Милое Щелыково

На карте России есть уникальные точки – это места, вдохновлявшие великих из года в год. И этих точек не так уж много.

Нижегородцам повезло вдвойне – в дневной доступности находится не только болдинское имение Александра Сергеевича Пушкина, но и любимое Александром Николаевичем Островским Щелыково. Чтобы добраться до него, предстоит проехать вдоль Волги мимо старинных Пучежа, Юрьевца, Решмы и Кинешмы, пересечь реку и углубиться в костромские леса по вековому Галичскому тракту. Всего четыре с половиной часа пути для тех, кто умеет отлично справляться со своей самобеглой коляской по дорогам районного значения.

Кстати, этот маршрут – самая настоящая “машина времени”, потому что по приезду вы погрузитесь в мир загородной жизни помещиков XIX века. А раньше люди знали толк в лечении истерзанных городом душ природной красотой и милыми удовольствиями. К тому же Щелыково особенно гостеприимно 🙂

В.Г.Перов. Портрет Александра Николаевича Островского. 1871 год..

«У нас обычай, — писал Островский в 1878 году артисту Музилю, — чем больше гостей и чем дольше гостят они, тем лучше!»

«Что за реки, что за горы, что за леса! — восхищался Островский. — У нас все реки текут в оврагах — так высоко это место… Если бы этот уезд был подле Москвы или Петербурга, он бы давно превратился в бесконечный парк, его бы сравнивали с лучшими местами Швейцарии и Италии».

“… Настоящее Щелыково настолько лучше воображаемого, насколько природа лучше мечты. Дом стоит на высокой горе, которая справа и слева изрыта такими восхитительными оврагами, покрытыми кудрявыми сосенками и липами, что никак не выдумаешь ничего подобного». – совершенно искренне нахваливал Александр Николаевич свою усадьбу.

О, сколько вас ждет!

Дом помещика Островского так уютен, что кажется вот-вот и в створ белых дверей войдет хозяин. Отодвинет венский стул, шаркнув им по некрашеному натертому полу, и попросит сесть за стол пить чай с чабрецом или мятой. Велит подать пироги и настоятельно рекомендует вишневое варенье без косточек еще с прошлогоднего урожая. И не откажешь!

Череда уютнейших комнат. Все эти вазочки с низкими букетами, что так любил Александр Николаевич, бальзамины в окнах, глянцевые бока печей, уютные подушечки на тахте и вязаные крючком или на коклюшках салфетки… Пройдите по домотканым половичкам, посмотрите, где писались те самые пьесы, что мы знаем со школы.

Очарование усадебной жизни обволакивает, как вечерний молочный туман, рождающийся в низинке над рекой Куекшей. Хочется остаться и никуда больше не уезжать. Потому что время здесь никуда не спешит.

А тонкий художественный профиль терема дочери драматурга! Не сохранивший обстановку он покорит вас, как любая искренняя женская фантазия – ведь рожден он женской головкой художественно одаренной наследницы.

Парк околдует вас своими опушками, вековыми елями и деревянными лесенками-мостиками, бегущими по оврагам и гривам, а также беседками, затерявшимися в зелени, как бусины в дорогой шкатулке.

Словом, отправляйтесь в любой сезон – хоть томно-жарким летом, хоть под хрустальным небом золотой осени, хоть по первой зелени легкомысленной весны. Дорога зимой с ее коварными дорожными условиями займет больше времени и потребует стальных нервов, но если вы уверены в доброй дороге – рискните.

Щелыково – типичная усадьба средней руки. Таких по России было множество – не богатые и далеко не всегда приносящие вообще хоть какой-то доход, но воспитавшие поколения барчуков и барышень, ставшие для них тем самым гнездом, в которое возвращаются, получив его в наследство и привозя уже своих детей. Тенистые липы, тяжелые ветви яблонь, непременная речка или пруды, скромный и при этом удобный усадебный дом с флигелем и целой системой конюшен и сараев. Все эти обеды на верандах под парусиновыми навесами, бормотание старой няньки и служанка в подаренном доброй барыней платке, спешащая с самоваром к столу – мир полуденной дремы, охотничьей страсти и материнского представления о здоровом детстве.

Вот и история появления Щелыкова в жизни драматурга Александра Островского (1823 – 1886 гг) была бы невозможна без его отца – Николая Федоровича.

Отец драматурга Николай Островский (1796-1853 гг)..

Николай Федорович был сыном священника, семинаристом, который не стал батюшкой, а предпочел судейскую карьеру. Дослужившись до восьмого класса, получил, как полагалось, личное дворянство (Саше к этому времени уже было шестнадцать). Мать, Любовь Ивановна (урожденная Саввина), мягкая и добрая женщина, была дочерью просвирни и пономаря. Жили Островские в Замоскворечье – уютном, радушном, с его двухэтажными домиками и высокими колокольнями, населенном свахами, купцами, дьячками, мещанами, ремесленниками, мелкими чиновниками. Утопающее в колокольном звоне, пахнущее пирогами и цветущее своими садиками да шалями купчих идиллическое Замоскворечье было замкнутым миром со своими правилами и понятиями, своими драмами, своими удовольствиями – зимой катанье на санях, летом на лошадях, гулянье в Сокольниках или Марьиной Роще.

Популярность энергичного, образованного, талантливого адвоката Островского-старшего дала ему возможность в 1841 году оставить государственную службу и отдаться только частным занятиям.
В 40-е годы Николай Федорович был председателем нескольких крупных конкурсов — низших судебных инстанций Коммерческого суда, разбиравших дела несостоятельных должников, купцов-банкротов. В самом начале 40-х годов Николай Федорович уже владел в Москве семью домами. Вероятнее всего, он и в дальнейшем вкладывал бы свой растущий капитал в доходные дома.

Мать Островского рано умерла – Саше было 8 лет. Четверо детей остались сиротами. Отец женился через пять лет на обрусевшей шведке Эмилии фон Тессин. Мачехой она оказалась внимательной и доброй, учила детей языкам и музыке, заботилась о них как родная мать. Детей вскоре стало шестеро. Саша еще гимназистом начал писать стихи. Отец, однако, прочил ему юридическую карьеру, так что после выпуска 17-летний Островский пошел учиться на юридический факультет Московского университета, куда имел право поступить без экзаменов, поскольку баллы в аттестате были довольно высокие. Но юриста из него не получилось. Отец устроил юношу писцом в совестный суд на 4 рубля жалованья; затем он перешел в суд коммерческий – чиновником стола «для дел словесной расправы».

С 1849 года Александр Островский приводит в свою часть отцовского дома мещанку Агафью Ивановну, женщину душевную и добрую, здорово похожую на обломовскую Агафью Матвеевну. Отец избранницу не одобрил, его отношения с сыном разладились – он перестал выдавать Александру деньги. Впрочем, молодой драматург не стал заключать законного брака, то есть венчаться, и Агафья Ивановна, исправно рожающая детей, осталась при Островском невенчаной женой.

Москва. Дом в Николо-Воробьинском переулке, где с 1841 по 1877 год жил А.Н. Островский..

Один из посетителей, Михаил Семевский, оставил воспоминания об Островском в начале его семейной жизни: маленький дом, грязная лестница и незапертая по московскому обычаю дверь; за дверью визитера встречает маленький мальчик с пальцем во рту, за ним другой, за ним кормилица с грудным, и только в третьей комнате сидят хозяин с хозяйкой – причем хозяйка сразу убегает за перегородку, а хозяин мучительно думает, следует ли ему снять халат. «Я увидел перед собой очень дородного человека, на вид лет тридцати пяти, полное месяцеобразное лицо обрамляется мягкими русыми волосами, обстриженными в кружок, по-русски (а lа мужик или а lа Гоголь – как его рисуют на портретах), малозаметная лысина виднеется на маковке, голубые глаза, кои немного щурятся, при улыбке дают необыкновенно добродушное выражение его лицу», – рассказывал гость.

Александру Островскому было тяжело – семья росла, а гонорары – нет. Рожденные в невенчаной семье дети числились незаконными и не имели права на отцовскую фамилию. К тому же после десяти лет жизни с гражданской супругой у Островского вспыхнула страстная любовь к актрисе Любови Косицкой. Оба имели семьи, а актриса и вовсе не собиралась отвечать пылкой взаимностью на притязания драматурга. Став вдовой в 1862 году Косицкая продолжала отвергать чувства Островского. Вскоре у нее начались отношения с сыном богатого купца, который в итоге промотал все ее состояние. Островскому же она писала: «…Я не хочу отнимать любви Вашей ни у кого».

