с Наполеоном. Участвовал в сражениях при Бородине, Малоярославце, Люцене, Бауцене, Кульме. Трубецкой-сын был ранен и многократно награжден.

С этим знанием о сыне скончался старик-отец Трубецкой. Может, немного, сожалел, что не увидел продвижения старшего сына по службе и не дождался от него внуков.

Свидетельницей остальных событий в жизни Трубецкого была уже только его мачеха Марфа Петровна. В 1821 году он женился на дочери французского эмигранта Екатерине Лаваль.

В 1822 году Сергей стал полковником, а уже в декабре 1825 года, несостоявшийся «диктатор» России Трубецкой, не явившийся на само восстание, сидел перед лицом императора Николая Павловича, указывавшего пальцем на лоб декабриста, и слушал высочайшее:

Что было в этой голове, когда вы, с вашим именем, с вашей фамилией, вошли в такое дело? Гвардии полковник! Князь Трубецкой! Как вам не стыдно быть вместе с такою дрянью! Ваша участь будет ужасная!

(Материалы следственного дела декабриста Трубецкого)

А дальше была романтика для непонимающих и трагедия для членов семьи и друзей – ссылка в Сибирь, поездка следом за ним молодой жены, рождение там детей, лишения и боль. Как хорошо, что этого всего не видели ни отец, ни родная мать. Это легло на плечи мачехи Марии Петровны. Еще один пасынок – Петр Петрович – тоже прошедший через войну и ступивший в декабристский союз, чудом избежал участи своего старшего брата. «… сей Трубецкой был членом Союза благоденствия, но уклонился и не участвовал в тайных обществах, возникших с 1821 года. Высочайше повелено оставить без внимания», – написано в «Алфавите членам бывших злоумышленных тайных обществ и лицам, прикосновенным к делу, произведенному высочайше учрежденною 17-го декабря 1825-го года».

Этого всего в силу возраста избежал единственный родной сын Марии Петровны Трубецкой – Никита Петрович (1804 – 1855). Двенадцати лет он лишился отца, после чего мать всецело посвятила себя воспитанию сына и устройству имения Трубецких в Лапшихе. По словам её приятельницы Елизаветы Яньковой:

Сын вырос, и мать была им утешена: он вышел хороший человек, к матери почтительный, и по ее желанию женился довольно молодым на весьма достойной и умной девице, на фрейлине Нелидовой, которая на несколько лет была старше его. Они жили согласно.

Этот красавец, который в возрасте 22 лет позировал для портрета Ореста Кипренского в своем парадном мундире кавалергардского полка, все свое детство провел в Лапшихе, где сейчас ничего не напоминает о Трубецких.

На въезде в современную Лапшиху нас встретило здание магазина из старого кирпича. Слева от него спуск в овраг, который отделял барское подворье от крестьянских. Является ли это здание частью усадьбы – не известно и, скорее всего, не является.

Свернув в барскую часть села, чуть в глубине, на месте барского сада обнаружили еще один дом той же кладки и похожим оформлением оконных проемов.

Тут же, рядом стоит избушка с наличниками и резными ставнями, достойными волжского Городца. Говорят, в этой местности встречаются такие – позже мы видели похожую резьбу в Богоявлении.

Цветы, виноградная лоза.

От усадьбы Трубецких не осталось даже старых лип и дубов, которые тут часто встречаются в лесах. Какое дело человеческой памяти до того, что тут бегали по летней теплой траве минимум два маленьких декабриста в коротких штанишках? И только сирень цветет, как тогда – в парке Трубецких.

Дальше тракт шел через деревню Хмелёву, или как она называется сегодня, Хмелевую поляну. Выходя из деревни, тракт шел по ту сторону леска, что вырос слева вдоль современной трассы. Потом он заходил в деревню Белую, которая сегодня называется Белая поляна, откуда ненадолго старая дорога сливалась с нынешней. Тут в районе АЗС тракт срезал угол и шел с холма прямо в Богоявление, ориентируясь на храм.

С холма, на котором стоит АЗС перед Богоявлением, открывается прекрасный вид, хотя сам тракт уже еле угадывается в траве. Мы все равно его нашли.

Тут с холма путники точно припускали вниз, к мостику – в Богоявлении был постоялый двор и почтовая станция, а значит, можно было отдохнуть, поесть и выпить горячего чаю, а то и чего покрепче.

