Путевые записки с Московского шоссе

Автомобильная дорога из Нижнего Новгорода в Москву – участок М7 – прямая, будто проложена по линейке. На самом деле, так и есть.

На нижегородском участке места постоялых дворов, кордонов и почтовых станций XIX века чудесным образом продолжают оставаться жилыми и сегодня, а болота все также хранят тайны дорожных трагедий.

Проектирование шоссе «Москва – Нижний Новгород» началось в 1831 году. Большей частью ее прокладывали по прямой, как наикратчайший путь без гоньбы по высокому окскому берегу и переправы в Муроме. Дорога получилась страшной. В Нижегородской губернии она прошла по лесным болотам, в которых практически не было населенных пунктов. Это означало, что между почтовыми станциями путники были подвержены любой опасности и оставались беззащитными. А застроенная и богатая людьми территория вдоль старого Владимирского тракта несла экономические потери – оставалась без доходов от путников. К тому же новую дорогу пришлось мостить камнем, чтобы она была проезжей круглогодично.

В итоге, воплощенная в 1839 – 1843 годах дорога имела протяженность 383 версты. Этот путь до Москвы путник из Нижнего Новгорода преодолевал за пять дней. Кстати, на нижегородском участке современная дорога полностью соответствует старинной – отклонения пришлись на Владимирскую и Московскую губернии. Сама же старинная дорога лежит под полосами современной М7, ведущими от Нижнего Новгорода в Москву. Встречное направление строилось на месте старой обочины и рва.

В октябре 1839 года вдовый ветлужский помещик Николай Васильевич Левашев поссорился со своим зятем, инженером и бароном Андреем Ивановичем Дельвигом. Оставив надежду стать помещиком-лесопромышленником и недостроенный по собственному проекту деревянный терем, Дельвиг с молодой женой покинул отобранную у него Галибиху и отправился через Нижний Новгород в Москву по строящемуся шоссе.

«На некоторых протяжениях бывшей еще тогда грунтовой дороги от Нижнего до Москвы мы тащились в наемных салазках по замерзшей земле, а карета наша с вещами следовала за нами. По приезде в Москву первою моею заботою было искать службу, в которой жалование вместе с получаемым доходом с имения жены моей было бы достаточно для нашей жизни… Я обратился к прежнему моему начальнику, полковнику Максимову, бывшему в это время начальником работ, производившихся в Москве от ведомства путей сообщения…», – написал в своих записках Андрей Иванович.

В ноябре 1839 года он получил место по службе. И забавно представить, что было, если бы инженерный талант барона остался заперт в ветлужском имении жены. Кто бы тогда построил водопроводы в Москве и Нижнем, шоссе между этими городами и железную дорогу, а также еще несколько имперских проектов?

В 1843 году нижегородский участок Московское шоссе был впервые построен и сдан без всякого участия Дельвига. На дорогу перевели даже почтовых лошадей, однако уже через два месяца эксплуатации дорога вышла из строя – образовались колеи, мосты местами провалились, щебень ушел в землю, а дорога до Москвы стала занимать более недели.

Шоссе закрыли на ремонт, почтовое сообщение опять возобновилось по Владимирскому почтовому тракту. Местность, конечно, была еще та – непроходимые и безлюдные леса на болотах. Но дорога была нужна Москве ради сообщения с Нижегородской ярмаркой, и летом 1843 года Дельвиг получил назначение на «исправление участка шоссе длиною в 49 верст» и самые широкие полномочия. В ноябре того же года он перебрался с супругой в Нижний Новгород.

Зима прошла в знакомствах с местным губернским начальством, среди которых редкий чин не получил едкой характеристики от Дельвига, и в общении с родственниками, которые тоже не радовали барона-перфекциониста. По рекомендациям дядюшки был найден поставщик щебня – лекарь при Московском военном госпитале Михаил Яковлевич Вейсберг. Булыжный камень планировали поставлять аж с ярославской реки Шексны и разбивать его в щебень уже на месте. Надо ли говорить, что Вейсберг был неопытен в этом деле? Тем не менее, в январе 1844 года он начал поставки камня из местности за 90 верст от Нижнего Новгорода, то есть нашел камень ближе.