Любовь Никулина-Косицкая. Гравюра с рисунка И.Лебедева. Середина XIX века..

Невенчаная жена драматурга Агафья Ивановна была женщиной умной, с тонкой легкоранимой душой. Кроткая по характеру она молча сносила свою обиду, когда гражданский супруг воспылал любовью к Косицкой. В 1867 году Агафьи Ивановны не стало. Надо сказать, что все ее дети умерли во младенчестве – кроме одного, Алексея Александрова (фамилия по отчеству отца), который умер в 21 год, пережив свою мать всего на два года. Ничего не осталось от двадцатилетней жизни и семьи Островского. Поразительно отношение к этому браку наследников Островского, детей от второго, венчанного брака: они не сочли нужным даже сохранить для потомков фамилию Агафьи Ивановны. Не осталось ничего – ни портрета, ни записки. Будто и не жил человек, не любил….

Островский-старший начинает болеть, а супруга просит его оставить адвокатскую практику и больше бывать в деревне. Стоит отметить, что у сбегающего от семейных неурядиц в сельскую жизнь Николая Федоровича Островского давно зрел план уехать в деревню. Будучи небедным человеком, он с 1846 года он начал покупать с торгов поместья. Им было куплено четыре имения в Нижегородской и Костромской губерниях, в которых состояло 279 крепостных крестьян. Среди этих поместий самое большое — Щелыково. Оцененное становым приставом в 20 820 руб. 30 коп. серебром и купленное Николаем Федоровичем 28 июля 1847 года за 15 010 рублей, оно находилось в Кинешемском уезде Костромской губернии.

К тому времени Щелыково было уже запустевшей барской усадьбой. Первые сведения о нем относятся к середине XVIII в. — в «сказках» третьей ревизии упоминается «сельцо Щелыково владения статского советника Ивана Федоровича Кутузова». Сам помещик принадлежал к известной костромской боярской фамилии Кутузовых — за его предками по писцовым книгам еще начала XVII в. числились почти все населенные пункты в окрестностях усадьбы. Среди «лейб-кампанцев», возведших на престол Елизавету Петровну, находился капитан Кутузов. Очевидно, им и заведена в Щелыкове усадьба.

Когда-то усадьба слыла одной из богатейших в округе и была застроена красивыми зданиями, от которых, правда, сохранились на тот момент лишь остатки фундаментов. По преданию, усадьба была уничтожена большим пожаром. Однако владевший ею в то время Федор Михайлович Кутузов, являвшийся с 1788 по 1800 год костромским губернским предводителем дворянства, не пожалел средств для восстановления усадьбы. Им же был построен и ныне существующий двухэтажный деревянный дом, о котором впервые встречаются сведения в архивном описании последней четверти XVIII века. После Кутузова усадьба досталась его старшей дочери, а затем ее сыну, A. Сипягину. Последний вел разгульную жизнь, а потому вскоре заложил приходящее в упадок Щелыково в Московском опекунском совете. Впоследствии дедово имение пошло с молотка.

На момент покупки Щелыкова Островским-старшим в усадьбе кроме главного дома было три флигеля, в которых размещались дворовые люди. В хорошей сохранности оказались и все необходимые подсобные помещения: большой каменный конный двор, двухэтажный амбар, кормовой сарай, мякинник, три погреба, баня, каменная кузница и так далее.

Возвратившись в 1847 году из только что приобретенного им сельца Щелыкова, Николай Федорович с увлечением рассказывал о нем своим детям. Больше всего усадьбой заинтересовался Александр, как ценитель русской природы.

В апреле 1848 года вся семья, кроме брата Михаила, собралась в Щелыково. Ехали на лошадях в трех каретах. Александру Николаевичу так понравилось в усадьбе, что он вместо положенных ему по отпуску 28 дней прожил там до осени и был навсегда очарован щелоковскими красотой и привольем, великолепием окрестностей.

«С первого разу, — записал в дневнике Александр Николаевич, — оно мне не понравилось… Нынче поутру ходили осматривать места для дичи. Места удивительные. Дичи пропасть. Щелыково мне вчера не показалось, вероятно, потому, что я построил себе прежде в воображении свое Щелыково. Сегодня я рассмотрел его, и настоящее Щелыково настолько лучше воображаемого, насколько природа лучше мечты».

Весьма довольный купленным имением, Николай Федорович сделал его своей временной (летней), а потом, по-видимому с 1851 года, и постоянной резиденцией. Окончательно поселившись в Щелыкове, новоявленный помещик оформляется в качестве костромского дворянина и энергично начал превращать имение в доходное коммерческое предприятие. И ему это практически удалось.

В декабре 1852 года, чувствуя в связи с недомоганием приближение смерти, Николай Федорович написал завещательное распоряжение, по которому Щелыково передавалось его жене Эмилии Андреевне Островской с детьми, рожденными от брака с нею. Детям от первого брака — Александру, Михаилу и Сергею — отдавалось небольшое имение в 30 душ в Солигаличском уезде Костромской губернии и два маленьких деревянных дома в Москве. В одном из этих домов проживал драматург.

Извещенный о тяжелом состоянии отца, Александр Николаевич немедленно поехал к нему, но в живых его уже не застал. Николай Федорович умер 22 февраля 1853 года.

Фото Александра Островского, 1856 год..

По изустному преданию, отец драматурга перед смертью попросил приподнять себя с кровати, чтобы в последний раз окинуть взором прекрасную природу так полюбившегося ему Щелыкова. По рассказу его дочери Н.Н. Островской, писательницы, было чем восхищаться!

«С балкона гостиной открывался вид, который славился на всю окрестность. То была вполне законченная картина, в которой ничего не прибавить, не убавить. На горе, в полукруглой рамке темного леса, волновались разноцветные нивы. От полей мягким скатом спускались до самой реки луга… Неширокая, но полноводная река змеилась в цветущих берегах; местами над ней склонялись кусты ольх, отливавшие изумрудом. Направо, там, где кончается зубчатая кайма леса, возвышалась белая церковь с сияющим крестом».

Это церковь Николы на Бережках блестела крестом. Николай Федорович похоронен в ограде этого храма.

Эмилия Андреевна Островская не смогла содержать хозяйство Щелыкова на уровне, достигнутом ее мужем. Из доходного, растущего поместья, каким оно было при Николае Федоровиче, Щелыково постепенно сокращалось и превращалось в запущенное. В послереформенных условиях вести хозяйство стало много труднее. Ушла даровая сила. Усложнившиеся занятия хозяйством да и жизнь в Щелыкове после смерти мужа все более и более тяготили Эмилию Андреевну. Ей хотелось быть с родными детьми, жившими в Москве.

Александр Николаевич, искренне любивший Щелыково, принял решение выкупить его у мачехи вместе с братом Михаилом. Щелыково было куплено на деньги Михаила Николаевича, которому драматург выплачивал свою часть постепенно, годами. Формальный ввод во владение состоялся 8 октября 1873 года.

«Вот мне приют, — писал драматург в начале сентября 1867 года,— я буду иметь возможность заняться скромным хозяйством и бросить, наконец, свои изнуряющие драматические труды, на которые я убил бесплодно лучшие годы своей жизни».

«Бог даст, — писал Александру Островскому брат Михаил, — крестьянская жизнь и хозяйственные занятия рассеят тебя и укрепят твое здоровье».

Потеряв Агафью Ивановну в 1867 году, драматург два года спустя женится на молодой актрисе Марии Васильевне Бахметьевой. Судя по оставшимся воспоминаниям, особа обладала довольно энергичным и вздорным характером. А если учитывать, что юная жена была младше мужа на 22 года, можно понять, почему семейная жизнь драматурга была не безоблачной. Брак с Марией Васильевной не встречал сочувствия и ближайших родственников драматурга, в частности со стороны мудрого и тактичного брата Михаила. Даже через долгие годы она не достигла полного, безусловного расположения ни родных, ни ближайших друзей своего мужа.

Современники отмечают, что Мария Васильевна не лишена была чванливости и высокомерия в обращении с уездно-кинешемской интеллигенцией, что не возбуждало к ней симпатии и со стороны последней. Было в облике Марии Васильевны что-то восточное, а потому, зная ее любовь к цыганским романсам, говорили, что она и сама – цыганка.

«Вообще, — вспоминает о ней соседка по имению Мария Олихова, — Александру Николаевичу с женитьбой приходилось тяжело: жили они не по средствам. Жену, Марью Васильевну, он привез из «артисток», и она как-то не подходила к местным обычаям и семейному укладу жизни Островских. Тут еще много неизвестного… ».