Интересно, что даже за речкой, уже на холме, где стоит село, на месте тракта нет построек.

Спускаемся вниз – почти на месте старого мостика чей-то настил, который может выдержать максимум жигуленок, но не УАЗ.

Где-то тут, под Богоявлением в январе 1892 года писатель Антон Павлович Чехов был напуган метелью и лошадью, которая отчего-то понесла вскачь, и путники сбились с пути. Эту ситуацию Чехов, бывший у помещика усадьбы Николаевки и деревни Белой Таможенниковской волости Евграфа Петровича Егорова по делу спасения крестьян от голода, описал в письмах.

Мороз лютый, ревет метель. Вчера поздно вечером меня едва не занесло в поле, сбились с дороги. Напугался – страсть!» – пишет Чехов одному адресату 18 января 1892 года и уже 22 января – другому – об этом же: «Проехался я хорошо. Была лютая метель, и во един из вечеров я сбился с дороги и меня едва не занесло. Ощущение гнусное.

Более того, он не запомнил с первого раза название почтовой станции и пишет адресату:

Дело в том, что я посылал Вам свою корреспонденцию по такому адресу: ‘ Станция Богоявленное , Нижегор уезда’. Между тем, оказывается по справкам, что ст. Богоявленное в Нижег губ нет, а есть ст. Богоявленье. Пожалуйста, наведите справки, получите мои письма и напишите мне. Ваше продолжительное молчание совсем парализовало мою волю и мои чувства.

В Богоявление тракт приходил сразу на центральную площадь села. Почтовая станция и постоялый двор занимали в Богоявлении то же место, что и сегодня – автостанция, кафе и магазинчики. Скорее всего, богоявленская станция относилась к меньшему разряду, чей типовой проект в плане и по фасаду утверждается и входит в приложение к своду Российских законов в 1823 году.

Сейчас площадь выглядит так. Память пространства налицо. И тут так же, как и 200 лет назад, могут починить колесо вашего экипажа.

О Богоявлении оставил свои воспоминания князь Иван Михайлович Долгорукий, оказавшийся тут в 1813 году с супругой по печальным дорожным обстоятельствам. Тогда село принадлежало князю Грузинскому, лысковскому помещику.

… стали в Богоявленском, селе князя Грузинского, воеводы Лыскова и прочих многих областей. Тут обедали и, за болезнию нашей кареты, принуждены были переждать до завтра. Скучно! Досадно! А делать нечего остались… Отвели нам для гощения приказную избу. Под этим именем разумеются в деревнях лучшие и пространнейшие избы, хоть они бывают столько же ветхи местами, как и присутственные здания в городах. В этом парламенте князя Грузинского разбираются вотчинные его дела, жалобы, тяжбы, налоги и прочее. Конституция его светлости для меня всех короче и вразумительнее. Она состоит в том, что спорющихся мирить, а не хотят – так бить. Логика естественная и премудрая! Бурмистр … перенес свои бумажонки в чулан, а нам опростал трибунальную свою палату, в которой мы поневоле все уместились. Тараканы неизбежная компания в русских квартирах, зачали к нам выпалзывать из стен, однако надо было тут спать или на дворе. Вечер был длинен, девать его некуда, ходили по деревне, иного описывать нечего… Наконец, карету нашу кое-как слепили, и мы назавтра отправились довольно рано…

В 1813 году смотреть в деревне действительно было нечего – прекрасный Богоявленский собор был построен тут чаянием князя Грузинского только в 1826 году.

Храм переживает реставрацию, но основные леса уже сняли, а вокруг уже множество цветов.

Выезд из Богоявления шел также, как и сегодня – дорога спускалась главной улицей вниз, делала поворот направо и шла к деревне Борцовой. Там дорога частично шла сельскими улицами, мимо плотины и через мост – практически, как сегодня.

Потом дорога также понималась в гору, оставляя за собой отличный вид на Богоявление и пестрые крыши деревни Борцовой.

После деревни Борцовой и подъема в гору Арзамасский тракт шел, не заходя в Сарлей и старательно огибая лесные овраги. На месте, где в 1850 году летели тройки, сейчас пасутся бычки.

Старая дорога проходила по главной улице деревни Берсенец, которая сегодня называется Берсениха. Деревня уже не помнит шум дороги, но ширина улицы говорит о том, что она была прогонной.

Встретили замечательную колонку – точно такую же я фотографировала в Горбатове.