Встретилось упоминание, что в Нижегородской губернии шоссе снабжалось камнем из села Шиморова, лежащего на Оке. Сейчас это может быть Шиморское под Выксой, действительно расположенное близко к Оке. Якобы обыватели этого села скупали камень, собираемый по берегам Оки и по полям, и сплавляли его слишком за 200 верст, подходя в деревне Черноречью, находящейся на самом шоссе, и уже с этого последнего места камень развозился гужом, на расстоянии от 3 до 16 верст. Думается, в полях столько камня не насобираешь.

«… он не оказал ни энергии, ни распорядительности, которых я ожидал от него. Причин было несколько: частью неспособность его к подобному делу и неопытность, частью занятия его по другим делам, по которым он надолго отлучался из Нижнего, и частью – недостаток денежных средств… Число лошадей с проводниками было огромное, а камня они доставляли мало. Разбивка его производилась медленно…», – писал в своих записках Дельвиг.

Зато этот Вейсберг, впоследствии став тайным советником и богатым человеком, до конца дней своих удивлялся, что Дельвиг не требовал с него доли в заработке на поставках камня, то есть откатов. Барона очень веселило это удивление.

Весной 1844 года всё шоссе с мостами ушло под воду из-за вышедших из берегов лесных речек и поднявшихся болот. Оказалось, что поднимать дорогу прежние строители и не думали.

«Затоплено было на такую высоту, что Глинский (подчиненный Дельвига, инженер), проезжая верхом по одному из мостов, едва не потонул. Удостоверясь немедля личным осмотром… я нашел, что рассыпка заготовленного щебня по столь низко устроенному полотну шоссе была бы бесполезна», – написал Дельвиг в своем дневнике. По его мнению, шоссе надо было поднимать, а деревянные мосты – вовсе перестраивать. План отремонтировать шоссе к ярмарке 1844 года провалился. Сроки сдвигались минимум на год, о чем Дельвиг и доложил своему начальству – главному управляющему путей сообщения Петру Клейнмихелю. Тот выразил свое неудовольствие, но это не меняло дела.

В донесении о положении дел барон также написал, что слой уложенного ранее щебня был крайне недостаточным и не позволял интенсивной эксплуатации дороги тяжелыми обозами. Начальство дало добро на работы, и теперь Дельвигу требовалось еще больше щебня, рабочие для земельных работ, плотники и поставка пиломатериала.

Подрядчик Вейсберг взялся и за это. В итоге рабочие часто не были снабжены инструментом, а иногда оставались в этих болотах и без продовольствия. «Так как по всему протяжению исправляемого шоссе было всего три весьма маленьких деревушки, то хлеб и вообще все для рабочих должно было поставляться из Нижнего, но доставка эта производилась неправильно, что возбуждало между рабочими шум, называвшийся тогда «бунтом», – писал Дельвиг в дневнике.

Вскрытие дорожного полотна и вовсе показало, что прежние строители использовали не булыжный щебень, а известковый, который был гораздо дешевле и успешно растворялся в болоте. Дельвиг назвал это «гнусным казнокрадством» и даже назвал имена строителей-коррупционеров – управлявший работами инженер-полковник Жилинский, директор дистанции инженер-подполковник Запольский и производитель работ капитан Ержембский.
Проверки столичного начальства, недостаток в материалах и людях, сжатые сроки и требовательность барона накладывали свой отпечаток на состояние служащих. Подчиненный Дельвига инженер Михаил Авдеев, ставший впоследствии писателем, не выдержал и подал рапорт об отставке. Андрей Иванович еле уговорил его остаться.

Также Дельвиг внезапно для себя обнаружил среди рабочих крестьян из Галибихи, которых управляющий прислал на работы в качестве наказания за разные проступки и задолженности. Деньги за их работу шли в имение жены барона. Однако сам Андрей Иванович усмотрел угрозу обвинения его самого в злоупотреблении – мол, в свой карман перекачивает государственные рубли. Так галибихинские крестьяне уехали обратно на Ветлугу.

