Ориентироваться на местности по карте, которой почти 200 лет, интересно и страшно. Во-первых, начинаешь замечать следы прошлого, а во-вторых, это прошлое иногда оставляет тебе послания.

Словом, за несколько зимних дней мы взяли и проехали по двум почтовым трактам – Владимирскому (на Муром) и Старо-Московскому (через Горбатов и Лисенковский перевоз). Так как оба тракта до Богородска совпадают, а потом разбегаются, мы отнесем общую часть дороги на счет Старо-Московской, а рассказывать про Владимирку продолжим в другом отчете.

Радетелям исторической точности сообщаем: название дорог мы приводим официальное – в соответствии со «Списком населенных мест по сведениям 1859 года (Нижегородская губерния)». Еще некоторые сведения почерпнули из книги Вистицкого “Указатель дорог Российской империи, содержащий в себе описание всех главных и побочных почтовых и других проезжих больших дорог, ведущих от обеих столиц к губернским городам и соединяющих взаимно оные меж собою и с уездными. С новою Генеральною дорожною картою России” (СПб., 1804 год).

За последние пару лет мы уже путешествовали по Симбирскому и Казанскому трактам в пределах Нижегородской губернии, описывали их устройство, страсть ямской гоньбы и прелести станционного быта.

Плюс ко всему, мы решили пройти тракт не летом или золотой осенью, а зимой, когда морозная белизна стирает в полях линию горизонта, а метели встают снежной стеной до неба. Получилось за несколько дней и в разную погоду, но как всегда интересно 🙂

Старо-Московская дорога – одна из самых старых дорог из Нижнего Новгорода. Мы взяли карту генерала-картографа Александра Ивановича Менде от 1850 года и приготовились выехать в муромском направлении от Арзамасской заставы, то есть с бывшей Монастырской площади, а ныне площади Лядова.

Вообще, в те годы путники ждали тут своих лошадей, уступая очередь служивым, старшим по званию и нарочным, потрясая дорожными и бранясь.
Первый историк Нижнего Новгорода Николай Иванович Храмцовский в середине XIX века следующим образом описывал этот райончик: «Большая Ямская оканчивается у Крестовоздвиженского монастыря, или Арзамасской заставы. Она вымощена частично камнем, частично железной рудой; строение на ней незамечательное, деревянное, выключая несколько каменных домов, находящихся в конце, ближайшем к Ильинке… В Большой Ямской находится много мелочных лавок и ренсковый погреб».

А между тем, Крестовоздвиженский монастырь был самым замечательным уголком площади. И о нем хочется сказать особо, тем более, что многие, отправляясь в дальний путь, не лишали себя возможности посетить службу или помолиться о благополучности в путешествии. Некоторые останавливались при монастырском гостином дворе, где также можно было отобедать и даже взять в дорогу хлеба, пирогов. Поэтому мы решили рассмотреть обитель перед отправлением.

Сейчас восстанавливающаяся обитель спрятана от глаз советскими зданиями, а раньше монастырь выходил своими воротами прямо на площадь.

Вот вид на площадь с водонапорной башни.

К слову сказать, история монастыря причудлива. Между 1355 и 1365 годами супругой Нижегородско-Суздальского князя Андрея Константиновича Анастасией (в иночестве — Васса, в схиме — Феодора) был основан у подножия Нижегородского кремля Зачатьевский монастырь. В пожарах 1685 и 1715 годов старый деревянный монастырь выгорел «без остатку», к тому же бившие из-под горы родники постоянно разрушали строения. Поэтому в середине XVIII века инокини перешли в Происхожденский женский монастырь, стоявший над обрывом Дятловых гор между Георгиевской башней кремля и одноимённой церковью (в районе памятника Чкалову). Туда же владыкой Нижегородским Питиримом была переведена община из сгоревшего Воскресенского монастыря, находившегося у Никольской башни кремля. В итоге, во время церковной реформы 1764 года все три нижегородских женских монастыря (Зачатьевский, Воскресенский и Происхожденский) были объединены в одну обитель.

В 1814 году после очередного пожара монастырь был перенесён за город к Арзамасской заставе и переименован в Крестовоздвиженский. В тот же год были возведены стены монастыря, колокольня со Святыми вратами, две палатки при них, восемь корпусов, вне стен монастыря — гостиный двор. Переезд и стройку возглавляла игуменья Дорофея (с 1802 года). Вот ее портрет.

Дарья Михайловна Мартынова (игуменья Дорофея (с 1802 года))

Женщина эта имела судьбу, достойную романа. Ее настоящее имя – Дарья Михайловна Мартынова. Она сестра богатого нижегородского откупщика и благотворителя, полковника Соломона Михайловича Мартынова, а заодно и тетка того самого Николая Соломоновича Мартынова, который убил на дуэли поэта Лермонтова. Также она приходилась теткой писателю Михаилу Загоскину. Но дело не в этом.
Родилась Дарья Михайловна Мартынова в 1757 году в Липягах Пензенского уезда. В 1774 году семья Мартыновых, как и многих других помещиков, пострадала от соратников Пугачева: двое малых сыновей — Николай и Савва были убиты бунтовщиками, а 17-летняя красавица-дочь Даша была похищена. Находясь в плену, она горячо молилась и дала обет в случае освобождения уйти в монастырь. Вскоре Дарья Мартынова была освобождена отрядом Николая Васильевича Новикова, который, влюбившись в юную красавицу, попросил ее руки. Мачеха поторопилась сбыть падчерицу с рук, опасаясь, что с учетом всего произошедшего Дарью замуж уже никто не возьмет. Так в 1776 году Дарья вопреки собственной воле оказалась замужем за нелюбимым человеком, разница в возрасте с которым усугублялась несходством характеров, вкусов и интересов. Дарья Михайловна родила двух сыновей и дочь, а в 30 лет овдовела.

«Она была собой хороша, видного роста, величавой наружности, благородна в поступках, скромна в обращении и велеречива в беседе», — писал о ней влюбленный пензенский вице-губернатор и поэт Иван Михайлович Долгоруков.

«Дарья Михайловна была одарена умом необыкновенным, характером гибким и твердым, предприимчивым и терпеливым и умела сливать честолюбие со смирением»,
— вторит ему сын пензенского губернатора Филипп Филиппович Вигель.

В 1797 году она поступила в Пензенский Троицкий женский монастырь. Иван Долгоруков отзывается на это событие одой собственного сочинения:

…Постой, еще себя исследуй,
Движенью горести не следуй,
И обратись на час к себе!
Взгляни, как мать – ты чад бросаешь;
Взгляни, как дочь – ты мать терзаешь;
Друзья все плачут о тебе…

Получив перевод в Нижний Новгород, игуменья Дорофея сделалась местной достопримечательностью. Ее происхождение, образованность и общественная активность притягивали к ней людей даже самого высокого происхождения. Находились и завистники, которые, например, попрекали игуменью за вольности в возводимых в Крестовоздвиженском монастыре строениях – там были балконы! Игуменья считала, что это улучшает архитектурный вид зданий и дает людям возможность выходить на воздух.