Дальше Арзамасский тракт почти совпадал с современной дорогой и ближе к сельцу Румстихе начинал отклоняться вправо, заходя на одну из сельских улиц. Интересно, что спустя чуть более 13 верст после Богоявления тут опять была почтовая станция.

Главная улица Румстихи сохранила каменное мощение и прежнюю ширину.

У ручья нарисовано подобие конторы без сада или дом управляющего. А может, это почтовая станция. Но мы на местности не нашли уже никаких следов.

После Румстихи старый тракт возвращается к современной дороге, пересекает ее и идет на 50 – 100 метров левее ее, параллельно, леском и полями, на короткое время совпадая с асфальтовой автотрассой, чтобы нырнуть опять влево, в лес. Тракт словно ищет места повыше, хочет пройти овраги стороной. Словом, рельеф тут знатно шалит, добавляя неприятностей путникам XIX века. Овраги, песок, подъемы и спуски, речушки и ручьи, лес – все для того, чтобы ехать неспеша.

Увидеть остатки старой дороги можно на подъезде к Рождественскому майдану – там дорога соскакивает с асфальта влево и идет в село лесом.

Лес тут почти такой же, как и двести лет назад – разве что раньше дубов было больше.

Раньше лес никогда не подходил вплотную к домам – за этим строго следили, опасаясь пожаров и диких животных. Сейчас это уже никого не волнует.

Въезжаем в село князей Грузинских – Рождественский или, как называли его в старину, Макрашской майдан, населенный в XVII веке выходцами из-под Суздаля. Сейчас уже ничего не говорит о суздальском происхождении села. Дома, резьба – все типично местное, арзамасское, небогатое.

Тракт сохранился тут в виде сельской улицы с прекрасной перспективой.

Каменный храм Рождества Христова датируется 1809 годом и очень украшает село. Если бы колокольня завершалась не «щипцом», а каменным шатром-«дудкой» – в селе было бы хоть что-то суздальское.

Не знаем, был ли золоченым шпиль колокольни в 1850 году, но сейчас глаз не оторвать – горит на солнце, как жар.

От Рождественского майдана тракт спускался вниз, мимо леса.

Тут он прерывается и проехать точно по нему невозможно – те два оврага, между которыми старая дорога ювелирно была проложена, похоже, разрослись. Зато в лесу мы встретили природное чудо – береза белой змеей обвила дуб. В музейном комплексе усадьбы Льва Толстого «Ясная Поляна» туристам показывают такой дуб, обвитый березой – это «место влюбленных». Есть поверье, что если эту парочку деревьев обойти трижды – никогда не расстанетесь. У малых народов, верящих в могущество духов, живущих в деревьях, это был добрый знак.

Сам склон холма сейчас засажен молодым сосновым лесом, в котором спуск тракта к реке Сереже уже незаметен или перепахан.

Мост в 1850 году был метров на 50 левее нынешнего, если смотреть со стороны Нижнего. Следов съезда, какой-то характерной насыпи мы не нашли – река, видимо, хорошо поработала. Но он был где-то здесь.

За неимением старого моста переправились через современный, бетонный.

В пойме реки – самая сочная трава и коровки. Все, как 200 лет назад.

А вот дальше – сюрприз. Если современная дорога выходит из Криуши напрямую, то тракт в Криуше делал резкий поворот направо – на 90 градусов – и насовсем удалялся от современной дороги. Мы тоже свернули. Надо сказать, что улицы в Криуше не так широки, чтобы соблюдать требования к тракту. Но карта Менде дает ответ на это недоразумение – дома в те годы стояли только по левую сторону от тракта, а с правой, речной стороны – только сарайчики и амбарчики.

А вот дальше мы ошиблись. Не нащупали на выходе из Криуши Арзамасский тракт, хотя даже на карте вроде была нарисована та грунтовка. Словом, свернули не туда. В итоге прокатились по заросшей болотистой грунтовке, которая тоже была на карте 1850 года, и выехали опять на современную дорогу. Не буду уж выкладывать фото из тех кустов.

Следующий пункт после Криуши – село Волчиха. В 1850 году – 170 дворов! И так как от Румстихи тракт прошел очередные 20 верст – опять почтовая станция.

Тракт от Криуши до Волчихи шел полями. Мы немного осмотрели его, заехав уже со стороны Волчихи. Местами он перепахан или ушел в ложбины, а прямо перед Волчихой на нем стоит советская ферма с машдвором. И все же тракт тут просматривается.