Плюсом к этому добавились требования двух владельцев этих болотных земель с крестьянами.

Первый – это бедный помещик деревни Орловка (ныне Орловские дворики) отставной коллежский асессор Иван Федорович Кузнецов, у которого кроме Орловки была еще только Горбатовка. Так как помещику не было уплачено за отошедшую под шоссе его землю, тот явился к Дельвигу просить уплаты и предъявил весьма высокую цену.

«Когда он вошел ко мне, я пригласил его сесть, на что он мне отвечал: «Я и постою-с», и стоя продолжал излагать свои требования. Я ему доказал их несправедливость, и он окончательно остался доволен той суммой, которую ему назначила оценочная комиссия и которая была действительно достаточна», – написал в своих записках барон Дельвиг.

Вторым взыскателем был один из богатейших помещиков в России, действительный тайный советник князь Сергей Михайлович Голицын, которому принадлежала деревенька между Нижним Новгородом и станцией Орловкой – очевидно, Костариха (сейчас это черта Нижнего Новгорода – дома по Московскому шоссе №№183 – 191 и больничный городок на противоположной стороне).

Дельвиг пишет, что этот столичный богач и благотворитель постоянно жаловался на строительство шоссе и на то, что работники берут его песок и испортили его деревья. Наконец, решение нижегородского дворянства о безвозмездной передаче песка, земли и камней на строительство дороги, сделало претензии Голицына ничтожными. Со своими жалобами князь якобы доходил до Клейнмихеля, а между тем, вырытые для шоссе канавы осушили и его наделы, после чего крестьяне смогли получать хоть какой-то урожай со своих огородов и платить барину.

В зиму 1844 – 1845 года Дельвиг начал обустройство всех мостов, что были на нижегородских верстах. Необходимость проводить конкурс среди потенциальных подрядчиков заставляла барона бывать в доме председателя Нижегородской казенной палаты Бориса Ефимовича Прутченко. Дельвиг очень хвалил своего нового знакомого за широкий кругозор и душевность. Вскоре инженер и чиновник-финансист уже дружили домами. Наконец, вернувшийся с Кавказа брат Дельвига Николай Иванович влюбился в младшую дочь Прутченко – Александру, на которой и женился.

Зима была очень суровой – ямы под сваи мостов долбили в промерзшей земле с большим трудом. И все же новые переправы через лесные реки и болота были отменными – из толстого зимнего леса, по всем правилам. Их не должно было затоплять при половодье.

В июне 1845 года в Нижний Новгород принимать работу приехал сам Клейнмихель и остался доволен. «… на обратном проезде в Москву осматривал работы по оконченному мной почти участку шоссе, которое представлялось особенно хорошо, благодаря отличному качеству леса на надолбах и перилах на мостах. Хорошее качество камня и мелкая его разбивка в щебень обратили также внимание Клейнмихеля, и он неоднократно благодарил меня и производителей работ», – писал Андрей Иванович.

Так закончились работы по обустройству шоссе в XIX веке. Разумеется, оно подновлялось, но на нашей любимой карте генерала Менде от 1850 года шоссе как раз новенькое. Сегодня тяжело найти человека, который бы не ездил этой дорогой. И каждый скажет, что не осталось на ней ничего интересного – скучные поселки, автосервисы, стоянки и кафе с мотелями. Вы правы, но закономерность их расположения удивила нас!

Итак, выехав от Нижегородской ярмарки, через 16 верст в середине XIX века вы приехали бы в деревню Орловку на первую почтовую станцию. Сейчас это Орловские дворики, бывшее село бедного коллежского асессора Кузнецова.

Кстати, слово «дворики» в названии села обозначает, как правило, именно почтовую станцию или постоялый двор.

Судя по карте, на месте почтовой станции стоит вот это кафе с причудливой архитектурой. За штукатуркой не видно, но в основании виден белый кирпич, так что здание, видимо, советское. Стоит оно как раз на площадке до знака населенного пункта со стороны Нижнего Новгорода.

