Сима: последний приют «Бога рати»

Это большое и когда-то богатое село с ласковым женским именем на дорожном знаке стоит на пути из Владимира в Переславль-Залесский.

Любопытных и неленивых оно балует усадьбой XVIII века, старыми дубами в барском парке, храмом и печальной историей «Бога рати» – князя Петра Багратиона.

О селе Сима Владимирской области в сети написано так много, что повторяться совершенно не хочется. Но не рассказать о нем – это значит, покривить душой и обмануть своего читателя, которому я настоятельно рекомендую заложить в свой маршрут хоть полтора-два часа на знакомство с Симой. Если вам интересна история Отечественной войны 1812 года и ее герои – Сима произведет на вас впечатление.

Подъезжая к Симе, направляйтесь прямо в ее центр, к громаде старого парка, а как увидите этот указатель, останавливайтесь и выходите на прогулку. Мы оставили автомобиль у магазина и пошли в парк, так как решили начать осмотр с парка и дома Голицыных. Надо сказать, что местные совершенно не обращают на туристов внимания.

Откуда у села и речки, на которой оно стоит, такое милое название – неизвестно. Но места эти были обжиты человеком очень давно, а потому и отметились в русской истории. В XIV-XV веках село Сима было вотчиной бояр Добрынских и числилось за боярским сыном Федором Симским, получившим свое прозвище как раз по этому местечку. В XVI веке Сима – уже владение Ивана Грозного, о чем свидетельствует духовная грамота царя от 1572 года, в которой он завещал село своей четвертой жене Анне Колтовской. В XVII веке Сима называлась «государевым селом». Здесь находился «воловий двор», где держали на откорм быков для царского стола. Сима поставляла годовалых бычков на дворцовую кухню, где повара тратили не менее суток на готовку этого царского кушанья.

Царским селом Сима была до 1708 года – Петр I пожаловал ее с окрестными деревнями генерал-фельдмаршалу князю Михаилу Михайловичу Голицыну за победу в ходе Северной войны над генералом Левенгауптом под местечком Лесное в присутствии самого царя. С тех пор из рода Голицыных село не вышло вплоть до революции 1917 года, вскормив в буквальном и переносном смысле множество поколений славного семейства. Так что Михаил Михайлович был первым в роду хозяином Симы.

У фельдмаршала была отличная репутация в армии и при дворе. Он был женат, в семье родились шестеро детей, после чего глава семейства пропадал на полях сражений Северной войны (1700 – 1721). В 1712 году после долгого перерыва семья приросла дочерью Софьей, родив которую княгиня Евдокия Ивановна (урожденная Бутурлина) так и не поднялась с постели. В 1713 году Голицын остался вдовцом с выводком отпрысков. Думается, что в таких обстоятельствах подаренное село Сима несколько лет оставалось без особого внимания нового хозяина.

А вот в 1716 году 41-летний вдовец Голицын женился – то ли Петр I настоял, то ли на самом деле глянулась фельдмаршалу дочка сподвижника, свояка императора, князя Бориса Куракина. Интересно, что по матери невеста была двоюродной сестрой царевича Алексея Петровича, который на тот момент еще не впал в царскую немилость. Татьяна Борисовна была на 21 год младше Голицына и являлась ровесницей его старших детей. Тем не менее, брак был счастливым. Татьяна Борисовна рожала каждый год, произведя на свет 11 детей, из которых 8 дожили до взрослых лет.  Думается, она и была первой хозяйкой Симы, которая начала в селе первое помещичье обустройство. Краеведы пишут, что при ней было выбрано место под барский дом и службы, начато строительство, разбит первый парк.

Татьяна Борисовна пережила своего супруга, овдовев в 34 года. На руках остался младший из одиннадцати ее детей – годовалый Андрей Михайлович (1729 – 1770). Ему, последышку, и досталась в наследство Сима.

Второй хозяин Симы был женат на Елизавете Борисовне Юсуповой (1743 – 1770), которая родила мужу троих детей. При этих Голицыных в 1769 году в Симе было начато строительство  каменного храма на месте деревянной Богоявленской церкви. Однако чета Голицыных довольно рано скончалась: в 1770 году с разницей в несколько месяцев не стало сначала 41-летнего князя, а потом и 27-летней княгини. Осиротевшие дети, младшему их которых было только три года, остались на попечении своих родственников. Сима причиталась среднему сыну Борису Андреевичу (1766 – 1822), до совершеннолетия которого имением управлял двоюродный брат отца Александр Михайлович Голицын (1723 – 1807). Он продолжил обустройство имения: в 1775 году сооружается теплая каменная церковь в честь Дмитрия Солунского, а также начинается строительство каменного господского дома, очевидно, на месте старого.