И въезд в село все тот же. И ширина улицы подразумевает тут прогонную дорогу.

Отсюда и замечаешь, как слева над домами начинает плыть церковь.

Раньше в Волчихе было две церкви, но до наших дней сохранился замечательный Сергиевский храм, который считался зимним и отапливался с помощью печей. Сергиевский храм пережил три этапа: первоначальное строительство в 1792 году каменного одноглавого храма с отдельно стоящей трехъярусной колокольней, в 1830-х годах была построена трапезная часть, а в 1871 году был построен пятишатровый храм. Автором проекта стал нижегородский архитектор Иван Кузьмич Кострюков (1818–1884), который служил ярмарочным архитектором и активно сотрудничал с другим известным зодчим – Львом Владимировичем Далем. Сейчас церковь не соединяется трапезной с колокольней.

«Пески одолели, места скучные, селения некрасивые. В 5 часов обедали в Волчихе, а около полночи приехали на ночлег … в Арзамас. После дорожного обеда редко аппетит может обойтись без повторения», – описывает свой проезд через это село в 1813 году князь Иван Долгорукий.

Князь, конечно, явно капризничает с усталости в пути. Судя по тому, что Долгорукий ехал от Нижнего Новгорода до Арзамаса двое суток с ночлегами и ни разу не назвал бранным словом ямщика, он все же путешествовал на своих, как раньше говорили – «на долгих», а не на почтовых лошадях. Иначе он менял бы их через каждые 20 верст, так как почта работала по эстафетному способу. Да и путешествие у бывшего губернатора Владимирской губернии было не служебное, дававшее преференцию, а вполне частное – на Саранскую ярмарку. Экипаж у него точно был собственный – в Богоявлении он ремонтировал колесо.

Кстати, как сейчас принято обсуждать автомобили, в начале XIX века было принято уделять внимание экипажам. Летом пользовались кибитками, двухместными и четырехместными колясками, бричками и каретами. Зимой ездили в санях и возках (последние представляли собой сани с кузовом в виде низенькой кареты с небольшими окошечками). Разумеется, род экипажа свидетельствовал о большем или меньшем благосостоянии путешественника. В очень громоздких, но комфортабельных дорожных каретах были предусмотрены самые разнообразные принадлежности для путешествия. Описание такой кареты дано Пушкиным в отрывке задуманного, но неосуществленного “Романа на кавказских водах”: “…Что за карета! игрушка, заглядение – вся в ящиках, и чего тут нет: постеля, туалет, погребок, аптечка, кухня, сервиз”.

Громоздкие экипажи лошади везли цугом – гуськом, по две в ряд. В один экипаж нередко запрягались от шести и более лошадей. Шестерку иногда запрягали в два ряда – впереди две лошади, и сзади четыре бок о бок. Число их зависело и от важности путешествующей персоны, но из-за плохих дорог часто являлось настоятельной необходимостью. Даже летом путешествовать оказывалось нелегко, не говоря уже о весенней и осенней распутице. А Арзамасский тракт с его подъемами и песками даже сухим летом требовал шестерки лошадей.

Вспомним, что Александр Пушкин писал 20 августа 1833 года жене из Торжка: “Ямщики закладывают коляску шестерней, стращая меня грязными проселочными дорогами”. И позднее ей же из Москвы: “…меня насилу тащили шестерней”.

Кстати, ремонт в дороге – тоже не самое приятное. Найти кузнеца для ремонта импортного экипажа, это как сегодня попробовать отремонтировать «Мерседес» в той же Волчихе.

25 сентября 1832 года Пушкин писал Наталье Николаевне: “Каретник мой плут; взял с меня за починку 500 руб., а в один месяц карета моя хоть брось…” Несколько ранее ей же поэт описывал свое путешествие в Москву на “выписном” дилижансе: “Велосифер, по-русски поспешный дилижанс… поспешал как черепаха, а иногда даже как рак. В сутки случалось мне сделать три станции… отроду не видывал ничего подобного…”

Жалоба князя на обед в Волчихе, возможно, закономерна. Все же он останавливался даже не в уездном городе, а всего лишь в селе. Поэтому, скорее всего, ему предложили щи или какую-то похлебку, а из мяса – хорошо бы жареную курицу. Хотя, судя по описаниям Екатерины Ивановны Бибиковой-Раевской, иногда провизию брали с собой: «Пекли дома на дорогу разные пирожки, приготовляли разную жареную птицу, вяленых зайцев, поросят и проч., которых также разогревали на стоянках». Впрочем, пара дней летнего путешествия делала даже такие запасы опасными для здоровья – зимой провизия хранилась дольше. Возили даже домашние замороженные щи, сваренные с большим количеством мяса и косточек до состояния желе даже в чуть охлажденном состоянии. Мороженые щи кололи топором на стоянке и разогревали. Мы вообще в тот день путешествовали без провизии, взяв только воду, и невыносимо страдали.