Словом, благородные и простые путники вплоть до 1831 года, отправляясь по тракту, имели возможность испросить благословения и иметь беседу с весьма уважаемой матушкой Дорофеей, которая была проста в общении и умела находить слова утешения. Обитель при ней, как и гостиный двор, были обустроены лучшим образом.

Фото Карелина + акварель Шишкина, 1870 год

Так как лошади под капотом УАЗа уже были в нашем распоряжении и ругаться с ямщиками нам не приходилось, мы решили не спешить и тоже заглянуть в обитель. Из-за зимней экипировки в виде штанов было решено ограничиться внешним осмотром монастыря, тем более, что он очень пострадал в советские годы.

Территория монастыря и сейчас обнесена высокой стеной. Угловая башня из-за трех кокошников очень напоминает архитектуру ворот на Ямскую улицу на старинном фото. Впрочем, это одна и та же стена, пусть и воссозданная.

Современный вид на собор. Ощущение, что пространства нет вообще, и полюбоваться собором с расстояния не получается. Слева на стене – плакаты с историей обители. Правда, в оформлении используются картины с изображением старообрядок, судя по головным платкам.

Но вид почти тот же.

По периметру собор окружен двухэтажными строениями, которые присутствуют и на старом плане монастыря. Видимо, это кельи и служебные корпуса. Сейчас в них живут люди. И балконов игуменьи Дорофеи, кстати, на них не видно. Возможно, это более поздние строения или балконы снесли.

Эти здания стоят тесным периметром вокруг собора так, что даже колокольня оказалась за его пределами. Звонница с часами и очень приятной архитектуры, однако частные сараи портят вид. А от граждан монастырь отделен забором из профиля.

Старая монастырская стена и вековые липы за ней.

Атмосфера тут очень светлая, несмотря на то, что монастырь был тюрьмой после революции, люди тут страдали, плакали, болели, принимали смерть. Жилые дома советской постройки стоят поверх кладбища, на котором упокоились многие почетные граждане, герои и ветераны войн и просто уважаемые нижегородцы: городской голова Федор Переплетчиков, герой Отечественной войны 1812 года генерал-майор Антон Махотин, герой Кавказской и Крымской войн генерал-лейтенант Николай Дельвиг, представители дворянских родов Анненковых, Бологовских, Грузинских, Зыбиных, Коптевых, Кузьминых-Короваевых, Турчаниновых, Черкасовых, Черкасских, писатель Павел Мельников (Андрей Печерский), знаменитый фотохудожник Андрей Карелин, выдающийся инженер-судостроитель Владимир Калашников, купцы Рукавишниковы. И они все где-то тут…

Красно-коричневый гранит с могил купцов Рукавишниковых, которые благотворили щедрою рукой, пошел на памятник героям и жертвам революции 1905 года на площади Свободы. Он и сейчас там стоит.

Кстати, забавна насмешка истории в названии площади. Раньше она была Монастырская, Крестовоздвиженская, а теперь называется в честь революционера Мартына Мальденштама, который известен под псевдонимом “Лядов”. Ляд, как помнят старые люди, это “черт”.

А вот у Максима Горького в его произведении «В людях» про эту площадь: «Маленькие домики окраины города робко смотрели окнами на пыльную дорогу, по дороге бродят мелкие плохо кормленые куры. У Девичьего монастыря (Крестовоздвиженского) идет стадо, мычат коровы; из лагеря доносится военная музыка — ревут и ухают медные трубы».

В общем, мы поехали по тракту дальше 🙂

При наложении старых карт на новые становится понятно, что проспект Гагарина повторяет тракт. Дорога тут была непростой – подъемы были тяжелы, местами образовывались низинки с грязной колеей, а вокруг были поля и перелески. Иногда тракт подходил прямо к краю обрыва и тогда путники могли видеть Оку и далекие перспективы ее низкого берега. Сейчас это все скрыто деревьями парка “Швейцария”.

А ведь помнит старый тракт и такие картины, я думаю.

Петр Николаевич Грузинский (1837 – 1892) – “Русская тройка”

Мы делаем остановку уже через несколько верст у комплекса зданий НИТЕЛа.

Тут, в низинке, был питейный дом – он так и обозначен на карте 1850 года. Местечко бойкое – мало того, что столбовая дорога, так еще и овражик. Не выдюжила лошадка подъем – пошел и предался зеленому змию 🙂 К тому же сюда входила полевая дорога от сел Ляхово, Константиново, Александровки, деревни Дубенки.

Названия или описания этого питейного дома я не нашла. В народе по-старому официальные «питейные дома» называли кабаками, кружалами (от кружек, в которых продавалось вино) и «фартинами», что означало меру вина вроде штофа. Будучи самыми что ни на есть общественными заведениями, питейные дома получали неофициальные, но меткие имена. Стоящие на трактах и столбовых дорогах обычно именовали “Столбовыми”. Бывали названия и похлеще – “Разгуляй”, “Бражный”, “Веселуха”.
Большинство питейных домов представляли собой простые бревенчатые избы, имевшие иногда наружные галереи.

Перов Василий Григорьевич – “Последний кабак у заставы”

У питейного дома почти не ограничивалось время работы. Запрещалось только, «чтоб в настоящие ночные часы продажи питей производимо не было», но это, видимо, не касалось столбовых заведений – люди в дороге были круглые сутки, а потому могли желать и выпить, и поесть горячего. Питейный дом должен был закрываться при прохождении мимо него церковной процессии во время крестного хода. Мимо этого питейного дома носили крестным ходом чудотворную икону из Оранского монастыря в Крестовоздвиженский.

Попов Андрей Андреевич – “Харчевня” (1859)

Кстати, в некоторых столбовых трактирах и питейных домах держали неплохую кухню. Например, в записках о своем путешествии из Петербурга в Барнаул в 1850 году Михаил Небольсин перечисляет весь ассортимент меню столбового трактира: «обет: щи, телятина с лимоном, раки, вареная курица с рисом, жиле с апельсинами». Недурственно!

Надо сказать, что кучер, отъехав пять верст от Арзамасской заставы вполне мог испросить разрешение свернуть к питейному дому, дабы принять с устатка под обещание гнать скоро и без задержек. Согласие обычно оборачивалось необходимостью оплатить счет, так как у пройдохи не было денег, и остаток дороги до следующей станции надо было молиться о том, чтобы быть живым в безумной скачке или слушать заунывные песни ямщика-пьяницы и бить его в спину, чтобы хоть как-то погонял своих кляч.