Двоюродный дядя не только сберег наследство своего племянника-сироты, но и счастливо решил его семейную судьбу. В 1789 году Александр Михайлович потерял единственного сына, который погиб в бою под Очаковым.  Богатая невестка Анна Александровна, урожденная княжна Грузинская (1763 – 1842), осталась 26-летней вдовой без детей. Вот ее-то и сосватали в 1790 году 24-летнему хозяину Симы Борису Андреевичу. Выходит, что Анна Александровна вышла замуж за троюродного брата своего покойного мужа. Кстати, она была родной сестрой Георгия Александровича Грузинского – всесильного «Волжского царя», хозяина Лыскова и Макарьевской ярмарки. Именно при этой хозяйке Сима стала настоящим семейным гнездом Голицыных.

Все эти голицынские родовые истории отлично думаются в старом парке, населенном дубами-долгожителями и липами помладше.

Когда-то большой регулярный парк из лип с традиционной планировкой в виде двух восьмилучевых звезд, вписанных в квадраты, зелеными «залами» и хороводами дубов, радовал глаз и был значительно больше. Сегодня же он создает впечатление запущенного: прежней планировки, дорожек, фонтанов и скульптур не осталось и следа. Тропки здесь грунтовые, садовников, посыпающих дорожки песком или мелкой галькой уже нет и в помине. Потому будьте готовы, что после дождя будет не только грязно, но и скользко. Правда, стоит отметить, что и сорных зарослей, гор мусора здесь нет – за старым парком следят, как могут.

Еще не заросший партер парка открывает главное сокровище – господский дом XVIII века, а нынче Дом культуры. Он очень прост и небогат на украшения. Вот как описывает дом Владимир Солоухин во «Владимирских проселках»: «Белокаменный фасад дома, выходящий в парк, не был украшен ни колоннами, ни прочими архитектурными излишествами. Два этажа по пятнадцать окон в каждом, да в три окна мезонин – вот и весь фасад». И как мила эта простота!

Встречаются упоминания, что дом, начатый в 1770-х годах, достраивался в 1790-х, то есть уже при княгине Анне Александровне. Вот 17-го июля, 1796 года хозяйка пишет письмо родственнику из Царского Села в Москву:

«Мы хотим распорядиться так: займем в банке 80,000 рублей, приложим из доходов 20,000, это составит 100,000 рублей, которыми уплатим наши частные долги и останемся должны только банку и ломбарду; эту зиму я проведу в Москве, в апреле отправлюсь в деревню, где проживу лето и осень. Надеюсь, Бог нам поможет устроить все, не продавая ничего; мы получаем достаточно доходов и если проживем 6 или 7 месяцев в деревне, то не проживем и половины доходов. Этот год был для нас ужасен! Постройка, переезд в Петербург, сдача полка моим мужем, карточные его долги — все это скоплялось одно за другим! В будущем году этих расходов не будет…».

Голицына была умницей. Но главное – у нее был характер, и она была хозяйственна. Будучи женщиной рассудительной и добродетельной, она однако брала верх над мужем и была известна под именем «княгиня Борис». Пользовалась всеобщим уважением в высшем свете, попала в ближайшее окружение стареющей императрицы Екатерины II, которая княгиню очень выделяла.

Почти весь 1796 год Голицыны точно провели в Санкт-Петербурге  и его пригородах. Борис Андреевич служил гофмаршалом при дворе великого князя Константина Павловича, пропадал на службе, а Анна Александровна украшала балы и приемные вечера высшего света, признаваясь в письмах, что очень хочет уехать в деревню, где жизнь удобнее, дешевле и проще.

В 1890-х родились почти все дети Голицыных, и двое из них – в Симе. Потом здесь рождались внуки. А потому эти окна хранили уют большой семьи: традиционно на первом этаже – приемная гостиная, не любящая солнце библиотека и хозяйский кабинет, а также гостевые комнаты, на втором – большая гостиная и личные комнаты, а также детские.

Мы внутрь дома не попали – здание было закрыто – выходной. А между тем, внутри есть маленький скромный музей памяти самого дорогого гостя этого дома – генерала Багратиона. Повезет  – непременно посетите. Не повезет, как нам – не расстраивайтесь. Кстати, внутри из всего прежнего интерьера осталась только одна дверь и ее портал, испорченные краской, но все же искусные.