Из Волчихи тракт выходил прямым, как стрела и шел полями. Он и сейчас там вполне виден.

Надо сказать, что в летние ярмарочные месяцы проезжавшие по Арзамасскому тракту в XIX веке встречали тут через каждые 3 – 4 версты казачьи пикеты – для безопасности обозов и караванов с товарами. Свою дистанцию казаки объезжали верхом, а для усиления стражи иногда к 2 – 3 казакам с саблями и пиками присоединяли из близлежащих деревень по 1 – 2 крепкому крестьянину с дубинами. В случае нападения разбойников пикет мог оказать вооруженную помощь пострадавшим и даже подать сигнал бедствия соседним пикетам, поджигая высокие столбы, обернутые соломой. Свидетельство об этом оставил издатель Павел Свиньин, проезжавший по Арзамасскому тракту в 1820 году.

В месте, где тракт пересекал речку Осиновку, был в 1850 году деревянный мостик. Насыпи подводившие к нему в той низинке сохранились до сих пор. Сам мостик, конечно, не дожил. Мы объехали эту зловонную болотину, в которую превратился ручей, прямо по грязи.

Въезжаем в сельцо Ломовку, в которой в 1850 году усадьба занимала большую часть населенного пункта. На карте виден сад и множество строений, а также пруды. В открытых источниках удалось найти информацию о том, что на 1710 год владельцами деревни Ломовка под Арзамасом были Оболенские. И судя по сборнику Сведений о помещичьих имениях от 1860 года, владельцем всей окрестной земли, села Мотовилово и деревни Михайловки был известный русский историк-архивист из рода Оболенских, коллекционер, директор Московского главного архива Министерства иностранных дел Михаил Андреевич (1806 – 1873). Это был человек такой же умный и увлеченный, сколько и тяжелый характером. После смерти 23-летнего сына князь стал вовсе нелюдимым. Из всех усадеб он любил подмосковное Глухово, где и был погребен.

Кстати, удивляет его другой портрет, «в романтическом стиле».

А вот сельцо Ломовка, судя по сборнику, входит в имение «Кн. Мар. Ив. Оболенскiй». Я облазила все открытые сведения по родословной Оболенских, но в княжеской линии не нашла князя, чье имя начиналось бы на «Мар.», а годы жизни попадали на 1860 год – дату выхода сборника. Не подходили любые имена на букву «М» с отчеством «Иванович». После этого я сделала допуск на то, что «Мар. Ив.» – дама, а в сборнике – опечатка. Например, это княгиня или княжна Мария Ивановна Оболенская. Такая действительно была, но она родилась в 1883 году и не могла упоминаться в сборнике. Кстати, была фрейлиной и участницей костюмированного императорского бала 1903 года.

Супругой князя Михаила Андреевича была Александра Алексеевна, урожденная Мазурина (1813 – 1885) – она подходит годами жизни, но не попадает инициалами.

Словом, сельцо Ломовка оставило странный привкус загадки. Кстати, усадьба с садом и многими строениями была по правую руку от тракта. Сейчас там сельские жилые дома, местами бурьян. Никаких следов. Мы даже сделали крюк по бывшему сельцу и объехали пруды – нестройные улицы, заросли травы.

На наличниках встретили обилие водной тематики и змеиной. Ужи-господарики вьются вокруг каждого окна. И не зря – приближались леса и болота.

В краеведческих записках упоминается «помещик Ломовки Г. Г. Кащеев», которому якобы на рубеже XIX – XX веков принадлежал спиртзавод и склады продукции в соседних селах. На самом деле это не так.