Следующая наша остановка всего через несколько верст – в сельце Щербинка, которое и дало название паре микрорайонов в Приокском районе Нижнего Новгорода.

На 1850 год – всего 22 двора и все были расположены по правую руку (если ехать из Нижнего Новгорода) на холме сразу после оврага, который пересекал тракт и по которому сейчас поднимается после Мызинского моста улица Ларина. А по левую руку, практически примыкая к тракту стоял барский дом посреди небольшого парка и сада. Там помещиком на середину XIX был добряк и хлебосол Толубьев, а с 1871 года – неравнодушные к истории и краеведению Садовские.

Вид на деревню Щербинка

Выходила усадьба на тракт садом с липовыми аллеями, пряалась в зелени яблонь от дорожной пыли прогонных троек одноэтажный дом с мезонином и верандой. Типичная небогатая усадебка. Уют таких домов с садами описывали классики.

Мы, конечно, свернули. Нашли. Стоит поверх усадьбы, давшей название части города, высотка 212А. В помещичьем парке – парковка, что весьма созвучно, но не всегда правильно. Мы прошлись по остаткам парка.

Первым хозяином из Садовских в Щербинке был Яков Алексеевич (1822 – 1889 гг). Он был сыном священника и чуть было не пошел по стопам своего отца, однако в итоге выбрал чиновничью стезю. С 1860 года был причислен к Канцелярии Нижегородского военного губернатора, где занимался различными расследованиями и дознаниями. Тогда же получил титулярного советника со старшинством. С 1869 года исполнял обязанности судебного пристава при съезде мировых судей Нижегородского округа по Нижегородскому уезду. Имея дом на Мартыновской улице в Нижнем Новгороде, большая семья Садовских мечтала о даче под городом, чтобы вывозить шестерых детей на молочко и свежий воздух. Супруга – дочь дворянина из Симбирской губернии и его крепостной крестьянки Елизавета Александровна Лихутина (1824 – 1914 гг), добрая хозяйка и мать. В 1871 году Яков Алексеевич, хорошо знакомый с землевладельцами Нижегородского уезда по делам служебным, приобретает у наследников Толубьева Щербинку – под дачу. А в 1876 году в возрасте 54 лет он был вынужден выйти в отставку, после чего семья жила чаще именно в усадьбе.

Садовские очень любили гостей. К таким было запросто приехать и трудно было выехать – не отпускали днями, убаюкивая сытными обедами с пирогами, вечно горячим самоваром, наливками по немыслимым рецептам из сорока трав и ягод, интереснейшей беседою и хозяйским “Куда ж вы в ночь-то? Располагайтесь на здоровье!”..
В итоге старшие Садовские так и жили в Щербинке, тут же и умерли, а похоронены были в Крестовоздвиженском монастыре. Усадьба досталась сыну Александру. Не исключено, что парк обновлял и поддерживал уже он.

Старые липы стоят в ряд, образуя угол, который вторит то ли бывшей ограде, то ли старым аллеям.

Жаль, что нижегородцы уже не знают, откуда пошли Щербинки… Мы обошли остатки старого парка Садовских и внезапно для себя увидели там нечто. Как записку от хозяев сквозь века.
“НАС НЕТ…” Ощущение, что приехал в гости, ходишь по пустому саду, комнатам и видишь на столике эту записку. То ли извиняются, то ли наоборот – с досадой, что так и не повидались… До мурашек.

Продолжаем свой путь. В нынешнем Ольгино, где стоит пост ГИБДД и организовано кольцевое движение, были Ольгины выселки из четырех дворов. Дорога тут, кстати, сначала забирала влево и шла вдоль современных частных домов, а на месте кольца также двоилась: налево – в Арзамас, а направо – в Муром. Держимся правее.

Тракт также нырял с горы вниз и шел вдоль высокого окского берега, иногда подходя к его самому краю. Путешественники оставляли в записках воспоминания о красоте этих мест. “Прекрасный вид на Оку”, – записал в своем путевом дневнике поэт Василий Андреевич Жуковский, который путешествовал по этому тракту с царевичем Александром.

Поля, холмы и овраги 1850 года теперь активно застраиваются.

Современные Новинки делились на деревню Новинки, что стояла на тракте, и сельцо Новинки в 18 дворов.

Там же была небольшая усадьба с садом. Вероятно, домик был небогат и скромен, с тракта к нему вела дорога с аллеей, а вокруг был яблоневый и вишневый сады. Забавно, но на его территории потом появился советский плодопитомник.

Аллея, домик и даже плодопитомник не сохранились, но свернуть по-прежнему можно. Тут по данным на 1860 год жила хозяйка окрестных пустошей Екатерина Тимофеевна Городецкая. О семье помещицы ничего найти не удалось, как и о ней самой. Правда, есть предположение, что она была из семьи священника. Отсутствие слова “девица” в архивных упоминаниях дает право думать, что замужем она все же была.

Мы свернули, чтобы оглядеться.

Где-то тут, на территории разоренного советского плодопитомника и был сад с помещичьим домиком. Даже, если тут жила ничем не примечательная Екатерина Тимофеевна и варила вишневое варенье в саду со своей экономкой, педантично избавляя ягоды костянки от ядра, жаль, что от имения не осталось никакой памяти. Дом был где-то здесь.

В соседях у Екатерины Тимофеевны были помещики села Сартакова, однако там территория усадьбы уже застроена частными домами. Вот Малое Доскино оказалось к тракту ближе. Столбовая дорога шла как раз по улице Магистральной, с которой к усадьбе шла аллея – ее видно на карте.

Здесь было имение Александра Алексеевича Остафьева (1856—1932 гг) — председателя Нижегородской уездной земской управы в 1900—1917 гг., нижегородского уездного предводителя дворянства, члена I Государственной думы от Нижегородской губернии.

Александр Алексеевич Остафьев (1856—1932гг)

Это был незаурядный человек из старинного дворянского рода. Его дед Рафаил Алексеевич Остафьев был участником наполеоновских войн, как и трое его родных братьев. Отличился в боях, был ранен. По окончании войны братья Остафьевы уехали в отцовскую усадьбу на берегах реки Пьяны в Княгининском уезде – Инкино, где имели большой дом в 40 комнат. Брат деда Дмитрий был знакомцем самого Александра Пушкина и даже навещал его в Большом Болдино. Холостяцкая жизнь затягивала: братья увлекались передовыми технологиями в земледелии, псовой охотой в припьянских степях и обожали читать, собрав внушительную библиотеку. В итоге из четырех Остафьевых женился только Рафаил, который кроме детей обзавелся еще и домом в Подмосковье, любил певчих птиц и лошадей.