Описаний Орловских двориков не нашлось, но учитывая годы обустройства, престижность дороги и высокое начальство, станция могла быть каменной и весьма приличной. Например, как эта типовая станция на фото.

А вот трактир при станции был деревянным в два этажа и с балконом. Об этом говорится из воспоминаний все того же Дельвига. В начале сентября 1845 года, когда с Нижегородской ярмарки разъезжались цыганские хоры, занятые в строительстве шоссе инженеры решили отпраздновать окончание работ и их высокую оценку начальством. Вместе с супругами они заказали в Орловских двориках праздничный обед и пригласили отправившихся в дорогу цыган.

«По наступлении сумерек были поставлены в лесу, окружающем станцию, несколько цыганских хоров, начиная с наилучшего до самого простого, и они все пели поочередно, чего им, кажется, еще никогда не случалось. Лес был освещен зажжёнными смоляными бочками, во множестве свезенными со всей линии шоссе; смола употреблялась при строительстве мостов. Погода была превосходная. Прекрасные лица молодых цыганок, выразительные лица стариков и старух … при необыкновенном освещении представляли великолепнейшую живую картину, которую никогда нельзя забыть. Дамы смотрели на нее с балкончика…», – написал в записках барон Дельвиг о финальном корпоративе по случаю сдачи объекта заказчику.

Впрочем, это не единственные воспоминания Андрея Ивановича об Орловских двориках. К лету 1846 года по распоряжению генерала Клейнмихеля тут была организована застава для взымания шоссейного сбора. Дельвиг утверждал, что заставу можно поставить и на границе с Владимирской губернией – из-за болот и отсутствия объездов путники и грузы не смогли бы никуда свернуть и избежать оплаты. Однако Клейнмихель настоял.

Старший инспектор внутренних водных путей и шоссейных дорог инженер путей сообщения Альфред Гельфер писал:

“На Московском шоссе шоссейный сбор был установлен следующим образом: во-первых, он был разделен на 2 категории — летний и зимний, причем с летнего, колесного проезда сбор взимался больший, чем с зимнего;так, например, за 10 верстный пробег 1 лошади взималось: с дилижансов — летом 10 коп., зимою 5 коп., с почтовых экипажей — летом 8 к., зимою 4 к.; с грузовых телег — летом 4 к., зимою 2 к. и, наконец, с лошади не в упряжи — летом 2 к., зимою 1 коп.”.

Для взимания шоссейного сбора строились заставные дома на более удобных для того местах шоссе. Начальникам застав вменялось в обязанности брать с проезжающих деньги, выдавая им ярлык в знак уплаты сбора, причем, беднейшие классы населения освобождались от оплаты.

Команды на шоссейных заставах состояли из офицера, переведенного из армии в одну из бывших тогда военно-рабочих рот путей сообщения, и из нижних чинов этих рот: одного или двух писарей, унтер-офицера и шести рядовых.

«Клейнмихель предоставил мне отыскать офицера в начальники заставного дома при станции Орловка. Весною 1846 года явился ко мне в Нижний молодой человек, лет 30 от роду, высокий ростом и вообще красивый собою. Он мне заявил, что он отставной капитан конной артиллерии и желает занять означенное место. Я объяснил ему, что содержание начальника заставного дома незначительно, что в этой должности он не может ожидать производства в следующий чин и никаких наград, что обыкновенно подобные должности занимаются людьми мало образованными и бедными, а так как он артиллерист и одет очень прилично, то просимое им место гораздо ниже его», – пишет в записках барон Дельвиг.

Однако претендент Козловский заверил Андрея Ивановича, что при готовой квартире ему достаточно содержания, и что, находясь вблизи от Нижегородской ярмарки, ему удобнее будет торговать коврами, которые выделываются на небольшой его фабрике близь Москвы. Аргументация показалась барону Дельвигу удовлетворительной, и капитан получил должность.

В начале работы ярмарка 1846 года барон ехал по шоссе и осматривал у некоторых извозчиков, везших грузы, выданные им на Орловском заставном доме ярлыки (квитанции). Дельвиг заметил, что большей частью они были выданы на проезд шоссе от Нижнего до Москвы – на все 389 верст.