В конце 1840-х годов стремительно разбогатевший на торговле крепостной крестьянин Салтыковых из села Выездное Алексей Иванович Будылин откупился от помещиков и переселился за Тёшу, в город Арзамас. Он скупил дома и заводы купцов братьев Подсосовых, разорившихся в 30-х годах XIX века. Со временем Будылин приобрел шесть каменных лавок в арзамасском Гостином ряду и вышел в 1863 году в купцы первой гильдии. В 1869 году он решил организовать спиртзавод, но не в самом Арзамасе, а в глубинке уезда, поближе к дешевой рабочей силе и сырью и подальше от проверяющих, охочих до крепких напитков. После отмены крепостного права Ломовка стала идеальным вариантом. Расположенная рядом с почтовым трактом, в окружении лесов и деревень, жители которых занимались выращиванием картофеля и большую часть года, будучи свободными от сельскохозяйственного труда, были вынуждены искать дополнительный заработок. Спиртзавод был построен в Ломовке.

С 1880-х годов в дело деда начал входить внук Александр Николаевич Будылин. В начале XX века уже на паях вместе со своим дядей Г. Кащеевым он организовал «Товарищество А. Н. Будылина и Г. Г. Кащеева». Управлять заводом стал Кащеев, а Будылин целиком ушел в коммерцию. Конечно, окрестные леса таяли, а завод испытывал нехватку качественной воды, но все эти вопросы Кащеев успешно решал. К 1909 году на заводе действовали 2 паровых котла, 4 паровых насоса, 2 паровые машины, имелись динамомашины для электрического освещения и брагоперегонный аппарат. Основное сырье для производства спирта – рожь, пшеницу, кукурузу, сахарную свеклу, картофель – доставляли по железной дороге до станции Пологовка. Кроме спирта, изготовляли на продажу водку, херес, мадеру, бальзам. Бутылки были не из дорогих, но звенели во многих приличных домах и успешно расходились по столам и закромам желающих. Дело процветало до 1917 года.

Запашок от действующего и сегодня «Арзамасспирта» мы ощутили в тех местах в полной мере. В Ломовке тракт делает поворот почти на 90 градусов и выбегает в сторону Арзамаса – мы ехали прямо по нему. Станционного поселка Ломовки на картах 1850 года не было – он еще не существовал, как и сама железная дорога.

Только в 1897 году, после ввода в эксплуатацию Московско-Казанской дороги, появился проект сооружения линии от Нижнего Новгорода через города Арзамас и Лукоянов до Ромоданово. Линия должна была пролегать по Нижегородскому, Арзамасскому и Лукояновскому уездам. Сооружение линии началось в апреле 1900 года, а руководил работами на участке Арзамас-Ромоданово инженер Г. М. Буганов. Но строительство шло медленно, сроки сдачи железнодорожного полотна неоднократно срывались. И вот, наконец, в конце декабря 1901 года было открыто товарно-пассажирское движение по линии. Скорость движения поездов не превышала 10 верст в час. Железную дорогу мы пересекли прямо по ходу тракта как раз в Пологовке, откуда в Ломовку и везли сырье для спиртзавода еще до революции.

Тут тракт нырял в лес и на карте 1850 года, и на современной. Узкая лесная и асфальтированная дорога совпадала с трактом. И мы еще не знали, что нас ждет впереди – Арзамас казался так близок.

Вскоре в лесу стало попадаться множество дубов. Многим было вряд ли больше 100 – 150 лет, а «малыши» радовали глаз.

А потом асфальт оборвался и началась дорога, мощеная белым камнем. Причем мощеная так старательно, словно это делали или в старину, или как в ландехских лесах – руками пленных немцев. Местами уж больно тщательно. И даже если этой дороге не полтора века, а всего век или лет 70 – она прекрасно сохранилась в этих болотах. В чем была нужда мостить белым камнем дорогу в лес – мы не поняли. Остались упоминания, что тракт тут обычно выстилали гатью.

Ширина мощения, конечно, не для тракта, но ехать среди болот и леса по такой дороге – удовольствие!

На берегу запруды на притоках Водопри мы обнаружили приятные полянки с дубами. Красота! Кстати Водопрь или Водопре – это в переводе «верхняя вода, исток». Эта речка питает реку Вадок, а та – Пьяну. Тут же проехали мимо разрушенной советской запруды – бетонные блоки рухнули, но пруд в овраге еще стоит.