А, может, в столицах княгиня вспоминала этот балкон над центральным ходом в дом в Симе. Выйдя туда, можно было вдохнуть прохладу парка и послушать, как тогда писали поэты, «шепот роз» в парковом партере. Кстати, усадебные розы практично шли не только в вазы гостиных, но и на настойки для внутреннего и наружного употребления.

В том, что усадьба в Симе была полной чашей, сомневаться не приходится. Особенно, если почитать письма Анны Александровны из столицы в Москву бывшему вице-канцлеру, бывшему свекру, а также бывшему опекуну ее нынешнего мужа Александру Михайловичу. Красавица и старик были очень симпатичны друг другу и искренне дружили – молодые почитали его за отца. Письма были опубликованы  в «Историческом вестнике» в 1887 году.

Письма написаны из Петербурга и Царского Села в Москву в период с марта по ноябрь 1796 года и красноречиво говорят о том, что Анна Александровна знала толк в домашнем обзаведении и экономике. Вот вам ее цитаты:

«Дом, куда я переехала, совершенно неудобен для житья, не смотря на то, что он очень велик; нет ни столовой, ни гостиной, просто гадость, ни погреба, ни сарая. Мы не останемся здесь, а переедем в дом Степана Степановича Апраксина, на Царицын Луг, за который будем платить тысячью рублями дешевле, и который удобнее».

«Присланного вашего кондитера я помещу в ученье к лучшему мастеру; повар же ваш теперь в учении у князя Зубова, у которого отличный повар и ежедневно стол на 30 человек, тут он в месяц выучится скорее и лучше, чем в 6 месяцев в другом доме».

«Теперь нам жизнь очень дорого стоит. Я живу с мужем в дворцовой квартире, в 4-х маленьких комнатах — нет ни кухни, ни конюшни, ни комнаты для камердинера и моей служанки, которые при нас. За две версты от нас живут старшие мои двое детей, маленькая Юрьева, француженка, англичанин и его жена; там у меня мое хозяйство, я отправляюсь туда обедать и ужинать. В городе я оставила трех детей: Александра, Николая и Софью, доктора и l’ecuyer. Там тоже свое хозяйство — так что необходимо держать вдвое более лошадей для наших беспрестанных поездок в город и для провизии, потому что здесь нельзя достать фунта говядины».

«Зная, что вы интересуетесь нами, как отец своими детьми, я уверяю вас, что мы не расходуем ни копейки на какие-нибудь фантазии, а, между тем, расходы очень велики: стол у нас не роскошный, небольшой, такой же как был в Москве, повар француз; вот уже два месяца, как он у нас; первый месяц стоил 480 руб. а настоящий 500 руб. — а у других такой же стол стоит 900 или 1,000 руб. Одним словом, мы экономничаем с моим мужем sans mesquinerie».

И у нас есть все основания полагать, что в господском доме  в Симе была обширная столовая, прекрасная гостиная, а на дворе – погреба и сараи. Иначе, как выражается княгиня – «гадость», а не дом. Мы обогнули здание и обнаружили за ним симметрично стоящие одноэтажные флигели – один пустой и брошенный,  а второй – жилой.

Встречаются описания, что главный дом был связан с флигелями полукружьем переходов, которые утрачены. Мы не нашли явных следов этих крыльев. Да и задний, дворовой фасад дома богат окнами, кроме слепых торцов крыльев.

В статье М. А. Барашева «Усадебное хозяйство помещиков Владимирской губернии в последней трети XVIII — начале XIX веков» голицынская Сима упоминается, как богатое большое имение с прекрасно поставленным хозяйством.  Читать перечень традиционных усадебных надворных построек очень интересно: конюшня с сушилом и каретным сараем, обычно в одной «связи» (реже — конный двор), скотный двор с омшанниками, ткацкая изба, дровяной сарай, кузница, хлебные (иногда — двухэтажные) и кладовые амбары, ледник и сухой погреб с напогребницами, молочня, ветчинница, винница и кухня. Причем погреб для вин нередко размещались в господском доме, а кухня – во флигеле. Особо указывается, что этот типичный набор строений обычно дополнялся пивоварней, голубятней, овчинной избой, сараем для изготовления кирпича и различными мастерскими. Сима особо славилась фруктовым садом и оранжереей, в которой  кадках выращивались ананасы, померанцы, лимоны и прочие неместные фрукты.

Кстати, очень заинтересовали молочня и ветчинница. Раньше не приходилось встречать их в описании усадеб.  Но вспоминается столичная тоска княгини Анны Александровны по фунту говядины и сытному столу, и сразу верится, что в Симе это точно было, и историк не ошибается.