«Запомня номера этих квитанций, я по приезде в заставный дом спросил книгу, в корешке которой остаются дубликаты выданных квитанций, и нашел, что под замеченными мною номерами на дубликатах значится, что квитанции выданы от Нижнего до станции Мачкова, расстоянием около 75-ти верст, так что по ним в приход записано только около одной пятой части той суммы шоссейного сбора, которая значилась в виденных мною ярлыках”, – пишет Дельвиг.

Срочная дополнительная проверка доказала хищение денег. Козловский сразу «переменился в лице». Думается, он понимал, что его ждет суд и тюрьма. В тот же день Дельвигу доложили, что Козловский «опасно болен».

«Я немедля просил инспектора врачебной управы съездить в Орловку для помощи Козловскому. Медик вернулся на другой день и объявил мне, что положение больного безнадежно. Действительно. Он умер в следующую ночь. У него не нашлось вовсе денег, и потому я из собственных средств дал порядочную сумму на его похороны. Похоронили его при церкви села Гордеевки, смежном с предместьем Нижнего Новгорода Кунавином. Похороны происходили со всеми подобающими почестями… На другой день похорон прибыли в Нижний брат и сестра покойного, которые продали губернатору Урусову просьбу перевезти тело их брата в Москву и обещались мне уплатить издержанные мною деньги, как недостававшие в кассе заставного дома, так и на похороны», – записал барон Дельвиг.

Впрочем, родственники коррупционера Козловского долгов так и не вернули, как не забрали и гроб брата – тот остался в земле кладбища Гордеевки. Более того, начались слухи, будто Дельвиг советовал Козловскому отравиться, чтобы не нести бесчестья от суда и приговора. Следствие позже вскрыло, что Козловский был в сговоре с начальником следующей заставы во Владимирской губернии, который должен был уничтожать меченые ярлыки, за что получал часть украденных денег. Подельника покойного Козловского просто уволили…

Останавливаться на постоялых дворах Орловки путники могли по целому ряду причин – непогода, нехватка лошадей. Судя по Дорожнику за 1852 год, на Орловской почтовой станции держали 42 лошади.

Выехав из Орловки в сторону Москвы, путников ждали более 20 верст однообразного пейзажа из лесов и болот. Судя по описанию, очень похожего на современный. Разумеется, никаких поселков Строителей, Северного и Лесной поляны в те годы на Московском шоссе не было – на их месте стояли болота.

Следующая остановка могла быть в Гнилицких постоялых дворах. Сейчас это довольно большое селение Гнилицкие дворики, в котором есть вся дорожная инфраструктура. А в 1850 году – только несколько строений на холмах по правую и левую руку от дороги. Не самое благозвучное названьице дворам, судя по всему, дало приокское село, чьи выходцы и основали эти дворики.

Здесь на шоссе выходила лесная дорога от приокского села Гнилицы, стоящего на речке Гниличке.

Дорогу отчетливо видно на карте 1850 года. Тут она выходила как раз на шоссе. Возможно, что-то из сельских получил разрешение держать постоялый двор и неплохо зарабатывал.

Удивительно, но в Гнилицких двориках сохранились те холмы – наверняка, наиболее сухие места среди прежних болот. Сейчас на том, что по правую руку, растут сосны и стоит жилой дом.

Вот я сфотографировала его с обратной стороны – Москва у меня за спиной.

При наложении карт Менде и современной видно, что постоялые дворы были именно тут – есть удобный съезд. Встречный холм тоже виден, отчего кажется, что шоссе просто пробили в одной возвышенности, чтобы не было подъемов и спусков, при которых тяжело сохранить в целости булыжное покрытие дороги. Зеркальный постоялый двор стоял на земле, которая ушла под встречную полосу.

Сам холм довольно высокий, но зато его точно не заливало в паводок, о чем писал Дельвиг. Думается, в сумерки с болот шли туманы, и тянуло влажной прохладой. Двор словно спасался на возвышении.