А впереди у нас было урочище Лихое болото – так это место обозначено на современных картах-километровках. На карте 1850 года – тут просто лес и безымянные болота. Знали бы мы, что нас там ждет – развернулись бы и поехали другими путями до Арзамаса. Но нам тогда показалось, что солнышко пусть и клонится к закату, но еще довольно высоко, а до ближайшего жилья совсем близко – несколько километров лесом.

Мы продолжили следовать по тракту, и вскоре каменная дорога была сожрана песками и болотами. Началась песчаная лесная грунтовка, местами довольно сильно залитая водой. Учитывая, что мы были одной машиной и без поддержки, соваться на ночь глядя не хотелось. И князь Долгорукий не предупреждал о таком трэше.

Приличный тракт превратился в неприличный. Прямо перед уездным городом! Рваные шины, обрывки тросов, в том числе, и стальных – все намекало на то, что в дождливое лето тут ничто не обещает легкую прогулку.

Устав нырять, мы проползли на УАЗе по тракторным колеям поближе к березовому краю леса и просочились там между стволами. На это ушло приличное количество времени.

Урочище показалось местечком неуютным, особенно в вечер. Его хотелось поскорее миновать, но оно не отпускало и маяло нас.

Лоси тут тоже буксуют. Сырой след в теплый летний вечер – лось прошел где-то за полчаса до нас.

Наконец, последние лужи, и мы выехали к поселку Соловейка, которого на карте 1850 года нет, а вот поклонный крест в лесу над источником, который был у нас по левую руку – обозначен.

В Соловейке уже были дачи арзамасцев и нормальная дорога. Тут тракт путается с железнодорожными переездами и разъездами.

И все же въехали мы в современный Арзамас четко по тракту. Тут уже начался частный сектор, а на карте 1850 года – поля, леса и овраги Безымянный, Долгий, Воровской. Едем по садовым товариществам, улицам Льва Толстого, Семашко, 3-ей Вокзальной. Если не сильно придираться – примерно так и шел тракт.

Подъезжая к границе Арзамаса, которая, судя по сопоставлению карты 1850 года и современного облика города, находилась где-то в районе пересечения улицы Чехова и 3-й Вокзальной, мы должны были бы пересечь мост через Воровской овраг и наблюдать по правую руку – Тёшу и кожевенные заводы со складами, а по левую – кирпичные заводы. Потом тракт идет по современной улице Калинина и Советской прямо на Соборную площадь.

«Город прекрасный между российскими уездными городами. Вид его от Нижнего обольстителен. Церквей и каменных строений не чрезвычайно много, но все они в приближении к городу, кажутся будто собранными в одну точку и представляют картину величественную. Не доезжая еще пяти верст, уже любо на него смотреть. Он довольно обширен. Улицы правильны, дома деревянные, украшены пригожими фасадами и колонны с наружной стороны домов тут в большой моде. Обывателей много…», – вспоминает свой въезд в Арзамас князь Долгорукий, путешествовавший в 1813 году.

Если вам надо было оформлять подорожную, то стоило, как и уважаемому Александру Сергеевичу Пушкину, поехать на почту – вот в тот белый домик на втором плане.

А если вы путешествовали «на долгих», то есть на своих собственных лошадях и экипаже и за два дня в дороге порядком одичали – лучше сразу вспомнить адрес и поехать на постой.

С письмом от губернатора немецкого чиновника Августа фон Гакстгаузена летом 1843 года принял в своем доме арзамасский полицмейстер, «родом грузин, но женатый на немке из Лифляндии и потому бегло говоривший по-немецки». «Угощали чаем, пирогами, всевозможными мясами и шампанским», – пишет немец об арзамасском гостеприимстве.

Долгорукий поселился у врача. «Я имел туда (в Арзамас) к стряпчему от шурина письмо… квартира в городе, по милости его, была для нас готова. Дом нам был отведен у одного городового ескулапа… Мы ужинали. Пространные комнаты и китайские обои – вот все, что я мог разглядеть ночью», – это был последний проблеск сознания в княжеской голове после довольно утомительной двухдневной дороги.

Надо сказать, мы тоже порядком устали. Эти 115 верст дались нам трудно, несмотря на то, что наша частично рессорная повозка марки УАЗ имела сотню лошадей, питавшихся соляркой. Ехали мы два дня, потратив от каждого по 10 – 12 часов. Остальное вполне можно было бы списать на отдых, сон или ожидание лошадей на станциях. Так что про Арзамас мы вам расскажем как-нибудь потом. Князь не врал – «город прекрасный».