Молоко перерабатывалось на господских молочнях, которые были трех видов: для молока, сыра и масла. В практических руководствах последней трети XVIII — начала XIX века молочни рекомендовалось устраивать следующих образом: «Молочная для масла, устроенная надлежащим образом, должна состоять из трех отделений: первое назначается для молока, другое для пахтания масла, в котором находится котел для выпаривания посуды горячею водою и мытья оной, третье служит для помещения посуды, для высушивания оныя и проветривания <…> Молочня для сыру должна иметь также три отделения: одно для помещения молока; другое для делания сыру и мытья посуды; третье, наконец для соления оного <…>»

Свинина, говядина и мясо птицы поступали для переработки на ветчинницу или в специальное отделение господской кухни. Например, при описи историком М. А. Барашева одной из владимирских усадеб на ее ветчиннице имелось «…мяса свиного соленого полтей восемьдесят одна, туш свиных девятнадцать полтей, несоленых пять поросят, тридцать семь гусей, пятнадцать индеек, пятьдесят две утки, сала свиного короваев девять, полотков гусиных девять, говядины два стяга…»

В столичных письмах княгини Голицыной от 1796 года не раз упоминается, что муж ее хотел бы уйти в отставку и жить в деревне, в покое. Но уехать самим означало бы неблагодарность по отношению к царской семье, которая благоволила к Голицыным и удерживала их при дворе. Все решила немилость Павла I. Тот едва успел назначить Голицына руководителем Лифляндской инспекции, как вдруг прогневался на него и отставил его от службы 5 января 1800 года. Так генерал Борис Андреевич в 33 года уехал из столиц в своё владимирское имение Сима, чтобы посвятить себя хозяйственным заботам. Самому старшему из восьми детей в семье было 10 лет, а самый младший как раз должен был родиться в 1800 году.

Упоминается, что Симу любила вся семья Голицыных. Кстати, в сети есть и портреты некоторых детей. Три сына получили прекрасное домашнее образование и выбрали военное поприще. Из пяти дочерей до взрослых лет не дожила лишь самая младшая, а остальные были выданы замуж. Судьбы сложились по-разному. Симу потом унаследует Александр Борисович.

Мы обошли дом Голицыных вокруг и, конечно, заметили мемориальную табличку, ради которой тут и бывают туристы. Правда, висит она почему-то не с парадной стороны дома, а сбоку.

Приходилось читать множество историй о Симе, и почти во всех есть фактические ошибки. Поэтому мы постарались изучить побольше источников, чтобы избежать промахов.

Например, княгиню Анну Александровну часто называют «тетушкой» генерала Петра Ивановича, хотя это не так. Голицына, урожденная Грузинская была Багратиону четвероюродной сестрой – их отцы были троюродными братьями. Анна и Петр были практически ровесниками – Голицына была на 2 года старше.

Княгиня не могла хлопотать за поступление Багратиона в армию в 1783 году – она была девицей и жила в Москве. А Багратион бедным юношей, в чьих жилах текла кровь грузинских царей, поступил на службу в стоявший под Кизляром Астраханский пехотный полк … рядовым. За такое точно никто не хлопотал.

Легендарный обед у Потемкина, на который по просьбе Голицыной был зван гостивший у нее Багратион, очень похож на легенду. Точных упоминаний о нем нигде не встречается. Потемкин последний раз бывал в столице в начале 1791 года, после чего скончался. Голицына, нравившаяся Светлейшему князю еще со времен военного лагеря под Очаковым, могла в 1790 году улучить время, чтобы особо представить отличившегося при штурме своего кузена Багратиона. Очевидно, тот заскочил в столицу между русско-турецкими и кавказскими войнами. А к обеду Багратион был вынужден экстренно занять у голицынского дворецкого Карелина его костюм – своего не было. Встретив через 20 лет старика-дворецкого у Голицыных в Симе, генерал Багратион обнимал его и кричал на радостях о своей благодарности за предоставленную взаймы одежду: «Кем бы я теперь был, если бы не ты?» Понятное дело, старик был доведен до сентиментальных слёз.

Как бы там ни было, именно  с 1790 года Багратион начинает расти в званиях. Он участвовал в целом ряде военных кампаний вместе с мужем Анны Александровны – князем Борисом Голицыным, и, наконец, оказался в его  Софийском карабинерном полку, где родственники окончательно сдружились.