Под ногами на этом холме много старого битого красного кирпича, словно тут разломали прежний фундамент или целый дом.

На чем зарабатывал частный постоялый двор? Он предоставлял путникам ночлег, сытный обед в трактире и посильный ремонт экипажа.Если при этом была расписная посуда, белые скатерти и свежие калачи к чаю – постояльцы двору были обеспечены.

Может, почти пару веков назад и пышная сирень смотрела в окна постоялого двора, а на отцветающих кистях поблескивали жуки-бронзовки.

Сейчас Гнилицкие дворики растянулись вдоль шоссе.

Дальше по краям дороги – бывшие горельники 2010 года, зарастающие новым лесом. Таким же сорным и беспорядочным, как и стоявшие тут до пожаров заросли.

Едем и впрямь, как вдоль инженерской линейки. Говорят, где-то в Центральной России такой прямой тракт был испорчен странным полукружьем дороги – инженер XIX века по оплошности обвел свой палец, а исполнители не задавали лишних вопросов. На этой дороге таких случаев точно нет.

Завод «Либхерр» стоит прямо на болотах…

Сейчас на дороге явно больше простора и света – шоссе XIX века, конечно, не было таким широким.

Надо ли говорить, что лихих людей в этих лесах встречали часто? Чтобы пресечь грабежи и убийства едущих на Нижегородскую ярмарку или с нее, через каждые пять верст ставили пикет из вооруженных казаков и крестьян. Так, из расписания пикетной повинности за 1861 год можно узнать, что такую повинность несли крестьяне «деревень Горнушкино, села Гордеевки и деревни Ратманихи». Пикеты открывались ежегодно, «начиная с весны по спадении весенней воды до окончания Нижегородской ярмарки»… А сколько недоехавших до торга оказывались в болотах, как в безымянных могилах.

Болота – вечные спутники этой дороги.

На краю этого болота на небольшом возвышении стояла Чернорецкая почтовая станция. Речки и болота здесь по-настоящему черные, торфяные.

В распоряжении станции было 42 лошади. Сейчас этот участок, как и в Орловских двориках, находится на въезде в поселок, то есть до знака «Пыра».

Сейчас на месте Чернорецкой почты, дома для путников, конюшен, сенных сараев и прочего добра стоит зеркальная заправка известного бренда.

По сути, это большой холмистый пятачок среди болота справа и слева от шоссе. Все как на карте Менде 1850 года. Воспоминания об этой станции остались у Дельвига: очень маленький домик станционного начальника поручика Виноградова, жившего тут с молодой женой и ее престарелым 80-летним отцом, который еще ходил в военные походы с Суворовым. Начальник станции отличался прижимистостью. Еще в одном источнике упоминается дурная кухня, которой кормят постояльцев. Запах дешевых щей и подгоревшей каши и обычное отсутствие свежего хлеба заставляли путников искать сытости на частных постоялых дворах, которых в этой болотистой местности было немного.

Подтверждением того, что пообедать на Чернореченской станции было проблемой, подтверждает и Дельвиг. Он описывает, что для того, чтобы организовать стол отъезжающему из Нижнего Новгорода начальству в лице Клейнмихеля, ему пришлось нанять отличного повара с помощником и отправить их с запасом приличной посуды и продуктов на станцию. Высокий чин инспектировал именно бюджетные заведения и кормить его в частных трактирах было бы признанием отсутствия должного обустройства. А небольшая подтасовка кухни его бы совершенно не волновала.

«Повар Феодор приготовил прекрасный обед. Клейнмихель много ел и пил более обыкновенного… Во время обеда он был очень весел, что придало моим подчиненным много смелости в разговорах с ним. В Черноречье бездна комаров, которые во время обеда, несмотря на принятые предосторожности, кусали руки Клейнмихеля. Он шутя сказал, что комары должны бы лучше кусать белые и пухлые руки его соседа, то есть мои, чем накидываться на его сухие руки. Узнав, что Виноградов живет в этом доме, он обратился к нему с вопросом, мешают ли комары ему спать по ночам. Виноградов отвечал, что последнюю ночь он, по милости комаров, почти не смыкал глаз…», – писал в записках барон Дельвиг.