Впрочем, появившиеся дети все сглаживали – Александр Николаевич опять был окружен малышами, которых очень любил.

Молодая супруга драматурга с ребенком..

Разумеется, нет ничего полезнее для детей, чем деревенский воздух, парное молоко и свежие ягоды. А потому поездки в “милое Щелыково” были ежегодными и обставлялись как целое событие. Сборы начинались задолго, с закупок всего самого необходимого. Иногда Островскому приходилось даже занимать деньги, чтобы обеспечить отъезд самым лучшим образом. Обозы с необходимой провизией и нужными припасами отправлялись в Щелыково заранее. В итоге само семейство ехало практически налегке.

С 1871 года, в связи с завершением строительства Иваново-Кинешемской железной дороги, Островские начали пользоваться только этим видом транспорта, тратя на него всего от 15 до 17 часов. Они садились днем в 70-е годы на пассажирский, а в 80-е годы на почтовый поезд Нижегородской железной дороги, затем пересаживались в Новках на Кинешемскую дорогу и в семь часов утра следующего дня прибывали в Кинешму.

Вокзал в Кинешме..

На вокзале Островских обычно ждали лошади, присланные из усадьбы. Если погода не благоприятствовала переезду через Волгу, то кучер вез семью драматурга на постоялый двор, где постоянно останавливались приезжавшие туда по делам усадьбы приказчик и рабочие. Вероятно, это был дом Тюрина на Московской улице.

Кинешма. Московская улица..

По крутому спуску тройка лошадей, сдерживаемая кучером, осторожно спускалась к перевозу.
Переезд через Волгу не всегда оказывался приятным. Так, прибыв 9 мая 1868 года в Кинешму, Александр Николаевич по случаю страшной бури с дождем и снегом не мог в этот день добраться до Щелыкова и с большим трудом, при сильном ветре, потратив два часа, переехал Волгу только на следующий день. Задержанный в Кинешме разбушевавшейся стихией, драматург писал Марии Васильевне: «Не можем попасть в Щелыково по причине очень сильного ветра… Переезжать нельзя, перевозить никто не берется; ветер страшный, и Волга в полном разливе, воды столько, что я никогда и не видывал: так мы целый день и сидим на воде на пристани в холоде. Теперь перебрались в город в гостиницу, где ночуем».
Эту волжскую бурю, произведшую на драматурга большое впечатление, он описал в не дошедшем до нас письме к брату.

Буксирный пароход “Межень” на Волге..

В 1873 году паром, на котором Островские перебирались через Волгу, едва не был потоплен буксирным пароходом. К. В. Загорский, бывший вместе с драматургом, вспоминает: «Выехавши на середину Волги, мы увидели, что по левую сторону Волги шел буксирный пароход. Нужно было опередить его, а иначе отнесло бы нас далеко по течению. Александр Николаевич сел на весло, я тоже, и начали усиленно грести и перед самым носом парохода проскользнули так, что волна от парохода чуть не опрокинула лодку. Александр Николаевич очень испугался, побледнел, но ничего не говорил. Мы благополучно переправились на другой берег и в экипажах отправились в усадьбу».

Но в безветренную погоду, когда Волга плавно катит свои воды, переезд через нее, как правило, доставлял драматургу большое удовольствие. 23 мая 1881 года он извещал Бурдина: «Мы, сверх ожидания, доехали не только благополучно, но даже приятно. Погода была теплая, совсем летняя, мы ехали всю дорогу и переезжали Волгу в легком платье».

Кинешма..

А вот Галичский тракт сам по себе был совсем не самой приятной дорогой. В те времена эта дорога была до крайности ухабистая, после дождей колеистая, в глубоких выбоинах — ямах, в лужах. Иногда, особенно осенью, она представляла сплошную жидкую глину. Ехать по такой дороге было мукой мученической. Лошади шли шагом, в лучшем случае легкой рысцой, старательно объезжая рытвины разбитого пути. С выбоинами пути не справлялись даже мягкие рессоры экипажей – ездоков страшно трясло. Если в ненастье эта дорога становилась непроезжей, то в жаркую погоду — нестерпимо пыльной. 5 июня 1877 года, приехав в Щелыково, Александр Николаевич извещал Марию Васильевну: «Дорога не только просохла, но так пыльна, что я до сих пор не промою глаз». От поднятой пыли приходилось закрывать лица платками и надвигать шляпы, но и это не помогало.

Галичский тракт. Мост через р. Кичегу около с. Угольского..

Но этот тракт, соединяющий Кинешму с городом Галичем, кроме мучений доставлял и известный интерес своей бойкостью. По нему в сухую погоду мчались лихие пары и тройки запряженных лошадей с их владельцами—помещиками, чиновниками и купцами. Тут же тянулись брички и фургоны мелких перекупщиков кустарных изделий, хлебных и других продуктов питания, медленно тащились обозы с тяжелой поклажей. Шли и пешеходы — в одиночку и группами. По этому тракту в известные времена года возвращался «из столиц на побывку в родные деревни партиями рабочий люд, выходящий на отхожие промыслы из Галицкого, Чухломского и Кологривского уездов в Костромской губернии». Дорога то расширялась, то суживалась обступавшим ее лесом.

После деревни Хвостово до самого Щелыкова шел сплошной лес. Когда перемежались конные и пешие путники, то в безмолвной, настороженной тишине дремучего леса непроизвольно вспоминались рассказы о грабежах и убийствах, совершавшихся на этом тракте. 19 декабря 1869 года управительница Щелыкова сообщала Островскому: «У нас сильный грабеж и много народу убивают, и наш возчик едет на Кострому: отсюда ближе бы (до Москвы), да боится!». Здесь «пошаливали» и в более поздние годы. И путешественников невольно охватывал страх.

Сейчас бояться стоит лишь выбоин в довольно дырявом асфальте, если ваш автомобиль носит низкопрофильную резину.

На восемнадцатой версте круто поворачивали с тракта влево. Ровно также свернете и вы – дорога хранит свою память. До усадьбы останется две версты. По густому, хорошо сбереженному лесу дорога приводит к мосту через речку Куекшу, бегущую в глубокой долине. На левой стороне чуть повыше моста раньше виднелись мельница, маслобойка и их служебные строения: дом мельника, амбар, крытый навес для лошадей и телег помольцев. Проехав мост, лошади медленно поднимались в гору. Сейчас вы просто преодолеете живописнейшие два километра. Мельница и прочие строения, которые были видны с моста, не сохранились.

Сельцо Щелыково уютно расположено на горе. С трех сторон (западной, южной и восточной) оно окружено лесом и только с одной, северной,— пахотной землей, полосы которой спускаются к речке Сендеге, опять окаймляющейся лесом.

Уже вблизи усадьбы, за последним поворотом, справа, раньше открывалось поле, на котором виднелась рига с током для обмолота хлеба, а также сенной сарай, расположенный вдоль проезжей дороги, обсаженной березами. Вся усадьба была обнесена палисадом. Лошади привычно сворачивали в ворота, и экипаж въезжал в усадьбу. От ворот вилась дорога, посыпанная песком. Путь завершен. Островских обычно радостно встречали служители усадьбы – приказчик Любимов, садовник Феофан Сметанин, рабочий Андрей Кузьмич Куликов, «стряпка» Ольга и другие. И наконец, как в пьесе: “Все входят в дом”.

Вы же, оставив автомобиль на обочине проезжей дороги, можете отправиться в кассу за билетами, предварительно изучив схему усадебных строений.

Непременно купите билет на посещение усадебного дома с экскурсией. Точно не пожалеете. А если повезет с экскурсоводом (впрочем, они там все влюблены в усадьбу), вы увезете с собой сплошное очарование, а уютнейший дом будет вам сниться в самых ласковых снах.

Жилой дом в Щелыкове очаровал и Александра Николаевича, причем с первого же взгляда. 2 мая 1848 года он пишет в своем дневнике, что дом «удивительно хорош как снаружи оригинальностью архитектуры, так и внутри удобством помещения… Дом стоит на высокой горе, которая справа и слева изрыта такими восхитительными оврагами, покрытыми кудрявыми сосенками и липами, что никак не выдумаешь ничего подобного». Этот дом действительно оригинален внешне и весьма удобен, уютен расположением комнат внутри.

Он — одноэтажный. Но антресоли в виде верхнего полуэтажа с восемью окнами придают ему с северного фасада облик двухэтажного. Четыре белые колонны посредине открытой террасы и два крыльца по углам, черное, служебное (восточное), и парадное (западное), к которому подъезжали экипажи, сообщают ему нарядность и своеобразную импозантность.