А потом у Багратиона был целый ряд военных походов, в которых он блеснул мужеством, заслужил похвалы Суворова, Кутузова и даже Наполеона. Описать всё – не хватит места. А вот то, что меня по-настоящему впечатлило – изложу кратко. Удивитесь и вы военному гению этого человека.

В ноябре 1805 авангард французских сил под командованием маршала Мюрата взял Вену и вышел к Цнайму, стараясь отрезать пути отхода Кутузову. Положение русских стало критическим, и Багратион получил приказ любой ценой остановить Мюрата, чтобы наша армия смогла отступить. Согласно воспоминаниям участников, выставляя 5-тысячный отряд Багратиона и 12 пушек против 30-тысячного авангарда противника, Кутузов перекрестил князя и попрощался с ним, понимая, что, скорее всего, больше его не увидит живым. Багратион лишь спросил, сколько часов надо продержаться. В течение 8-ми часов Багратион отражал у селения Шенграбен яростные атаки французов. Русские не бросили своих позиций, даже когда враг, обойдя их, ударил в тыл. Лишь получив известие, что основные войска находятся вне опасности, Петр Иванович во главе отряда штыками проложил дорогу сквозь кольцо окружения и вскоре присоединился к Кутузову, потеряв только треть войска и доставив трофейные знамена французов. Михаил Илларионович обнимал Багратиона и целовал в обе щеки. Наполеон устроил истерику Мюрату.

За Шенграбенское дело шестой егерский полк — первый в русской армии — получил серебряные трубы с Георгиевскими лентами, казачьи полки – знамена с надписью «За подвиги при Шенграбене 4 ноября 1805 года в сражении 5 тыс. корпуса с неприятелем, состоящим из 30 тыс.», а Багратион – звания генерал-лейтенанта.

Князь умел прикрыть армейский тыл, но так уж вышло, что в жизни мирной у него тылом были  Голицыны, а двери их Симы были для него всегда открыты. Остались упоминания владимирского дворянства, что генерал гостил в Симе в 1809 году (очевидно между войнами со шведами и турками) и с весны 1810-го – впав в немилость у Александра I, который заменил во главе Молдавской (Дунайской) армии Петра Ивановича на графа Каменского. Багратион тогда отправился спать и сытно обедать к милому другу Борису Андреевичу в Симу.

Багратион жил на правах родственника и близкого друга. Аскетичный, нетребовательный и привыкший даже спать по-походному, 3-4 часа, на узкой жесткой кровати не раздеваясь, тут он имел свою комнату и баловал себя домашним уютом с непременными обедами, чаепитиями и прогулками. Покажется странным долгое времяпрепровождение в гостях для человека женатого, но друзья были свидетелями личной драмы генерала и относились к нему с пониманием.

Багратион не женился до 35 лет. «Среднего роста, сухощавый, смуглый, с типичным восточным лицом», – так писали современники. Богатства, как и красоты, тоже не было. Оставалось только пылкое грузинское сердце.

В 1800 году на балу при дворе Павла I он встретил 17-летнюю  Екатерину Павловну Скавронскую  – дочку племянницы Потемкина. Как писали современники, красавицу Скавронскую увлекла мысль, от которой, кажется, кровь в жилах бежала быстрее: завладеть сердцем человека прославленного и известного, вскружить голову, заставить страдать того, кто презирал все опасности на свете. Ее замысел легко удался. Это была трагедия – герой страдал, а потом, уступив мнению друзей, начал остывать.

2 сентября 1800 года после удачных гатчинских маневров Павел I думал, чем же порадовать отличника Багратиона, и приближенные донесли о разбитом сердце генерала. Петру Ивановичу было приказано задержаться после дежурства, а Скавронской-матери прибыть во дворец вместе с дочерью, одетой непременно в венчальное платье. Так птицелов сам попался в сети. Очевидцы писали, что поняв замысел императора, Багратион был потрясен и не был похож на счастливца. Невеста пребывала в полуобморочном состоянии. «Блиц-венчание», как отмечал камер-фурьерский журнал, завершилось «вечерним столом».

«Багратион женился на маленькой племяннице [внучатой] кн. Потёмкина… Эта богатая и блестящая пара не подходила к нему. Багратион был только солдатом, имел такой же тон, манеры и был ужасно уродлив. Его жена была настолько бела, насколько он был чёрен; она была красива как ангел, блистала умом, самая живая из красавиц Петербурга, она недолго удовлетворялась таким мужем….», – писал генерал Александр Ланжерон.