Жизненный путь Александра Алексеевича весьма причудлив. Потому что все свои высокие для губернии должности (перечислены выше) он занимал, имея за плечами образование врача-хирурга и участие в сербско-турецкой войне. В 1910-х годах при участии Остафьева в Нижегородском уезде стало вводиться всеобщее начальное обучение – он сам устраивал школы и находил финансирование учительского состава. Имел связи с революционно настроенными активистами и после Февральской революции даже стал уездным комиссаром Временного правительства. Однако после Октябрьской революции эмигрировал в Югославию, а в 1920 году переехал во Францию, где и умер. Своей семьи у Александра Алексеевича не было, и о его потомках ничего не известно.

Зато на картах Малого Доскино отчетливо видна усадьба с куртинами деревьев вдоль небольшой реки и множеством строений. Мы начали осматривать территорию с противоположного берега. Тут уже образовалась односторонняя улица. Впрочем, парк тоже оказался застроен частными домами и банями.

Дамбу на машине мы проехать побоялись, а потому объехали сельскими улицами и решили осмотреть другую часть усадьбы, чтобы поискать старые строения. Судя по карте, зданий было много. И, похоже, одно из них мы нашли – двухэтажный дом с каменным первым этажом, стоящий в окружении старых деревьев.

Симметричность в фасаде, его обращенность в сторону прудов и парка, а также аккуратность старой кладки намекали, что дом мог быть усадебным строением. К сожалению, осмотреть его со всех сторон не получилось – дом жилой, он частично окружен глухим забором и сараями.

Старые деревья вплотную подходят к дому. На парк и речку дом когда-то выходил балконом – видно среднее окно второго этажа, которое раньше было дверью.

Сейчас хозяева пользуются вот таким входом в дом. Дверь двухстворчатая и тяжелая. Рядом – заложенное окно.

На втором этаже видна дверь – есть основание полагать, что и тут был балкон. Прямо над крыльцом. В целом дом небольшой, но так как семьи и воспитанников у предводителя уездного дворянства не было, комнат было, наверное достаточно.

Покидаем эту усадьбу и выезжаем обратно на тракт, то есть улицу Магистральную. Сейчас тракт пересекает объездная Нижнего Новгорода, а Большое и Малое Доскино соединяется пешеходным мостиком.

Однако место доскинской ямской станции осталось – это первый дом справа, если пройти по мостику в Большое Доскино. Мы дали крюка и доехали на машине. Собственно, упоминания о доскинской станции встречаются в записках путешественников, но все они нелестны.

“Поругался на станции и, кажется не зря. Вместо шести часов ждал лошадей всего два часа. Вообще, на станции беспорядок, к тому же смотритель, вероятно, баба, а потому происходит вся эта путаница – лошади должны быть в таком-то часу, а их нет, или есть, да ямщиков нет и т. п.. Однако как приехал Огарев, генерал, так сразу нашлись и лошади, и ямщики, а так как я продолжал буянить, то мне тоже должны были явиться лошади”, – вспоминал доскинскую ямскую станцию революционер-анархист и при этом ученый-географ Петр Кропоткин. Он проезжал тут летом 1862 года, направляясь в Восточную Сибирь в исследовательскую экспедицию.

Еще один путешественник вспоминал “ужасную стряпню” на этой станции, отчего с ним приключилась болезнь желудка – насилу живым до Нижнего Новгорода доехал и сразу попал в руки хорошего доктора. Рады за человека 🙂

Едем по Магистральной уже в Большом Доскино. Если свернуть в нужном месте налево и начать спуск по узкой тропке…

… то выезжаешь на улицу, которая идет вдоль той же речушки, что и в Малом Доскино. Говорят, барин на лодочке приплывал в храм. Охотно верится. Только зимой речки не видно, да и, говорят, обмелела она. Зато храм Казанской иконы Божией Матери с приделами Николая Чудотворца и Александра Невского виден. Находясь в низинке и имея невысокую двухярусную колокольню, храм в целом не производит архитектурного впечатления, но создает очень уютный вид старинной улочки.

Тут есть несколько старинных домов.

Выезжаем обратно на тракт и едем в сторону села Богородского 🙂

Село Богородское в середине XIX века было уже большим и богатым. Первыми поселенцами, давшими основание селу, были опальные жители Великого Новгорода. Иван Грозный, разгромив в 1570 году вольницу, часть её казнил, другую часть обратил в опричнину, а остальных расселил в разных местах Московского государства. Группа новгородцев до 300 человек попала в Нижегородское Березополье. Переселенцы основались на проезжей дороге между Нижним Новгородом и Муромом, в 40 верстах от первого. Происхождение села от новгородцев подтверждается старинным наименованием улиц, по новгородскому обычаю называвшихся концами — Гончарный конец, Удалой конец, Вадский конец и так далее.
Село получило название, видимо, по наименованию церкви, освящённой в честь одного из праздников, связанных с почитанием Пресвятой Богородицы.

Вдоль тракта по красной линии стоят богатые дома – каменные и деревянные. Крестьяне, занимавшиеся мануфактурой и торговлей в XIX веке, богатели и становились больше похожими на купцов. Их дома, почти городские усадьбы с воротами, конюшнями и флигелями, стоят по-городскому тесно и украшают Богородск сегодня. Там еще много нетронутой прелести, а в солнечный день городок выглядит особенно нарядно.

Деревянные дома смотрятся тепло и особенно уютно.

Тут были и жилые дома с уютом зимних вечеров. И постоялые дворы с застоявшимся духом дегтя, табака и кислой овчины. И харчевни с запахом жареного лука, разопревших щей и подгоревшей каши. И магазины, где стоял у дверей невыспавшийся вихрастый мальчишка, ждущий окрика управляющего или подзатыльника, что, собственно, для него было одним и тем же.

Если вас берут сомнения, что это крестьянские дома – вот вам немного табличек с их фасадов.

Немного деталей старого Богородска.

На карте Менде видно, что усадьба в Богородском занимала значительное место. Владельцы – нетитулованная ветвь Шереметевых. Остались воспоминания князя Ивана Долгорукова от 1813 года, когда он оказался в Богородском по приглашению Василия Сергеевича Шереметева (1752 – 1831 гг). Вот портрет хозяина усадьбы в начале XIX века работы Кипренского.

Портрет Василия Сергеевича Шереметева (1752 – 1831) работы Кипренского.