Высокий чердак над остальной частью здания с большим полукруглым окном на юг позволил сделать всю крышу на одном уровне, что способствует стройности и гармоничности архитектуры дома.

На южном фасаде большая терраса, крытая тесом, с парусиновым бордюром наверху, с опускающимися на шнурах, наподобие штор, занавесками из сурового полотна.

На террасе длинный некрашеный стол, а вокруг него плетеная мебель: стулья, кресла, диванчики. Южная терраса — место тихого обеда на открытом воздухе, вечернего чая, дружеских бесед с гостями, а иногда в жаркие дни и творческой работы драматурга.

Во времена Островского с южной террасы открывался вид на деревню Василёво, на церковь погоста Бережки и на церковь села Твердово. Владельцы усадьбы строго следили, чтобы эта панорама не закрывалась зелеными насаждениями усадьбы. Просеки прочищались, липы на склоне перед домом регулярно подстригались. На окнах южной стороны для защиты от солнца были маркизы, то есть наружные навесы. Сейчас и просека уже заросла, и маркизы отсутствуют.

Внутри, по виду и расположению комнат, дом как бы делился на две резко отличающиеся друг от друга части — зимнюю и летнюю. Зимняя — это комнаты северного фасада, с низкими потолками, небольшими окнами, обилием печей и лежанок (в антресолях). Летняя — 4 большие комнаты, с высокими потолками, большими окнами, выходящими на солнечные стороны. При Александре Николаевиче это были столовая, гостиная, кабинет и спальня.

Драматург с удовольствием, в особенности в первые дни приезда, расхаживал по комнатам так нравящегося ему старинного дома. Здесь чувствовались заботливая рука хозяев и порядок, неукоснительно сохранявшийся по раз заведенным правилам. По обычаю того времени полы — белые, то есть некрашеные. Сделанные из дуба, часто мывшиеся, они всегда были безупречно чистыми. Внутренняя обстановка не отличалась роскошью, но не казалась и бедной. Все выглядело очень просто и в то же время строго, солидно. Соседка по Щелыкову, Мария Гавриловна Олихова, не могла не отметить: «Он вообще любил все русское, и в доме у них было по-старинному».

Поднявшись по лестнице парадного крыльца, посетитель через двустворчатую дверь попадал в закрытую его часть. Он проходил расположенные влево и вправо чуланчики. В левом из них хранились рыболовные принадлежности Александра Николаевича.
За чуланчиками следовала вторая двустворчатая дверь, ведущая в сени. По воспоминаниям дочери драматурга, здесь в небольшом углублении стоял коричневый рундучок.

Через тяжелую, обитую войлоком дверь посетитель входил в прихожую. В прихожей налево на стене были вешалки. Тут же, в углу, оригинальная, окрашенная светло-коричневым лаком палка-стул, с которой Александр Николаевич ходил в дальние прогулки. Направо под окном размещались две старинные скамейки-лари коричневого цвета. Здесь же висело зеркало.

Из прихожей в столовую вели две двустворчатые двери, располагавшиеся по обе стороны большой белой изразцовой печки. Но всегда действующей при Островском, по-видимому, была лишь правая, ближе к окну.

Столовая — самая обширная из всех комнат щелыковского дома. В ней по стенам размещалось: при входе налево, по северной стене, закрывая второй вход из прихожей, небольшой светлый березовый буфет; почти в начале восточной стены — окошечко из столовой в буфетную; рядом, по правую его сторону, стоял столик, а на нем старинный, еще от Николая Федоровича, самовар.

Рядом с ним медная полоскательница и чайное полотенце. Далее, вдоль стены, почти до дверей в гостиную, располагался ряд «запасных» (на случай приезда гостей) довольно массивных светлых венских стульев с плетеными сиденьями. Вдоль южной стены красовались плетеные жардиньерки с цветами. У западной стены, у окон, также жардиньерки с цветами, в простенках два раскладных ломберных стола с малиновым внутри сукном. Над одним из них висели стенные часы в светлой восьмигранной оправе.

Середину столовой занимал большой овальный раздвижной стол («сороконожка»), вокруг него — венские стулья. Сверху спускалась висячая лампа с белым фарфоровым абажуром.

По воспоминаниям, в углу между южной и западной стеной стоял венский диванчик, а над ним небольшой образ Николая-чудотворца; на всех окнах (их шесть, три на запад и три на юг) висели соломенные жалюзи и легкие летние занавески с подхватами.

Во времена Островского кухни в помещичьих домах никогда не располагались в самом доме, они всегда находились в другом здании. Так и здесь, кухня размещалась в первом этаже полукаменного служебного флигеля, расположенного вблизи жилого дома. Оттуда кушанья приносились через черное крыльцо в буфетную комнату в кастрюлях, там переливались в суповую миску или выкладывались на блюда и через окошечко передавались в столовую. Миска ставилась перед хозяйкой, которая разливала суп по тарелкам, вторые же блюда обычно обносились, и каждый сидящий за столом сам себе накладывал их на тарелку, после чего блюдо ставилось перед хозяйкой. Использованная посуда собиралась горничной и передавалась ею через окошечко в буфетную.

Распорядок дня обычно был таков: в восемь-девять часов — утренний чай; в час-половина второго — обед; в четыре с половиной-пять часов — дневной чай; в восемь часов — ужин. Ложились рано — не позже десяти часов. Однако иногда этот порядок нарушался в зависимости от наличия гостей, задуманных дальних прогулок, пикников, поездок на рыбную ловлю на реку Меру.

К трапезам приглашали звоном колокола, висевшего на столбе у черного крыльца. В тихую погоду этот звон был слышен на расстоянии полутора-двух верст от усадьбы.

Из гостиной двустворчатые двери вели на запад — в столовую, на юг — на крытую террасу и на восток — в кабинет.

Сама гостиная была небольшая, с двумя изразцовыми печами, затемненная крышей над террасой, но очень любимая семьей Островских. Летом, даже в самые жаркие дни, там было прохладно: крыша террасы не пропускала солнечных лучей, в осенние же холодные и ненастные дни там было тепло: опять-таки крыша террасы препятствовала проникновению в комнату холодных ветров. Убранство гостиной было простое, довольно типичное для той поры. У восточной стены стояло старинное фортепьяно, около него — пуф, а перед ним стул, кажется, венский. Над инструментом, на стене, зеркало, отражавшее свет от свечных канделябров фортепьяно.

У северной стены стоял невысокий мягкий диван, перед ним овальный стол, на одной ножке, под ним ковер, вокруг стола и в свободных простенках два мягких кресла и шесть мягких стульев. Мебель была мягкой, без всяких видимых деревянных частей, обита однотипным материалом с узкой бахромой внизу. На столе, покрытом тяжелой скатертью с широкой бахромой, располагались: большая керосиновая лампа с фарфоровым расписным резервуаром и шелковым абажуром с бахромой, вазочка с цветами и пепельница.

Между диваном и пианино, у полукруглого зеркала белой изразцовой печи находилась простая черная этажерка на три полки, на которой лежали ноты. На западной стене, в узкой из золоченого багета раме, висела олеография «Мадонны» Мурильо. На северной стене, над диваном, в такой же рамке висела написанная неизвестным итальянским художником масляными красками картина (по всей вероятности, «Мария Магдалина»). По словам старшей дочери Александра Николаевича, Марии Александровны, эта картина подарена ей в годы ее детства каким-то старцем, пешком путешествовавшим «по святым местам». Над дверью, выходившей на террасу, и рядом с ней расположенными двумя узкими оконцами — неширокий ламбрекен с узкой бахромой, по внешним сторонам окон — массивные тяжелые занавески с узкой бахромой, на подхватах из такой же бахромы.

Из гостиной двустворчатая дверь вела в кабинет драматурга, почти квадратную, очень светлую комнату, с тремя окнами, выходящими на юг, и двумя — на восток.

Александр Николаевич Островский. Фотограф Дьяговченко. 1879 год..

В северной стене, ближе к окну — двустворчатая дверь в спальню. Вдоль остальной части стены широкая турецкая тахта со спинкой из четырех съемных подушек и валиками по бокам. Перед тахтой — круглый стол на одной ножке, на нем тяжелая скатерть с бахромой. На столе стояла вазочка с цветами и лежал большой альбом с фотографиями. Под столом ковер.

По вечерам в комнату вносилась и ставилась на стол большая керосиновая лампа, аналогичная стоявшей в гостиной. Вокруг стола и вдоль западной стены простые черные полумягкие кресла и такие же стулья.