Юная княгиня Багратион избегала мужа, а в 1805 году окончательно порвала с ним  и уехала в Европу. Князь писал жене письма, звал вернуться в Россию, но она вела в Европе светский образ жизни, держала антинаполеоновский салон, крутила романы и звалась «Le bel ange nu» («Обнажённым Ангелом») за своё пристрастие к прозрачным платьям и «Chatte blanche» («Белой кошкой») — за безграничную чувственность, которая не простиралась на мужа.

А в высшем свете вплоть до 1809 года ходили слухи о том, что сестра Александра I, великая княжна Екатерина Павловна влюблена в героического Багратиона и даже пишет ему письма, полные пылких признаний, а генерал возит с собой ее портрет. Это вызвало раздражение в императорской семье – Багратиона удалили подальше от двора, княжну вскоре выдали замуж.

А между тем, была в жизни Багратиона и третья Екатерина – Екатерина Федоровна Долгорукая (1769 – 1849). Светская красавица и умница, замужняя дама, она была на протяжении многих лет адресатом багратионовых писем. Из текстов трудно понять, видел ли генерал в ней только друга – похоже, он был и влюблен в нее, но судьба развела этих симпатичных друг другу людей. Как пишут биографы генерала, несколько писем он отправил Долгорукой и из Симы.

А вот вам немного цитат из генеральских писем:

«Никого я так не любил, как вас, и ни к кому от роду не был так привязан, как к вам, хотя вы и будете хохотать и говорить, что, как я смею писать. Но воля ваша, я люблю правду говорить…»

«На что мне твоя благодарность? Мне нужна дружба твоя и память верная. Вот что дороже всего».

«Правда, я до вертушек никак не охотник. Я люблю умных…»

В одном из писем Екатерина Федоровна, видимо в ответ на оказанную ей услугу, пишет Петру Ивановичу, что признает себя у него «в подданстве». На что получает справедливый упрек в женской хитрости: «Вы тогда отдали себя в подданство, когда не достать, не видеть вас не мог… Моя милая красавица, чем ты меня наградишь? Шутки на сторону!.. Я ведь не отвяжусь. А надо уже, чтоб были мы душа в душу. Я тут не нахожу никакого порока. И, кажется, я не дурак — вкус имею. Прошу поспешно отвечать, но не по-дипломатически, а дружески. Не прикидывать, что там я старуха, тому и другому подобное, а правду написать…»

Ну, а что оставалось делать Багратиону, если собственная жена не писала ему в ответ на его призывы ни строчки?

Но вернемся к фактам. Историки указывают, что на надгробной плите Багратиона в Симе была надпись: «Князь Петр Иванович Багратион, находясь у друга своего князя Бориса Андреевича Голицына, Владимирской губернии, Юрьевского уезда, в селе Симе, получил Высочайшее повеление быть Главнокомандующим 2-й западной армией; из Симы отправился к оной, и будучи ранен в деле при Бородине, прибыл опять в Симу и скончался сентября 11 дня».

Выходит, что и воевать с Наполеоном Багратион отправился из Симы? Ведь Западная армия была одной из трех, вставших на пути наполеоновских войск в начале войны. Согласитесь, при таких обстоятельствах Сима уже не выглядит летней дачей друга, где генерал планировал лечиться, но умер. Багратион жил здесь и до 1812 года, любил это место, отсюда выехал в самую значимую свою кампанию.

В 1812 году отправились на войну и помещики Симы – князь Борис Андреевич Голицын возглавил Владимирское ополчение, а его сыновья Александр, Николай и Андрей ушли в действующую армию. Сима с ее удобным расположением оставалась отличным местом, чтобы пересидеть наполеоново нашествие – например, Владимир был полон московских дворян, а обозы продолжали двигаться еще восточнее – в Нижний Новгород и Казань.

Где была в этом время женская половина семьи Голицыных, мне найти не удалось. Из плохих новостей в семью с войны пришло лишь известие, что в день Бородинской битвы 26 августа 1812 года, во время боя у деревни Семёновской, Петр Иванович Багратион был тяжело ранен «в переднюю часть правой берцовой кости черепком чиненого ядра».

Интересно, что и на войне Багратион был окружен Голицыными: с поля боя его вынес племянник Анны Александровны по первому мужу – 22-летний граф Дмитрий Александрович Олсуфьев, а ординарцем генерала был 18-летний сын хозяев Симы князь Николай Борисович Голицын.

Голицын-младший вспоминал: «Когда его ранили, он, несмотря на свои страдания, хотел дождаться последствий скомандованной им атаки 2-й кирасирской дивизии и собственными глазами удостовериться в её успехе. После этого, почувствовав душевное облегчение, оставил поле битвы».