“Селение большое, дом обширный. Во всем, до самой мелочи, видна барская пышность. За ужин село человек сорок, гостей никого. Одна семья…Для меня нет ничего страннее, как слышать, что богатый господин русский беспрестанно бранит чужеземцев, и, однако, обойтись без них не может, потому что ему надобен и лекарь, и архитектор, и учитель музыки, рисования и прочие. Нам отвели лучшую избу в селе, туда и оттуда привозили нас в господский дом в карете… Ласки поддельной было много, но об искренности чувства пусть посудят из следующего. Хозяин, несмотря на то, что я занемог, и что ежели мне будет легче и на следующее утро я уеду, … изволил помчаться в Нижний на бал… и прикинул нас жене своей, с которой моя была принуждена разделить скучный самый вечер. .. Удивить нас в Богородске было нечем. Это не Кусково и не Останкино…”, – писал Долгоруков в своих записках.

Кстати, сам Василий Сергеевич был боевым генералом. Он до сорока лет был холост, считал себя старым солдатом и не знал слов любви. И вот в сорок лет он внезапно женился. Исключительно по любви, что в тех кругах случалось редко. Супруга Татьяна Ивановна была на 18 лет моложе его и происходила из семьи бедного полтавского майора Марченко. Общество было шокировано, но Шереметев писал друзьям в письмах, что “женою счастлив”. Та же отличалась покладистым и добрым характером и родила мужу шестерых детей.

Татьяна Ивановна Шереметева

Не имея благородного происхождения она быстро очаровывала гостей и любое общество мягким обхождением и воспитанностью.Правда, остались воспоминания о ее смешном говоре. Будучи значительно моложе Василия Сергеевича, Татьяна Ивановна все же умерла раньше. Шереметев неподдельно грустил, ему слышались в зале ее шаги и голос. Старик пережил жену всего на год. Вот портрет тихой и скромной Татьяны Ивановны Шереметевой.

Так как мы путешествовали по тракту по карте 1850 года, то в богородской усадьбе мы бы застали уже не Василия Сергеевича, а его старшего сына Сергея Васильевича Шереметева (1792 – 1866 гг).

Сергей Васильевич Шереметев (1792 – 1866)

Генерал-майор, участник Отечественной войны 1812 года и подавления восстания декабристов (к ним был причислен и его родной брат Николай, понесший наказание), нижегородский губернский предводитель дворянства и тайный советник. Сергей Васильевич половину жизни провел в армии и принял участие во многих боевых сражениях. Он отличался решительностью и упрямством, обладал гордым и властным характером.

Об этом Шереметеве говорили, что он с «несомненным умом», был «замечательной личностью по неутомимой деятельности и по непреклонной силе воли». В то же время это был человек “тяжёлого и неудобного характера”, в котором сохранилась «военная закваска времён Александра I»… “Военные достоинства его были известны Императору Александру II, который однажды в разговоре с своим флигель-адъютантом Сергеем Шереметевым, восхваляя эти достоинства его «тёзки», приговаривал: «C’etait un mauvais coucheur!», что означало “У него невыносимый характер!”.

Сергей Васильевич был официально холост и бездетен, но проживал в Богородском с крестьянкой Надеждой Зайцевой, которая родила барину четырех “воспитанников”. Дети не могли стать наследниками отца и носили фамилию Сергеевых. Они росли в барском доме в Богородском, получали образование и отец принимал деятельное участие в их воспитании. Например, старший сын Василий Сергеевич Сергеев (1857 – 1910 гг) стал дипломатом, действительным статским советником и камергером. Был женат на дочке министра финансов Вышнеградского. Вот фотопортрет “воспитанника” Шереметева.

Василий Сергеевич Сергеев (1857 – 1910)

Усадьба в Богородском при Сергее Васильевиче переживала свой максимальный расцвет. Она занимала целый квартал и кроме главного дома имела флигели, оранжерею, конюшню, псарню и прочие хозяйственные постройки. Также был парк и пруд, который крестьянам было велено выкопать в качестве повинности и якобы в виде античной богини – барин хотел гармонии. Землю, вынутую при рытье пруда, барин велел складывать рядом в гору. Потом на горе был поставлен небольшой павильон-беседка, откуда был отличный обзор на владения и можно было пить чай. Высота горы – 12 – 15 метров. Местные называют ее “Крутушкой” – на крутость склонов.

В Богородском вместе с 28 приписными деревнями числилось 4908 душ крестьян. Крестьяне, занимавшиеся кожевенным производством и торговлей, были на оброке, при чём наименьший оклад был в 25 рублей, а высший доходил до 1500 рублей. Село было очень благоустроено. В нём были: больница на 50 кроватей, при ней находился доктор, аптека и богадельня, с отделением для рожениц, три училища, запасные хлебные магазины и усыпальница при одной из четырёх каменных церквей. Словом, Шереметев был хозяйственным человеком, но потом в свете освобождения крестьян из крепостничества, он пожадничал и практически их ограбил. Начался скандал: крестьяне пожаловались царю, нелюбивший Шереметева губернатор и в прошлом декабрист Муравьев взялся за помещика. В итоге Шереметев попал под опеку, лишившись возможности жить в имениях и даже брать в услужение своих бывших крестьян. Грустный итог для блестящего барина. Собственно, благодаря ему местные крестьяне не сохранили о барстве ничего, кроме горы и пруда. Мы увидели их в метель.

А раньше титулованные путники обычно пользовались гостеприимством барина и не теснились на станции или в постоялых дворах, а, пользуясь знакомством, проезжали к дому.

Интересно, что тут мы снова наткнулись на следы мартыновского семейства, к которому относилась игуменья Крестовоздвиженского монастыря. Брат Сергея Васильевича – Петр Васильевич – был женат на Елизавете Соломоновне Мартыновой (1812—1891), сестре Николая Соломоновича, застрелившего на дуэли Лермонтова. Мир тесен. Особенно, если все соединяется трактом 🙂

Сейчас квартал усадьбы застроен частными домами и производством.

Прямо около усадьбы Шереметевых в селе Богородском была дорожная развилка – Владимирский почтовый тракт шел на Ворсму и далее на Муром, а Старо-Московская дорога – на уездный Горбатов.

Развилка эта такая старинная, что вполне могла появиться после создания в 1341 году великого княжества Нижегородско-Суздальского, а то и раньше. Ярлык на Нижний Новгород получил суздальский князь Константин Васильевич. Перенос в 1350 году в Нижний Новгород столицы из вотчинного Суздаля потребовал новых дорог. Так появилась или получила новое развитие дорога Нижний Новгород – Гороховец через Лисенковский перевоз на реке Оке напротив устья реки Клязьмы и далее на Суздаль или Владимир. Именно на этой дороге у Бережца состоялись встреча и примирение между нижегородскими князьями, братьями Дмитрием и Борисом Константиновичами. Разумеется, дорога просуществовала вплоть до середины XIX века. Эта дорога от Москвы на Нижний Новгород через города Киржач, Юрьев-Польский, Суздаль, Ковров, Вязники, Гороховец, Горбатов имела длину в 434 версты, а если через подмосковный Богородск, Покров, Владимир, Ковров, Вязники, Гороховец, Горбатов – то 421 версту (протяженность дорог дана по справочнику «Указатель дорог Российской империи, содержащий в себе описание всех главных и побочных почтовых и других проезжих больших дорог, ведущих от обеих столиц к губернским городам и соединяющих взаимно оные меж собою и с уездными», ч.1, М. Вистицкий, СПб, 1804).