Вдоль южной стены, под окнами, большого размера письменный стол, на двух тумбочках-шкафиках. Верхняя доска затянута сукном. Молва приписывает изготовление стола самому Александру Николаевичу, так как стол явно кустарной работы. Однако, вероятнее всего, по просьбе драматурга, стол сделал его друг, местный искусный столяр-самоучка Иван Викторович Соболев. На столе — 2 медных канделябра на несколько свечей с зелеными абажурами, изящный деревянный дорожный ларец для письменных принадлежностей (заграничный подарок брата — Михаила Островского), кожаный бювар, жестяная коробка, служившая драматургу табачницей, колокольчик, вазочка с цветами, чернильница, подставка для ручек, полочка для подручных книг, фотографии в рамках (отца, жены и нескольких близких друзей) и в правом углу — счеты — признак хозяйственных забот Островского. В правой тумбочке хранились всякие хозяйственные документы по Щелыкову, в левой — рукописи. У стола — удобное плетеное кресло. Рядом с ним деревянная пепельница-песочница с откидной крышкой. Справа и слева от стола, у крайних окон — по мягкому стулу. Рядом со стулом, в правом углу — простая черная этажерка (на 4 полки) с книгами. В простенке между окнами восточной стены — ломберный стол, на нем — канделябры со свечами. Все стены кабинета были завешаны фотографиями, большинство из которых в рамках, выпиленных самим драматургом.

В простенках над письменным столом, справа — фотография Марии Васильевны с малолетней дочерью Машей на руках, слева — фотографии Михаила Николаевича. Тут же на стене висел самодельный барометр, сделанный самим Александром Николаевичем, в виде католического монаха, стоявшего в келье перед аналоем. В ясную погоду принадлежавший его одежде капюшон откидывался, в ненастную — плотно надвигался на голову.

Простенки восточной стороны тоже занимали фотографии, среди них, над ломберным столом, в небольшой черной рамке — группа членов редакции журнала «Современник».

На всех окнах — соломенные жалюзи и легкие занавески.

Спальня представляла собой небольшую комнату с одним окном, выходящим на запад. Поскольку жена драматурга, Мария Васильевна, занимала эту комнату и после смерти драматурга в течение 20 лет (она умерла в 1906 году), за комнатой крепко закрепилось название «спальня Марии Васильевны».

В ней вдоль южной стены располагалась кровать с пружинным матрацем, рядом ночной столик, покрытый салфеткой, на котором стояли подсвечник со свечой, стакан с водой, колокольчик, пепельница и спичечница (Мария Васильевна курила).

Мария Васильевна (фото конца 1890-х годов)..

У противоположной стены — умывальник, туалетный столик с пуфом и бельевой комод. У восточной стены, под окном, рабочий столик, по его краям по небольшому мягкому креслу.

В правом углу висела старинная икона. На окне — соломенные жалюзи и цветастые ситцевые занавески. В глубине комнаты дверь с застекленным и завешанным занавесочкой верхом вела в темный чулан, где помещались большой платяной шкаф и громадный деревянный сундук, на котором лежал ворох перин и подушек. Мария Васильевна очень боялась грозы. Когда начинало греметь, она забиралась в чулан и зарывалась в перины и подушки, чтобы не видеть молнии и не слышать ударов грома.

Под спальней Марии Васильевны и частично под кабинетом было оборудовано неглубокое подвальное помещение с выходом на восток (как раз под окном спальни), где в невысоких ящиках с песком хранились привозимые на лето бутылки с виноградным вином, на полках стояли бутылки с наливками и настойками, банки с вареньем, маринады и прочие припасы.

Из спальни Марии Васильевны двустворчатая дверь на север вела в помещение, примыкавшее к черному крыльцу. В былые времена, до крестьянской реформы 1861 года, это была «девичья», то есть помещение, где работали «сенные девушки», занимаясь различного вида рукоделием под наблюдением приставленной к ним надзирательницы — старушки, обычно лежавшей в этой же комнате на теплой изразцовой лежанке. Название «девичьей» за этим помещением сохранилось по традиции и после реформы.

При Александре Николаевиче и после него иначе как «девичья» его не называли. Вдоль небольших оконец, выходящих на восток, стояли такие же лари-рундуки, что и в прихожей. На одной из стен — керосиновая лампа. На окнах — светленькие ситцевые занавески с подхватами. Вдоль северной стенки, между выходом на черное крыльцо и дверью в кладовую, стоял большой, чисто выструганный деревянный стол. На нем крестьянки выкладывали Марии Васильевне приносимые ими для продажи продукты: яйца, ягоды, грибы, дичь, рыбу. У противоположной стены (южной) стоял еще стол, меньших размеров. За ним Мария Васильевна принимала и промеривала приносимые ей домотканое холщовое полотно различной толщины, кустарные тряпочные дорожки, плетеное кружево.

Рядом с лежанкой, расположенной у западной стенки, — дверь, ведущая в кладовую — небольшую комнату с окном, выходящим на северную террасу, в которое была вставлена решетка из клепаных железных полосок. По бокам, во всю длину комнаты, стояли неширокие деревянные стеллажи с тремя редко поставленными полками. Под окном — небольшой некрашеный столик, на котором лежал безмен, и стул. В этой кладовой, ключи от которой Мария Васильевна всегда носила при себе, хранились на одной стороне всякая неходовая и запасная столовая и кухонная посуда (тазы, кувшины и т. п. ), а на другой — сухие продукты, как-то: сахарные головы в синей обертке (рядом с ними машинка для колки сахара), «пудовички» (мешочки на пуд) с мукой, крупой, горохом, сахарным песком, стояли жестяные банки со специями, висели сухие грибы… Верхние полки занимали пустые четвертные и полуведерные бутыли, разного размера стеклянные банки (под будущие наливки и варенье).

Каждое утро сюда приходил повар, и Мария Васильевна, заказывая ему кушанья, с весу выдавала нужные продукты. Мясо, молочные и прочие портящиеся продукты хранились на леднике или в специальном подвале, в здании скотного двора, и отпускались там на месте, но тоже по счету. Только свежие овощи и ягоды повар получал от садовника, который тут же собирал их ему с грядок и кустов. Расположение помещений в черном крыльце было таким же, как и в парадном. Обитая войлоком тяжелая дверь вела из девичьей в сени, где против окна в углублении стояла небольшая лоханка на высоких ножках, над ней подвешенный на шнурах чугунный умывальник — «утка». Слева на гвозде — полотенце; справа — скамейка с ведрами с водой: речной — для умывания, ключевой — для питья, над ними тянутый железный ковшик, рядом — коромысло. Далее двустворчатая дверь вела в темную, обшитую часть крыльца с чуланчиками с каждой стороны. В одном из них хранились щетки, веники, тряпки и прочие хозяйственные мелочи. Отсюда двустворчатая дверь вела к открытой части крыльца со ступеньками вниз.

Девичья соединяется с прихожей узким коридором, южная стенка которого тянется под лестницами, ведущими на антресоли. Здесь по стене стояли деревянный сундук и простой, темного цвета посудный шкаф. Рядом — небольшая дверь в буфетную. В противоположной, северной стенке — двери в две жилые комнаты северного фасада. В первые годы владения Щелыковом, до постройки дома за полукаменным флигелем (так называемого «нового» дома, в отличие от основного дома, именовавшегося «старым»), в этих комнатах северного фасада, имевших отдельный выход через северную террасу, располагался брат – Михаил Николаевич Островский – когда приезжал в Щелыково. В меньшей комнате была его спальня, в большей, с дверью на террасу, — его кабинет.

Здесь же в отсутствие Михаила Николаевича жили, когда приезжали к Александру Николаевичу, и младшие братья, Петр и Андрей Николаевичи. После постройки «нового» дома Михаил Николаевич обосновался в нем, братья же Петр и Андрей продолжали жить в «старом» доме, в северных комнатах, которые так и именовались «комнатами братьев Александра Николаевича». После рождения младшего сына драматурга, Николая (1877), его сперва поселили с нянькой в этих комнатах, но через несколько лет Николая переселили наверх, где жили остальные сыновья Александра Николаевича, а нижние комнаты вернулись в распоряжение братьев. Как были обставлены эти комнаты при Александре Николаевиче — неизвестно, об этом не сохранилось никаких указаний и воспоминаний. Но Андрей Николаевич там часто живал и после смерти своего старшего брата.