Рану по очереди осмотрели полковой врач Яков Иванович Говоров и главный по армии медицинский инспектор Яков Васильевич (Джеймс) Виллие (1768-1854). Он сделал перевязку, и раненого отправили в Можайск.

27 августа у генерала была жестокая лихорадка, боли были нестерпимы, он не спал, но продиктовал письмо императору Александру I, добавив в конце: «…Крайне, однако ж, прискорбно одно только то, что я в сие важнейшее время остаюсь в невозможности далее показать мои услуги».

28 августа Багратиону была сделана перевязка докторами Говоровым и Иваном Ивановичем Гангартом, главным медиком 2-й Западной армии. Рана была воспалена, лихорадка продолжалась, но облегчение дали «мягчительные припарки».

Собственно, все это отлично описано в книге, которую в 1815 году издал доктор Говоров.

29 августа «при перевязке открылось нарочито количество гною в ране, края оной показались распухшими».

30 августа Багратиона привезли в Москву. Лихорадка увеличилась, была сильная жажда.

31 августа к Багратиону приехал доктор Фёдор Андреевич Гильдебрандт, с 1804 по 1830 год -профессор хирургии в Московском университете, позже преподававший хирургию в Медико-хирургической академии и бывший консультантом по хирургии в Мариинской больнице, учитель Н. И. Пирогова. Он пришёл к выводу, что методы лечения были выбраны верные. На ночь генерал попросил чаю с лимоном.

1 сентября Багратион испытал потрясение, узнав о предстоящей сдаче Москвы. Он пришел в беспокойство, на весь день отказался от лекарств и ничего не ел. Генерал жаловался на боль и тоску, а также мрачные предчувствия. Ночью ему дали капли эфирной настойки корня мауна с мелиссовою водою, после чего раненый успокоился и уснул.

2 сентября в 9 утра Багратиона вывезли из Москвы по Владимирской дороге, в окрестностях которой службу несли солдаты хозяина Симы, главы Владимирского ополчения князя Бориса Андреевича Голицына. Восток был единственным свободным от французов направлением, куда можно было вывезти раненого. Сопровождение – 12 человек, среди них и ординарец Николай Голицын, сын хозяина Симы.

3 сентября Багратиона привезли  в посад Сергиевской Лавры. Неделя в дороге выматывала раненого, качка экипажа причиняла страдания. В тот же день сопровождавшие Багратиона медики отметили сильное зловоние от гноя из раны. С этого дня медики были уверены, что без ампутации генерала не спасти.

4 сентября доктор Говоров объявил князю о необходимости операции. Багратион ответил резким отказом: «Я надеюсь, что ваша медицина не так бедна лекарствами для моей болезни, и твёрдо в том уверен, что можно мне обойтись без операции».

5 сентября Говоров предложил князю расширить рану, чтобы дать отток гною, извлечь черепок ядра и повреждённые обломки кости. Однако Багратион велел отложить операцию до прибытия в Симу, куда стремился ради покоя и выздоровления.

6 и 7 сентября «проведены были в дороге, в продолжении которой князь чувствовал жестокую и нестерпимую колючую боль в ране».

7 сентября «приехали в село Симы под вечер, и князь положен был в покойной комнате. Он попросил себе чаю, выпил чашку и спокойно заснул». Свита тоже расположилась в доме, при постели дежурили медики. Кстати, в селе сейчас говорят, что Багратион находился в комнате на втором этаже дома Голицыных. Но у очевидцев говорится о комнате на первом этаже – очевидно, не хотели лишний раз тревожить раненого и обошлись без подъемов по лестнице.

8 сентября была проведена операция по расширению раны. «Открыт в ней совершенный перелом и раздробление берцовой кости, которой острые и неровные концы вместе с черепком ядра, глубоко вонзившимся в мясистые части, неоспоримо, причиняли во всё время болезни, жестокую и нестерпимую боль. Гнойной и вонючей материи с примесью некоторых инородных тел, волокон сукна и холстины вышло из раны чрезвычайное количество, и рана представилась на взгляд весьма глубокою с повреждением важных кровеносных сосудов и чувственных нервов». Говоров предположил, что полный перелом кости генерал получил во время переезда в Симу от дорожной тряски и необходимости дважды в день тревожить его переноской из кареты и обратно в нее. Багратион был рад, что перенес операцию и теперь уповал на выздоровление. К ночи генерал попросил шампанского для разнообразия медицинских напитков и настоек. Доктор не отказал. Надо думать, что в Симе был порядочный выбор вин.