Сейчас сразу за автозаправочной станцией начинается поселок Пыра, чье название переводится с эрзянского как «пустошь, пустое место».

Однако уже в 1850-х здесь расположилось обширное хозяйство Николая Рябикова – зажиточного крестьянина из деревни Желнино. Рядом с ним добротное подворье вдовы Марии Ивановой, дом крестьянина Ильи Осипова, переселившегося из села Черного; хозяйство Козьмы Грачева – переселенца из деревни Желнино; манеж для выгула лошадей Погуляева.

В 1851 году Чернорецкий двор был сдан с торгов в аренду Дмитрию Ивановичу Климову, городскому голове Нижнего Новгорода в периоды 1849 – 1851 и 1855 – 1857 годы, купцу и почетному гражданину. Климов брал подряды на доставку булыжного камня, земляные работы, обустройство съездов и дорог. Дмитрий Иванович был хлебосольным и радушным градоначальником. Благодаря ему все новобранцы и уральские казаки, проходившие через Нижний на театр военных действий во время Крымской войны 1854–1856 годов, не только были обеспечены кровом над головой и пищей, но даже и теплой обувью. Усадьба Климовых находилась в Нижнем Новгороде на улице Рождественской (ее постройки дошли до наших дней).Климов приложил усилия и средства для того, чтобы постоялый двор превратился в просторный двухэтажный дом с мезонином. Рядом – конюшни, сеновал, колодец, несколько амбаров, баня, погребица. Пассажиры в доме ожидали смену лошадей, чтобы продолжить путь.

К 1879 году домов в Чернорецких двориках прибавляется: построили свои хоромы С.В.Звягин, Ф.Ф.Шишкин. Крестьянин Яков Тимофеевич Валенков имел в своем хозяйстве, кроме жилого дома, многочисленные постройки и собственную кузницу.

Сейчас на месте постоялого двора Климова придорожный комплекс из автосервиса, кафе и мотеля. Память пространства в действии.

Коза-улыбака может быть наследницей тех коз, которых держали местные. Коров тут было не прокормить – лес не давал столько сена, а болота и волки, о которых тоже много упоминаний, мешали выпасу.

Старые подворья в Пыре не сохранились – сейчас тамв основном советские дома, но есть и те, которые могли быть построены еще в начале ХХ века. Встречаются избы с интересными наличниками, светелками, но сплошные заборы загораживают эту красоту.

В Чернорецких Двориках находился и дом для этапной команды. Но Московское шоссе не слышало кандального звона и заунывной песни бредущих по этапу арестантов. По шоссе они переправлялись в пересыльную тюрьму Нижнего Новгорода на лошадях. В зимнее время на Чернорецкий этап определялось до пяти конных троек. На каждую из них, кроме ямщика, в пролетку усаживалось по четверо ссыльных-каторжан и один жандарм. В этапном доме ждала смены охрана для дальнейшего следования по этапу. С открытием в 1862 году железной дороги Москва Нижний Новгород этапный порядок для следования осужденных постепенно ушел в прошлое. Заключенных стали перевозить в специальных вагонах «по железке».

Особые истории в Пыре связаны с разбойниками. Говорят, в ХIX веке на Московском шоссе промышляла шайка Круглова с Сеймы. Состоял главарь в сговоре с жителем Чернорецких двориков, который заманивал припозднившихся путников в свой дом переночевать. Тот, кто соглашался – был не жилец. Кормили и поили вправду на убой – убивали сытыми, пьяными и во сне. Будто бы спустя много лет стали на этом месте новый дом строить, копнули, а в земле кости человеческие оказались. Так и бросили место, обошли стороной.

Тут же в черте Пыры, через километр с небольшим, на очередном холме стоял монастырский постоялый двор.

Он принадлежал Федоровскому Городецкому мужскому монастырю. Сейчас на этом месте постоялый двор нашего века.

Сразу за зданием – те же болота.