Среди обслуживающего персонала «старого» дома эта комната слыла под названием «рабочего кабинета» Островского. В ней, в отсутствие братьев и гостей, которые иногда занимали эту комнату, Александр Николаевич занимался хозяйственными делами, принимал рабочих усадьбы, приказчика, просителей-крестьян и т. д.

Все жилые комнаты первого этажа были оклеены обоями, что придавало им особую уютность.
На второй этаж ведут две узенькие деревянные лестницы: из прихожей переднего крыльца в «мальчиковую», а из «девичьей» — в девичью половины. Там симметрично расположены шесть небольших комнат, предназначенных для детей, с узким проходом вдоль, отделенным от лестниц невысокой балюстрадой. Все эти комнаты были с белеными стенами и обставлены одинаково просто. В них стояли деревянные кровати, сделанные без единого гвоздя, с сенниками, положенными на доски, с пикейными или байковыми одеялами и пуховыми подушками (по две на кровати). В каждой комнате был ночной столик, обычный небольшой квадратный стол, два венских стула, умывальник и комод в четыре или пять ящиков.
В девичьих комнатах висели зеркала. На всех окнах жалюзи.
В четырех комнатах, выходящих на север, — лежанки, облицованные кафелем. В девичьей половине, в меньшей комнате, с окном на восток, помещалась гувернантка, в остальных двух — дочери драматурга Мария и Любовь. Там же размещались, когда приезжали, сестры Александра Николаевича, Мария и Надежда Николаевны.

В мальчиковой половине жили сыновья Александра Николаевича — Александр, Михаил и Сергей, впоследствии также Николай и их воспитатель. Продолжая семейные традиции, начиная с деда, Федора Ивановича, Александр Николаевич считал, что дать детям хорошее воспитание и образование — значит, дать им все. Поэтому он не жалел на домашних учителей и гувернанток никаких средств.

На фото изображены дети Островских..

В Щелыково Островские обычно брали с собой гувернантку, обучавшую детей английскому языку (Анна Эрнестовна), преподавательницу (или преподавателя) немецкого языка (Мария Карловна), воспитателя (Иван Алексеевич) или домашнего учителя (Виктор Федорович Подпалый).
Эти лица приезжали в Щелыково для занятий с детьми в 80-е годы. В начале 70-х годов в усадьбе был учитель немецкого языка, в 1874 году — гувернантка Анна Исаевна, а в 1879 году — Юлия Альфонсовна.

Многие предметы мебели – подлинные, что доставляет отдельное удовольствие.

Посмотрев дом, отправляйтесь гулять по усадебному парку.

«Старый» дом, окруженный цветником и деревьями, при Островском буквально утопал в зелени. Цветочные клумбы, окаймленные зеленым дерном, окружали дом с трех сторон, западной, южной, восточной, прерываясь лишь у входа в подвал и у лестниц южной террасы. На клумбах красовались лилии, ирисы, георгины, резеда, петунья, флоксы, пионы, табак. Вся внешняя стена кабинета была увита плющом. Сейчас, навреное, уже нет того буйства, но персонал музея старается высаживать клумбы.

Против южной террасы спускается парковая деревянная лестница вниз, к нижнему парку. Направо и налево от нее располагались беседки из желтой акации, переплетенной хмелем, а внутри них скамеечки в виде буквы «п».

У самого начала лестницы, с каждой ее стороны — кирпичные квадратные выбеленные столбики, увенчивающиеся большими вазонами с настурциями.

Вокруг дома густо росли кусты сирени, жасмина, желтой акации, жимолости, пионов разного цвета. Много было и черемухи, которую в период цветения Александр Николаевич очень любил. Татьяна Склифосовская вспоминает: «В комнатах всегда полумрак от разросшихся кустов сирени, жасминов, жимолости и пр. Под окнами кабинета, где наш великий драматург обдумывал свои произведения, клумбы запущенных цветов: огненно-желтых лилий, ирисов и других».

Нижний парк и сад вокруг дома содержались в большой чистоте. Каждую весну расчищались дорожки, сгребались и зарывались прошлогодние листья. Большое внимание уделялось также травяному покрову Красного двора.

По просьбе Островского расчищался и верхний парк, известный в их семье под названием «овражки».

Строя флигель для брата, Островский задумал заодно сделать в нижнем и верхнем парках несколько беседок. «Сделай милость, — писал Александр Николаевич 25 июля 1871 года к Н. А. Дубровскому, — попроси архитектора (С. А. Елагина. — А. Р. ) прислать рисуночки беседок». Рисунки Елагин немедленно прислал. Островскому они очень понравились. «Поблагодари, — отвечал он Дубровскому, — за меня архитекторчика, рисунки его очень милы и легко исполнимы».

В течение 1871 — 1872 годов на дорожках нижнего и верхнего парков были поставлены скамеечки и построены, по-видимому, две беседки. Одна, двухэтажная, в верхнем парке, а другая, по словам Н. Н. Любимова, подобная ей, «но много меньше размером и похуже», под «старым» домом, вправо от каменной лестницы». В начале XX века эта каменная лестница заменила деревянную.

Так нижний и верхний парки постепенно благоустраивались.
Самой любимой беседкой драматурга всегда была двухэтажная в верхнем парке. По воспоминаниям детей драматурга, дошедшим до его внучки М. М. Шателен, Александр Николаевич вносил последние изменения в текст «Снегурочки», уже посланной в печать, работая в двухэтажной беседке (летом 1873 года), и они прозвали ее «Снегурочкиной».

Эта беседка ловко прячется в парке – будьте внимательны, чтобы найти ее.

Во времена Островского парк украшался тремя прудами: маленьким, под двухэтажной беседкой, чуть левее ее и ближе к реке; средним — ниже и левее «старого» дома; большим — за средним. В ту пору даже в маленьком прудике, постоянно расчищаемом, водились крупные караси. Средний, с искусственным островком посередине, поддерживается в хорошем состоянии и ныне. Большой пруд, расположенный у самой реки Куекши и отделявшийся от ее русла неширокими перемычками, уничтожен в сильное половодье промывом перемычки; он превратился во вторую протоку Куекши. В настоящее время эта протока затянулась.

Особенно доволен был Александр Николаевич своим огородом, расположенным между Красным двором и верхним парком, на юг и запад от скотного двора. В огороде была небольшая теплица и ряд парников, прилегавших к южному фасаду скотного двора, который служил надежной защитой от холодных северных ветров.

Садовник Феофан Сметанин, многие годы работавший в усадьбе, не только ухаживал за цветами, а был и большим мастером в огородном хозяйстве. Помимо обычных овощей он выращивал всевозможные сорта капусты (цветную, брюссельскую, савойскую и т. п.), горошек, фасоль, артишоки, спаржу, всевозможные приправные травы, до десяти сортов салата и даже… декоративные тыквы. В парниках вызревали у него арбузы и дыни, чем он очень гордился. Островский приходил в восторг от выращиваемых им овощей. Приглашая в 1870 году Бурдина в Щелыково, драматург писал: «Я тебя попотчую таким салатом, какого ты не только не едал, но и не видывал». Хотя Александр Николаевич «был очень доволен, когда Феофан приносил ему несколько огурцов, только что сорванных с гряды… ».

Не обходил вниманием Феофан и ягодник, расположенный в западной части огорода. В изобилии росли там всевозможные сорта клубники, малины, смородины, крыжовника. Ягоды подавались к столу, с избытком хватало их на наливки и на заготовки (варенья, желе, сиропов), которыми Мария Васильевна обеспечивала семью на все зимнее время.

Уже после смерти драматурга парк Щелыкова пополнился новым сооружением. Голубой дом – памятник усадебной архитектуры начала XX века, построен в 1903 году по собственному проекту Марии Александровны Шателен, старшей дочери Александра Николаевича Островского. В новой усадьбе Мария Александровна старалась возродить тот же уклад жизни, который был при ее отце: в доме часто бывали гости, звучала музыка. Хозяйка придумала даже интерьеры дома, расписав вставки на дверях и стены.

Жаль, но интерьер не сохранился. На осмотр Голубого дома можно потратить время. только если вы хотите познакомиться с небольшими временными экспозициями. Во время нашей поездки одна из них была посвящена 70-летию Великой Победы и Снегурочке глазами детей.

И, конечно, прогуливаясь по такой красоте вы уже на второй час пребывания начнете воображать, как бы отдыхали тут, будучи барином или барыней. Как кричали бы какую-нибудь Липку, чтоб несла чаю и сластей на веранду, да прихватила бы вчерашний пирог. Или катались бы в тени старых аллей верхом на смирной пегой Красавице. Или принимали бы старинных друзей, показывая им все. что сами увидели только что. И, скажу я вам, недалеко бы вы ушли от того, что развлекало и утешало самого Островского.