Словом, от имения Шереметева в Богородске мы, следуя по Старо-Московской дороге, свернули в Горбатов 🙂 Скажу сразу – на выезде из Богородска тракт невнятен и застроен жильем. Пытаясь проехать по карте, мы заехали на одну из улиц богородских окраин, уткнулись в тупик и потом долго пятились.

Тракт уже не тот 🙂

Объехав безобразие, мы вернулись на старую дорогу в поле. Когда-то тут летели тройки.

Унылые виды в зимних полях. Неудивительно, что глядя на все это, русские ямщики пели заунывнейшие песни 🙂

Чем мы ближе к Оке, тем больше ощущаются неровности рельефа – появились холмы, овраги. Кстати не везде тракт шел сельскими улицами. В Выболове улица была в стороне от дороги, но сейчас вдоль тракта уже стоят дома. Ощутимо, что ширину соблюли.

Потом мы влились в современную дорогу. Начинается участок совпадения старой дороги с новой.

С горы скатываемся в низинку. Тут стоит Непецино. Представляю, как непрост был подъем в эту гору, особенно после дождя.

Старые непеценские дома глядят на тракт.

Вдохновляюще 🙂 Колхоз “Россия” 🙂

Мне очень нравятся ворота у домов Богородского района – с эдакими фальш-балясинами сверху.

Кстати, это уже сельцо Шуклино, в котором, судя по карте 1850 года и статусу сельца, была усадьба. Видно также, что вдоль тракта стоят каменные магазины-амбары.

Сейчас у дороги мы увидели только часовенный столб – частое явление на старинных дорогах. Правда, обычно стояли они или на въезде, или на выезде, или на перекрестках. Икону сквозь замерзшее окошечко не видно. За столбом присматривают – он окружен штакетником и даже покрашен.

Найти владельца сельца Шуклино мне не удалось.  Но липовая аллея сада или маленького парка видна и сейчас – усадьба стояла пониже сельца по склону. И мы пожалели, что не было времени посмотреть поближе – место красивое, видовое.

Следующее село по тракту – Арапово с усадьбой, которая по состоянию на 1860 год принадлежала Василию Гавриловичу Медовщикову. Усадебка затесалась между огромными имениями Шереметева и Козловой.

Найти что-то интересное о господине Медовщикове мне тоже не удалось. Однако известно, что отец его был чиновником, а сам он – прапорщиком 2-го пехотного полка, а с 1831 года — дворянским заседателем Пензенского совестного суда. В Нижегородской губернии Василий Гаврилович выступал опекуном по дворянским имениям. И в архиве даже есть история его тяжбы с бурмистром Анисимовым, который служил при опекаемом имении помещика Сергея Дмитриевича Киселева – селе Борнукове Княгининского уезда. Суды шли в 1851 году, когда Медовщиков заподозрил крестьян в опекаемом имении в злоумышленных поступках с подачи бурмистра. Повод был пикантный: якобы сельские бабы тяжелели, то есть становились беременными, а приплода не приносили. Ясное дело, помещика и опекуна это огорчало. А потому начали искать злонамеренную бабу, которая помогала вытравливать крестьянкам нерожденных младенцев. Кстати, не нашли. Опекун Медовщиков дело проиграл.

Усадьба Медовщикова не сохранилась. В старой части села на месте барского дома стоят новые дома.

Тут же перед домом был храм. Но и его нет 🙁 Зато на месте церкви памятный крест.

Выехав из села Арапова, мы увидели, что дальше современная дорога и тракт расходятся. Асфальтовая дорога уходила на Тимонино, а нам надо было в Чмутово, принадлежавшее Приклонским, а позже Козловым с долей Алексея Матвевича Олсуфьева, у которого там было около 100 крестьян. Тракт шел по гребням приокских гор и холмов, над оврагами. Зимой старой дороги не видно, но мы волшебным образом увидели, что впереди нас по старому тракту проехал УАЗ – видимо охотники. И мы испытали радость – поедем по следам. Выглядело это как-то так 🙂

Даже линию электропередач проложили вдоль старой дороги. Мы поехали по следам УАЗа. Снега было много, ехать было трудно. Летом, конечно, полевыми дорогами тут было бы интереснее.

А вот тут в кадре – вид на здешнее поле и снеговую тучу, которая вставала из-за Оки. Ощущение внутренней паники, такое знакомое, видимо, и старинным путешественникам. Быть застигнутыми снежным бураном было страшно. И нам сейчас тоже было не по себе, так как дороги перед нами практически нет, развернуться не получится, пятиться невозможно, а в условиях метели мы просто собьемся.

Посреди белого дня темнело прямо на глазах.

Профессор из Франции Проспер Томас оставил в 1842 году описание метели на нижегородском тракте: “Метель, этот северный ураган, иногда даже застигает вас посреди дороги. Снег, несущийся с невероятной силой, колет, леденит и ослепляет людей и лошадей. Среди бела дня вы не различаете ничего на расстоянии четырех шагов перед собой. Всякий след дороги исчезает, все стушевывается и скрывается под одним общим саваном. Единственное спасение тогда – остановиться, распрячь лошадей, поместив их всех в кругу возможно теснее друг к другу, головою к одному и тому же месту, затем опрокинуть над собой сани и остаться в таком положении на всем продолжении урагана. Горе вам, если он протянется свыше ваших сил!”.

Николай Егорович Сверчков “Вьюга”, 1873 год

Вариантов у нас не было – надо было ехать вперед.

А дальше следы УАЗа поворачивали налево в том время, как старый тракт продолжал идти прямо. Мы остановились. Судя по высокому сухостою, тракт в этой части не сохранился даже в виде полевой дороги. УАЗ явно ехал знакомой летней дорогой в сторону деревни Поляны, а тракт обходил эту деревеньку по высотам приокских холмов, преодолевая, правда, в одном месте низкую овражистую лощинку. Мы решили, что рисковать перед метелью не стоит и поехали в Поляну. Путники, которых застала метель, сделали бы также 🙂 Мы свернули налево.