9 сентября, указывает Говоров, «собрались мы к князю для перевязки раны. Зловоние оной было столь велико, столь несносно, что без курения уксусом с eau de Cologne … нельзя было простоять одной минуты». Доктор сделал шпринцевание раны декоктом хины с чаем бараньей травы, настойками мирры и камеди.  При перевязке открылись «черные антоно-огненные пятна» – вестники гангрены. Врачи еще раз попытались убедить Багратиона сделать операцию, но безуспешно. Из всех лекарств самым полезным генерал назвал шампанское.

10 сентября «князь был мрачен. Положение всех обстоятельств его болезни было очень худо». Багратион впадает в тоску и признается, что страдания его так велики, что отнимают всякую надежду выжить. При перевязке в ране были обнаружены черви, хотя уход был предельно тщательным. Мягкие ткани вокруг раны оказались омертвелыми – гангрена развивалась. Начались припадки, беспамятство, холодный пот.

11 сентября к Багратиону был призван его адъютант полковник С.П. Брежинский (1766­-1817). Князь подписал бумаги для отправки в Санкт-Петербург и, чувствуя приближение смерти, отдал последние распоряжения. В этот день он отказался принимать лекарства, а во второй половине дня попросил позвать к нему священника. Ночь вся протекла в ужасных страданиях. Князь отказался от лекарств и только повторял: «Бог мой! Спаситель мой!».

12 сентября утром «болезнь совершенно убила все чувства князя. В 1 часу пополудни он тихо скончался».

За окнами дома, в котором генерал бывал и счастлив, застыл ранний сентябрь, когда желтых листьев еще мало, и чувствуется еще вполне себе сельское лето.

17 сентября Багратиона похоронили в Симах. Говоров указывает: «Тело его положено в самой церкви, в каменном склепе». Гробницу обнесли оградой, на которую поместили бронзовую табличку с надписью: «Князь Пётр Иванович Багратион, находясь у друга своего князя Бориса Андреевича Голицына Владимирской губернии Юрьевского уезда в селе Симе, получил Высочайшее повеление быть Главнокомандующим 2-й Западной армией, из Симы отправился к оной и, будучи ранен в деле при Бородине, прибыл опять в Симу и скончался сентября 12 дня».

Вряд ли на погребение и последнее прощание успел друг и товарищ Борис Андреевич – этими числами он еще отправлял донесения Кутузову с Владимирской дороги. Упоминаний о том, что смогла прибыть Анна Александровна и кто-то из детей, тоже не встречаются – этому, очевидно, мешала война. Не исключено, что свидетелем погребения из семьи стал только Николай Борисович. Больше никого из родных у гроба не было.

Дорога от дома к храму – прямая как стрела. Летит через парк, мостик над прудами и поднимается в небольшую гору. Мы прошли по ней.

На Дмитриевском храме табличка, что в нем был погребен генерал Багратион.

Но в «Историко-статистическом описании церквей и приходов Владимирской епархии» (составители В.Г. Добронравов, В.Д. Березин, выпуск 3. Губ. гор. Владимир, Типо-Литография В.А. Паркова, 1896 г.) указывается: «Холодная церковь с колокольнею построена в 1769 г., в ней три престола: в честь Богоявления Господня, в честь Толгской иконы Божией Матери и во имя св. и чудотв. Николая. В сей церкви находилась могила князя Петра Ивановича Багратиона, обнесенная железною решеткою… В 1839 г. по воле императора Николая Павловича прах П.И. Багратиона перенесен был на Бородинское поле ко времени торжественного открытия памятника во славу падших воинов на этом поле».

И как понимать это расхождение? Богоявленский храм был взорван в 1960-х. Современный памятник Багратиону стоит как раз на его месте.

Выйдя с храмовой территории, мы поняли, что оказались на традиционной сельской базарной площади. Ее обступил плотный хоровод самых богатых крестьянских домов, лавок, а на ней до сих пор торгуют.

Жители тут были предприимчивыми – держали кирпичные заводы, полотняные, мыловаренные, солодовенные. Базар собирал по 5 тыс человек. А приезжали из городов Юрьева-Польского, Суздаля и Переславля-Залесского.

После полуторачасовой прогулки мы вернулись к автомобилю и продолжили свой путь в Переславль-Залесский. Кстати, в его музеях среди дорогой старинной мебели, посуды и картин встречаются и предметы из барского дома Симы. В Юрьев-Польском хранят целый экипаж из имения. А Сима вполне заслуживает быть не транзитным пунктом, а целью поездки.