Прибыв в Щелыково, Островский сбрасывал с себя городской костюм и облачался в деревенский. В своей усадьбе Александр Николаевич ходил в русском костюме: в рубашке навыпуск, шароварах, длинных сапогах, серой коротенькой поддевке и шляпе с широкими полями.
Александр Николаевич обыкновенно медленно расхаживал по дорожкам парка, садился на любимую скамейку над склоном к лугу, вблизи нового дома, и задумчиво всматривался в синие дали, в безбрежные просторы лесов, раскинувшихся за рекой Куекшей. По деревянной лестнице, идущей от главного дома, драматург спускался вниз.

После второй площадки, приходившейся почти к середине лестницы, шла липовая аллея: налево — к лугу и среднему пруду; направо — к еловой аллее, ведущей к купальне. По еловой аллее Александр Николаевич спускался к Куекше, где находилась купальня. Этот путь занимал не более пяти минут.

Около купальни стояла лодка, прикрепленная цепью к перилам. Иногда Островский поднимался на ней до погоста Николы на Бережках к своему приятелю крестьянину Соболеву или ехал вниз до деревни Субботино, пересаживаясь в другую лодку, находившуюся на приколе за мельницей.

В.Д.Поленов. “На лодке. Абрамцево.” 1880 год..

Ради хорошей прогулки Островский ходил за ягодами и по грибы. Вот как о них рассказывала его дочь — М. А. Шателен:

«Папа очень любил бывать в Ивановском и Грибовнике, причем обычно брал нас, детей, с собой. Вызывали восхищение росшие там стройные мачтовые ели, громадные вековые сосны. Бывало, мы с братьями возьмемся за руки и станем вокруг какой-нибудь. толстой сосны, так мы втроем ее едва обхватывали… Бывало, папа, очень любивший грибные походы, соберется с нами в Грибовник. На телегу накладывалось несколько пустых бельевых корзин, да у нас у всех по корзинке. Часа через три после приезда в лес наши бельевые корзины оказывались полными, и мы двигались в обратный путь, а придя домой, папа, довольный, оживленный, окруженный нами, гордо докладывал маме (Марии Васильевне) о количестве собранных грибов». Александр Николаевич мог часами разговаривать с его тещей о том, «грибное ли было лето, каких грибов больше уродилось, каких больше насолили, был ли урожай его любимых грибков-маслят».

Огромным удовольствием щелыковской жизни всегда было купание. Островский начинал купаться при первой возможности. 20 июня 1878 года он уведомлял в письме: «… здоровье мое действительно лучше; а приехал я сюда в очень незавидном положении: у меня были постоянные головокружения, так что я не мог пройти десяти шагов, не держась за что-нибудь. Теперь, благодаря хорошему воздуху, а главное, купанью, я чувствую себя свежее».

Одним из средств отдыха, а нередко и успокоения от житейских треволнений, Александру Николаевичу служил пасьянс. Если погода была сумрачная, дождливая, то после обеда хозяин предлагал своим гостям играть в винт или в преферанс. Играя, он всегда шутил, веселя своих партнеров забавными рассуждениями. «Сдадут ему, бывало, плохие карты, он начнет усиленно пожимать плечами и ворчать:
«Что ж это такое? Что вы мне сделали?.. Это не карты, а слезы… да-с, слезы и ничего больше… Ни одной представительной физиономии, все какие-то аллегории. Для гаданья, может быть, они и очень хороши, и приятны, и насчет интереса много говорят, а для винта совсем негодящие».

Проигрывая игру и отдавая штраф противникам, Островский частенько ворчливо-добродушно приговаривал: «Боже мой! Что же это такое?.. Как хорошо я играю и… как при этом несчастно. Удивительно, необъяснимо, ужасно!»
С 1875 года, почти ежедневно, чаще после завтрака, Островский отправлялся в «новый» дом или, как его еще называли, в «гостевой» флигель, соединявшийся со «старым» домом березовой аллеей.

Чаще всего в мезонине драматург занимался с лобзиком. Это занятие было одним из наиболее любимых им видов отдыха. Он выпиливал изящные рамки разнообразных размеров, увешивая ими стены своего дома, дарил их вместе с фотографическими карточками родным, друзьям, хорошим знакомым. Кроме того, Александр Николаевич выделывал лобзиком карнизы для портьер и занавесок на окна и двери.
В мезонине находился еще токарный станок, пользуясь которым Александр Николаевич мастерил мелкие и крупные поделки для дома. Драматург не раз принимался и за более сложные предметы.

Отдав должное столярным или токарным занятиям, драматург нередко брал какую-либо книгу и здесь же или на балконе флигеля садился читать ее.

Благодаря заботам драматурга и его брата Михаила Николаевича, библиотека, находившаяся во флигеле, была очень солидной. Ее основой явилось книжное собрание Николая Федоровича. В 1868 году Михаил Николаевич прислал первую посылку книг в 11 пудов, а затем эти посылки стали систематическими. Из Петербурга ящики с книгами прибывали в 1872, 1874 и 1876 годах. Много старых журналов Михаил Николаевич выслал из Петербурга в усадьбу в 1881 году. Щелыковская библиотека пополнялась и самим драматургом. Основная библиотека А. Н. Островского находилась в Москве. Но и щелыковская библиотека ярко свидетельствует о разносторонних интересах драматурга, о большой культуре владельцев усадьбы. Сейчас большая часть книг утрачена.

Находясь в Щелыкове, Островский, особенно в ранние годы, много гулял. Его не страшили расстояния. 10 июня 1867 года он сообщал Марии Васильевне: «Вечером хожу гулять с сестрами версты за две и за три».

В представлении людей, видевших Александра Николаевича в Щелыкове, это высокий, довольно полный, но стройный человек, с чисто русским лицом, с круглой светло-рыжей бородой и усами. Чаще всего он появлялся в простой белой или красной рубахе-косоворотке, иногда в чесучовом пиджаке. В летнюю пору, в хорошую погоду его встречали в самых отдаленных углах щелыковских окрестностей, чаще — в Высокове, Адищеве, Рыжевке.

Островский особенно часто ходил на погост Бережки, навещая могилу отца.

В семье Островского большим успехом пользовались прогулки на лошадях. Александр Николаевич предпочитал прогулки пешком и лишь в последние годы, в связи с недомоганием, стал чаще пользоваться экипажем. Он неоднократно выезжал из Щелыкова в Семеновское-Лапотное — тогдашний торговый центр округи.

В Семеновском-Лапотном, около церкви, на центральной площади во времена Островского был большой базар. Ярмарочным селом было и Угольское. В селе Угольском во времена Островского была усадьба Сабанеевых: каменный господский дом и Похвалинский храм.

Похвалинский храм в селе Угольском. 1820 год..

Отправляясь на прогулки с членами своей семьи и близкими друзьями, Островский охотно садился за кучера. Его помнят едущим на тройке на пикник в Сергеево или на прогулку в Адищево. У Александра Николаевича была любимая лошадь — красавица Потешка, ходившая коренником.

Галичский тракт..

При всем том Островский, когда ему позволяло здоровье, занимался охотой. Каждый год по его приезде в усадьбу из деревни Кудряево приходил «Петр-охотник» и докладывал о перспективах охоты. Островский в ранние годы охотился так интенсивно, что изводил весь запас пороху. Приглашая в Щелыково своих друзей, Островский манил их и удовольствием охоты. В последние годы своей жизни драматург уже не охотился, но материальную часть охоты старался содержать в исправности, помня о детях и гостях.

И.М. Прянишников “На тяге”. 1881 год..

При этом Александр Николаевич был страстным, поистине неистовым рыболовом. Его пером водил и рыболов, и художник, когда он с восхищением писал о водном щелыковском раздолье.

Постигнув премудрости рыболовной охоты, Александр Николаевич не приходил домой без рыбы. «У него, — свидетельствует С. В. Максимов, — как у опытного и прославленного рыболова, что ни занос уды, то и клев рыбы — обычно щурят — в омуте речки перед мельничной запрудой, и в таком количестве, при всякой ловле, что довольно было на целый ужин».

В.Г. Перов “Рыболов”. 1871 год..

В семье Островских большое место занимала музыка. Известно, что в молодости Александр Николаевич отлично пел и играл на фортепьяно, читал ноты, как книги. Сохранив недурной голос и в более позднее время, он охотно пел русские песни, сам себе аккомпанируя на гитаре.