Дорога петляла по бровкам оврагов и кромкам лесопосадок. Деревня Поляны не имеет нормальных подъездных дорог с этой стороны. Спускаемся с очередного холма.

Деревня Поляны или, как писалось на карте 1850 года – Поляна, стоит под холмом, в низинке. Общий вид – весьма небогатый и даже какой-то неуютный.

Надо сказать, что след УАЗа мы уже давно потеряли и ехали к тому времени сами. Но у Полян мы заметили, что перед нами откуда-то выехал легковой автомобиль, шлифуя снег днищем и местами отчаянно буксуя. Наконец, мы увидели его – это был жигуленок, который теперь сдавал назад. Мы остановились.

В машине была супружеская пара и их доберманиха. Народ был в отчаянии – им надо было в Чмутово. Дорога же идет полями и оврагами, жигуленок не может преодолеть замерзшие колеи, проваливается, и судя по небу, скоро пойдет снег.

– Почему нельзя было проехать в Чмутово по хорошей асфальтовой дороге, свернув в Ворсме с трассы на Горбатов? Совсем не обязательно ехать полями и сугробами! – поинтересовались мы.

– Мы здесь ничего не знаем. Ехали по навигатору, – ответил экипаж жигуленка.

Оказывается, навигатор тоже иногда балуется вековыми дорогами 🙂

Мы предложили привязать жигуленок к УАЗу и тащить его в Чмутово, откуда народ потом сам легко выберется по асфальта. Но, как нам сказал, водитель, “дальше адская дорога – колеи, подъемы и низинка”. Нам оставалось 2-3 км. Было решено бросить жигуль в поле, взять на борт людей с собакой и ехать в Чмутово. Да, нас здорово покидало в колеях, местами мы еле ползли, местами сползали в колею и скребли защитой лифтованного УАЗа. Жигуль мы бы не дотащили целым 🙂

И вот показалось Чмутово. Въезжаем почти там, где в село приходил тракт.

Высадили попутчиков на центральной улице. Заранее посочувствовали им – идти обратно по перепаханной УАЗом снежной целине в метель будет тяжело.

При этом мы сразу заметили группу старых деревьев в селе. Их расположение соответствует усадьбе на старой карте.

У Чмутово старинная история. В 1506 году, после ус­пешного отражения тридцатидневной оса­ды Нижнего Новгорода тата­ро-ногайской ратью Мухаммед-Эмина, великий князь московский Василий III (отец Ивана Грозного) пожаловал сельцо Чмутово Нижегород­ского уезда служилым дворя­нам, братьям Суслу и Онуфрию Приклонским, отличившимся при защите города. В конце XVII столетия Чмутово по-прежнему оставалось во владении Приклонских. В 1689 году стольник Иван Богданович Приклонский в память по родителям выстроил в селе храм, освятив его в честь Живоначальной Троицы. После этого село нередко стало именоваться Троицким или «Чмутовым, Троицким тож». В приход к погосту были приписаны соседние многодворные деревни: Мункино, Мещера, Поляна, Пруды.

В середине XVIII столетия Чмутовым владел Михаил Васильевич Приклонский — директор Московского университета. Всего в 1762 году в селе проживало 92 мужчины и 95 женщин. Спустя век, в 1859 году, в 44 дворах села насчитывалось 120 мужчин и 150 женщин. Приклонские владели в Березополье огромными площадями угодий, и центральная усадьба в Чмутово перестала таковой быть при внуке Михаила Васильевича – Андрее Богдановиче Приклонском, который хоронил родителей и молодую супругу под храмом в Подвязье, до которого по приокским гривам всего несколько верст. Тем не менее, скромный барский дом в Чмутове держали в порядке, как и огромные сады, которые после революции сделали колхозным центром варенья и соков 🙂

Вот фотография старого барского дома в Чмутове. Видно, что основной объем двухэтажный. Здание каменное, с четырехскатной крышей и каминными трубами. На первом плане – одноэтажное крыло, несколько выступающее за линию фасада главного дома. Ясно, что на фото – вид сбоку. Виднеющееся в правой части кадра крылечко с балконом над ним, видимо, выходит в парк или сад. У крыла не самого лучшего вида крылечко и простецкие деревянные ворота – видимо это уже непарадная часть дома.

Чудесным образом здание из старого кирпича сохранилось как раз с остатками барского парка. Оно ли на этом старом фото – нам точно неизвестно. Не совпадают окошки в пристрое, но старое фото может быть сделано с другого угла, и изображенное крыло могло не сохраниться.

Сейчас тут почта и библиотека. За зданием – школа.

А вот обратный фасад дома. Большие проемы центральных окон могут намекать на то, что именно тут было крыльцо и выход на балкон-веранду. Тогда получается, что на старой фото в правой части снимка именно этот фасад, а то крыло дома просто не сохранилось – там сейчас безобразный пристрой.

В Чмутово, судя по карте, не было почтовой станции – за письмами и журналами посылали в Горбатов. А теперь есть 🙂

От дома мы пошли в парк, который совершенно отчетливо еще читается на местности. Почти напротив дома стоит хозяйственная постройка из старого кирпича и советская водонапорная башня.

Вряд ли барский дом смотрел на хозпостройки главным фасадом.

Посреди старого липового парка стоит чей-то частный дом с обширным хозяйством.

Можно сказать, что парк и не сохранился, хотя местами еще читаются аллеи из старых деревьев. Тут бугры земли, забор скотного двора. А когда-то тут окский ветерок носил сначала аромат цветущих яблонь и вишен, а потом медовый запах лип  по аллеям прямо под окна дома, которые в жаркие дни держали раскрытыми.

Дом грустно смотрит в парк – часть его глаз-окон заложена кирпичом. Зато на этом боку его видно по линии на фасаде, что тут когда-то к дому примыкала крыша – возможно того самого крыла, которое на старом фото.

От храма в Чмутове ничего не осталось. А был он, по описанию, пятиглавым. Собираемся ехать дальше.

Чмутовские яблочки.

После Чмутова тракт бежит в уездный Горбатов и имеет вполне сносное качество. Потому едем быстро.

Вскоре дорога сливается с современной дорогой “Ворсма – Горбатов”. Въезжаем в уездный город, где тракт становится современной улицей Калинина и, наконец, попадает в сети жилых кварталов.