Описания двора нам не встретилось. Обозначений, что при дворе была хоть часовня, на карте не содержится. Но старинные картинки с изображением монастырских гостиниц содержат немало сарказма.

Обычно монастырские гостиницы и постоялые дворы ставились при обителях для размещения паломников или по пути их следования с той же целью. Пришлось подробнее посмотреть карту 1850 года. Действительно, прямо от двора в лес уходит лесная грунтовая дорога, идущая мимо болот и через броды прямо до села Конёва, где были стеклянные заводы. А оттуда – на Балахну и Городец. Грунтовая дорога через лес, кстати, живая и сегодня – мы по ней ездили, но в обратном направлении – от Конёва до Пыры.

Через 7 км от монастырского постоялого двора был маленький частный постоялый двор. Сейчас это место носит официальное название «Урочище «Второй участок» и, очевидно, имело отношение к Дзержинскому лесхозу.

Тут есть автобусная остановка, а в зарослях прячутся несколько домов, среди которых есть вроде и жилые. Хотя словечко «урочище» обычно говорит о том, что жители покинули место.

Урочище на возвышении, поэтому тут сухо. Под старой ёлкой прячется колодец.

Рядом – брошенное советское административное здание и гараж. Странное послание на стене – «Фон – не то, чем они кажутся». Очередная надпись, встреченная нами за время поездок по старым дорогам. Те, кто их пишет, иногда даже не понимают, как отлично их каракули ложатся в тему этого пространства. Хотя, как знать, зачем это написано…

Выехав с этого постоялого двора, о котором также нет никаких сведений, мы проезжаем левый поворот, который сегодня ведет в Володарск. В 1850 году эта грунтовая дорога вела в село Мысы, с которого и начался городок. Через 5 км после урочища, на холме перед рекой Ремной, был еще один постоялый двор.

Не исключено, что этот постоялый двор вырос из кордона егеря или лесника, так как упоминания этого места говорят о его бесприютности. Оказавшаяся там в непогоду семья Ермаковых, ехавшая в 1850-е годы в Нижний Новгород, описала в одном из своих писем этот двор именно как кордон. Одинокий егерь пустил их в дом, а когда гости спросили ужин, положил им на стол битого зайца – всю его добычу за день.

Егерь пожаловался на непроходимость лесов, которые не приносят дохода своим владельцам, плохую охоту и отсутствие подводы с продуктовыми припасами. Ермаковы удивились сообщению о плохой охоте – места нелюдимые, зверя должно быть много. Хозяин сослался на болота, которые любой зверь обходит. В итоге вместо того, чтобы поужинать хозяйскими харчами, Ермаковым пришлось кормить бедного егеря своими дорожными припасами. Малое количество хлеба из багажа было поделено между всеми участниками ужина.

Мы подумали, что это единственное место на старых постоялых дворах Московского шоссе, где нет ни одной живой души. Однако мы ошиблись – рядом с фундаментом мы обнаружили дядю с камерой для фиксации нарушений ПДД.

Фундамент прежнего дома заметен даже в лесу – периметр в виде возвышенности и обширная яма в середине. Лес так и не растет на месте этого бедного постоялого двора. Вот я стою на краю фундамента.

Через полкилометра – мост через речку Ремну. За ней на 1850 год начиналась Владимирская губерния, и путников ждал пошлинный двор в Мячковой, почтовая станция в Золиной, чьих жителей называли «чернотропами». После Золинской следующей была станция в селе Красном – сейчас уже в черте Гороховца.

За Клязьмой природа менялась – это можно видеть и сейчас: унылейшие нижегородские болота с кривыми березами и тощими соснами сменяли чистые леса и поля Владимирщины. Кроме этого, шоссе шло уже через населенные пункты, в которых можно было и обогреться, и получить помощь.

В 1860-х годах эта часть шоссе выглядела уже несколько запустевшей – построенная всё тем же бароном Дельвигом железная дорога от Нижнего Новгорода до Москвы оттянула на себя пассажиров. Сейчас этот участок М7 не может пожаловаться на запустение, и он ничего не забыл.