Обе дочери драматурга, Мария и Любовь, были очень музыкальны, играли на рояле. Люба с детства, чуть ли не с восьми лет, проявляла необыкновенные музыкальные способности, и ей предсказывали блестящую музыкальную будущность. Вечерами, сидя в уютной гостиной в мягком кресле или на диване, драматург наслаждался игрой своих дочерей, в особенности Любы.

Музыкальные семейные вечера весьма оживлялись пением Марии Васильевны под собственный аккомпанемент. Мария Васильевна любила петь и пела очень охотно. Первое место в ее репертуаре занимали цыганские романсы…

Приглашая гостей в Щелыково, Александр Николаевич обещал им и «пирование». Так, 20 июня 1873 года, соблазняя Н. А. Дубровского на поездку в Щелыково, добавлял: «Погуляли бы мы и попировали на славу».

«Пирования» обычно связывались с днями рождений членов семьи хозяев Щелыкова.

Очень оживленно в Щелыкове проводили именины Марии Васильевны, приходившиеся на 22 июля.

В дни именин хозяина усадьбы и членов его семьи парк украшался цветными фонарями. Около дома ставили световые плошки и зажигали ракеты. Усадьба, освещенная щедрым светом ярких огней, в лесном мраке казалась сказочной.

Эти праздники были памятными не только для присутствующих на них представителей уездной общественности, но и для многих крестьян. Дело в том, что к этим дням приноравливались театральные постановки, на которые сходились жители близлежащих деревень.

Спектакли ставились в сенном сарае на лугу, за прудом, или в риге. По воспоминаниям И. И. Соболева, в театральных представлениях, устраиваемых в Щелыкове, выступали гости, Мария Васильевна, а на ролях попроще — парни, девушки из деревни и прислуга. «Все пьесы, какие написал Александр Николаевич — сообщает Соболев, — ставились впервые в Щелыкове, для этого был построен специальный сарай. Сам Александр Николаевич сидел в публике, смотрел, отмечал кое-что в книжке».

Из Щелыкова Островские возвращались в Москву в конце сентября или в первых числах октября, смотря по погоде и запросам из Москвы.
Грибы, варенье и другую снедь благодатного Щелыкова везли не только себе. По приезде Островского в Москву ближайшие друзья и приятели шли к нему за своей долей варенья и грибов. Поездку из Щелыкова в Москву с детьми, с грузом деревенских запасов (ягод, грибов, варенья и т. д. ) по осенней дороге Александр Николаевич называл «многотрудным плаванием» со «всей своей ордой».

И наконец, остается для посещения очень грустное место – церковный погост. Прогуляйтесь пешком, как ходил когда-то сам Островский на могилу отца. Когда сил стало мало – он ездил туда в экипаже. Но вообще под влиянием живительных сил природы Александр Николаевич веселел, расцветал, и тон его писем, усталый и мрачный перед отъездом в Щелыково, снова приобретал привычную для него живость и бодрость.

Выражая полное удовлетворение удовольствиями щелыковской жизни, Александр Николаевич уведомлял С. В. Максимова: «… читаем, гуляем в своем лесу, ездим на Сендегу ловить рыбу, сбираем ягоды, ищем грибы… Отправляемся в луг с самоваром — чай пьем… все по предписанию врачей и на законном основании».

Всю свою последнюю зиму Островский повторял: «Лишь бы мне дожить до весны, чтобы поехать в Щелыково».

Александр Николаевич Островский..

В 1886 году семья драматурга, кроме сыновей Михаила и Сергея, жила в Щелыкове с 18 мая.

Не изменяя заведенного порядка, он принялся и в этот день, 2 июня за работу. Время от времени драматург перекидывался словами с присутствующей в его кабинете дочерью.

А затем, сидя за работой, он вдруг вскрикнул: «Ах, как мне дурно, дайте воды!» . Это было около половины десятого часа. «Я побежала, — рассказывает Мария Александровна,— за водой и только что вышла в гостиную, как услышала, что он упал». Михаил Александрович добавляет: «и ударился щекой и виском» о пол.

На зов испуганной дочери сбежались находившиеся в доме сыновья писателя, Михаил и Александр, сестра Надежда Николаевна, а также гостивший у них студент С. И. Шанин, прислуга.

Они немедленно подняли драматурга и посадили в кресло. По словам Михаила Александровича, «он прохрипел раза три, всхлипывал несколько секунд и затих». Это было в одиннадцатом часу утра.

Похоронили его не в Москве, как ожидала публика, а в Бережках, у Никольской церкви. Двухэтажная каменная Никольская церковь была построена на месте деревянной. Авторство проекта обычно приписывается видному костромскому зодчему С. А. Воротилову. Храм строился в течение 10 лет и был освящен в 1792 году при прежних хозяевах усадьбы.

Внешний вид церкви очень гармоничен: она удачно «вписана» в окружающую природу и имеет стройные и строгие формы. Как во внешнем виде, так и во внутреннем убранстве храма проявляется эклектика стилей барокко и классицизма. Верхний летний храм отличается пышностью: богатый резной иконостас, яркая роспись стен и потолка в западноевропейских традициях с элементами масонской и морской символики. Зимний храм скромный, в нём отсутствуют настенные росписи, а собранные в храме иконы несут в себе традицию православной иконописи.

Кладбище при церкви окружено кирпичной оградой с восточными и западными воротами. Здесь, с южной стороны храма, в общей невысокой кованой ограде находится семейный некрополь Островских. Рядом с могилой драматурга похоронены его отец — Николай Фёдорович Островский, жена — Мария Васильевна Островская, дочь — Мария Александровна Шателен.

По дороге от места вечного упокоения человека, чьи пьесы каждый советский школьник читал впервые в учебнике по литературе, можно заглянуть в дом Соболева – эта заново отстроенная изба стоит прямо за мостиком, рядом с храмом. Реконструкция, может, и не обрадует любителя старины, но все там сделано с душой. А персонал музея еще и балует гостей мастер-классами, а по праздникам учит туристов играть в незатейливые игры, которые радовали сельскую молодежь на зимних посиделках полтора века назад.

Возвращаться вы будете опять же парком, гуляя по деревянным мосткам и лесенкам, перекинутым через овраги. Дышите глубже тем сосновым воздухом – вернувшись в город, вы ощутите его нехватку. Если есть время, зайдите в здание литературно-театрального музея – там экспозиция содержит милые вещицы, принадлежавшие хозяевам усадьбы и не только.

Заодно увидите, как рисовала дочка драматурга – там хранятся дверные филенки с цветами в ее исполнении. И наверняка впервые увидите, как же на самом деле выглядела та самая бальная книжечка молодой барышни.

Будет желание – вам расскажут про судьбу “Снегурочки”. А в фойе можно рассмотреть гигантские резные буфеты позапрошлого века.

Там же можно купить нехитрые сувениры и памятные вещицы из Щелыково – брошюрки, магнитики и прочий вполне традиционный набор.

Так как на территории усадьбы располагается санаторий, вы можете питать надежду, что можно покушать в его же столовой – бросьте. Возьмите перекус с собой, а также попробуйте попасть в маленькое скромное и очень вкусное кафе, которое располагается за территорией санатория рядом с сельскими магазинчиками. Цены вас удивят – чеки увезете домой, чтобы показать друзьям 🙂

На выезде из усадьбы, уже на мостиком, когда дорога пойдет вверх, остановите машину и прогуляйтесь до Голубого ключика лесной тропкой. Наберитесь терпения – это на некотором удалении от дороги. Ключик поразил нас цветом воды – он реально голубой. А на полянке в мае цвела краснокнижная купальница. Правда, желания набрать воды или даже попробовать ее у нас не возникло. Во-первых, уровень воды довольно низок в срубе, а во-вторых, она была явно застоявшейся и полна лесного сора. Впрочем, как место подкупает – костромской глухой лес, речка и этот родничок на полянке.

Можно было бы еще добавить рассказ о том, что можно посмотреть по дороге в Щелыково. Но мы решили, что это будет совсем другой отчетик 🙂

Кстати, мы заметили, что ловили себя на сравнении музея болдинского и щелыковского. А что? Писательские усадьбы, подарившие гениям – вдохновение, а нам – классику литературы. Однако Болдино кажется гораздо беднее, нежели Щелыково. И тут уже самим стоит строить догадки, отчего же все так. То ли потому, что пушкинская эпоха старше островской, а потому труднее собирать коллекцию мебели и бытовых вещиц. То ли потому, что щелыковский музей, в отличие от болдинского – федеральный, а, значит, более богатый.