Не будем углубляться в историю городка – Горбатов заслуживает отдельного рассказа. Скажем только о впечатлениях середины XIX века. Представление о Горбатове как о тихом купеческом городе дал Мельников-Печерский в романе «На горах». В небольшом уездном городе на берегу Оки, где живут персонажи романа, легко угадывается Горбатов. Ко времени реформы 1861 года в городе существовало много кустарных мастерских по выработке веревки, получивших местное название «просадов». Просады представляли собою наспех сбитые из досок длинные узкие сараи, примыкавшие к избам, с крутильными колесами и поперечными деревянными граблями. Работали в просадах целой семьей, иногда использовали труд наемных рабочих. Дети в возрасте от 7 до 14 лет вращали крутильные колеса, а взрослые, обмотав себя расчесанной пенькой и зацепив прядь пеньки за вращающийся крюк у колеса, отходили от него назад по мере скручивания нитки или бечевы.

“Проехали Горбатов, славящийся своими складными самоварами. В стороне от дороги мужики, бабы, дети вьют веревки на больших расстояниях друг от друга. Прекрасная картина!” – написал в своих воспоминаниях русский писатель и публицист Михаил Погодин в 1841 году.

Даже переживавший за тружеников Горбатова вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ленин писал про горбатовцев, что те “живут по-мещански, пьют каждый день чай, одеваются в покупное, едят белый хлеб”. И глядя на некоторые домики, охотно веришь в их прошлую роскошь.

В 1814 году в Горбатове было построено первое каменное здание – кирпичный Троицкий собор. Новый храм, с его трапезной и колокольней, были оформлены в стиле классицизма. В те времена собор четко выделялся в панораме города на фоне мелких деревянных строений, а потому о нем, как и о крутом спуске-подъеме, а также панорамах упоминают многие проезжавшие через Горбатов.

Горбатов, впрочем, славился еще и садами. Первые сады появились здесь благодаря помещику Александру Турчанинову, владевшему селом Нижним Избыльцом (село вошло теперь в состав Горбатова). Он в порядке опыта приказал своим крепостным посадить на горах несколько деревцев владимирской вишни. Считая более выгодным заниматься садоводством, помещик уничтожил в Нижнем Избыльце всю пашню и заставил своих крепостных крестьян работать в вишневых садах. Разводили два сорта вишни: черную родительскую и красную ливенскую.

В конце июля и в августе, когда вишня поспевала, тысячи полуторапудовых корзин грузились на окские пароходы или отправлялись на железнодорожную станцию Горбатовка Московско-Нижегородской железной дороги. Московская винно-коньячная фирма Шустова на время ягодного сезона устраивала в Горбатове давильные чаны и запасалась на целый год соками для своего популярного «Спотыкача». За пределы города вывозились также яблоки, сливы, груши, крыжовник. А проезжавшие мимо путники не могли остаться без свежих ягод или первого варенья, которое шустрые хозяйки умели продать.

И тут стоит рассказать об Александре Турчанинове. Его отец прожил всего 23 года, но многое успел – дослужился до полковника, дважды женился и оставил после себя хорошее состояние, неутешную юную вдову – дочку екатеринбургского купца Александру Филадельфовну и сына Сашу в возрасте полутора лет.

Двадцатилетняя вдова прожила всю жизнь в Горбатове, воспитывая единственного сына. Александр Александрович успел сделать стремительную карьеру: в 1811 году он был определен в Нижегородскую «кремлевскую экспедицию» в должности губернского секретаря, в 1812 году вступает подпоручиком в нижегородское военное ополчение, откуда в феврале 1814 года переводится в лейб-кирасирский Ее Императорского Величества полк, а в мае 1815 года — в престижный кавалергардский полк.

Кавалергард

Менее, чем через год службу пришлось оставить по болезни – видимо сказалось ранение. В том же 1816 году 22 октября состоялась его свадьба с представительницей знатного княжеского рода 16-ти летней красавицей Ольгой Леоновной Грузинской, получившей в приданое богатое приволжское село Катунки в Балахнинском уезде.

О женитьбе Александра Александровича и его положении в обществе на тот период рассказывает в одном из своих писем его будущая тёща. С нескрываемым восторгом мать Грузинской сообщала: «Я божьей милостью помолвила Ольгу… Мужик славный, один сын у матери, влюблен в нее без ума, и она его любит… очень богатый, имеет за собой 2700 душ».

Молодожены поселились в селе Нижний Избылец (современная часть Горбатова) в имении  матери Александра Александровича, которая по отзыву ее племянника Н. А. Титова: «Женщина была умная и предоброй души, радушна и гостеприимна по-старому».

Счастливый брак принес семейству Турчаниновых пять детей, но счастье оказалось недолгим – в 1826 году на 31-м году жизни глава семейства скончался.

Картина Павла Федотова “Молодая вдова”.

Убитая горем 26-летняя вдова Ольга Леоновна пишет своей тетке: «После смерти моего драгоценного мужа своими попечениями сохранила жизнь мою, но во всем есть воля Всемогущего Творца. Он посылает нам огорчения для очищения грехов наших…»

Все мальчики Турчаниновых получили домашнее образование и впоследствии при содействии второго мужа Ольги Леоновны, инженера — подполковника Александра Адриановича Аничкова, поступили в военные заведения Санкт-Петербурга.

Так что проезжая Горбатов в те годы можно было кланяться сначала вдовой Александре Филадельфовне Турчаниновой и ее Сашеньке, а потом грустной вдове Ольге Леоновне с выводком мальчишек. Впрочем, городок так тих и уютен в любой сезон, что кажется идеальным для нежного детства с маменькой, парной котлеткой на обед, окскими разливами в окнах и вздохами старой няньки в детской… С 1860 года Турчаниновы жили в Катунках на Волге.

А этот спуск известен многим, кто был в Горбатове, но он не является трактом, хотя и по нему можно было съехать вниз, преодолеть мост через протоку и пойменными лугами доехать до перевоза. Настоящий тракт шел по нынешней улице Ленина на деревню Костину – ее сейчас нет.

В деревне Костиной и в самом Горбатове было множество постоялых дворов.

“Пили чай в Костине, и опять не нашли чайной ложечки. За другим столом сидели татары и ели похлебку из курицы.. Народу собралось множество на постоялых дворах… После чаю мы спросили ухи, и, как бы вы думали? на берегу Оки нет рыбы! “Мы не держим, батюшка, отвечал дворник; мало спрашивают, того и гляди, что испортится, а стоит она здесь 12 рублей за пуд!” … Березки вдоль старой дороги разрослись прекрасно, и составляют прекрасную, не слишком широкую просадь, а во всех прочих местах они пропали давно!” – вспоминает о своем путешествии через Горбатов публицист Михаил Погодин в 1841 году.

Из Костиной деревни дорога шла к Оке. Там был перевоз в Лисенки, где путники опять нанимали экипажи и продолжали свой путь уже до Гороховца, а дальше на Владимир и Москву…

Так мы проехали по Старо-Московскому тракту и начали возвращаться к имению Шереметева в село Богородское, откуда продолжили свое путешествие по Владимирскому почтовому тракту.