Туристы заглядывают в Сурадеево, чтобы увидеть редкую для Нижегородской области по своей архитектуре церковь – высокую ротонду, окруженную когда-то колоннадой.
А барыня в этом селе была не менее интересной особой – поэтесса, родственница самого Лермонтова и кузина декабриста Анненкова, сыгравшая в его судьбе не последнюю роль.
Село Сурадеево – одно из самых старинных на реке Пьяне и было основано, вероятно, первопоселенцами этой земли, сводившими вековые дубравы под пашню. Известно, что эти земли щедрою рукой раздавал эрзянским и татарским мурзам Иван Грозный за верность и помощь в прохождении его войска по старой военной дороге – сакме – в походах на Казань. Это подтверждает и история близкого к Сурадеево села Юрино, отданного мурзе-проводнику Бахметке. Мурза был крещен царем в православие под именем Юрий и наделен за верность и героизм при взятии Казни припьянскими землями. Возможно, был среди тех войнов и человек, носивший тюркское имя или прозвище Сурадей, образованное от основы «сура» в значении «богатырь, силач, воин» с помощью суффикса «-дей», который в тюркских языках имеет значение «подобный». Был ли это русский, которого иноплеменники так величали за физическую силу, эрзя, башкир или татарин – мы уже никогда не узнаем. А при определенной языковой вольности можно называть Сурадеево и на русский лад – Богатырево.
Забавно, что богатырь тут действительно есть – мощный, красивый, выше лесов и видный издалека. Это храм Воскресения Словущего – потрясающая в своем величии ротонда.
Подъезжая к Сурадеево из-за Пьяны, со стороны Гагино, можно радовать глаз открывающимися видами на село и церковь. Полторы сотни лет назад путник, проезжающий по деревянному мосту через реку, мог видеть рядом с ротондой еще и колокольню.
Сейчас проезжающие через Сурадеево видят только ротонду, каменный купол и маленькую главку, обитую черным железом.
Само село удивит вас обилием сарайчиков, сложенных из местного дикого камня, неотесанного и промазанного местной красной глиной. Местами из такого камня, но обработанного, сложены даже дома. Кстати, на этих кадрах видно, что село расположено на возвышенности.
Чтобы увидеть храм во всей оставшейся красе, нужно въехать в село от реки, повернуть направо и подняться немного вверх – под церковь отдана самая высокая точка в селе. Тут же видно, что ротонда не одинока – у нее есть трапезная, заросшая изнутри кустарником…
… и первый ярус колокольни, чей вид мы даже не смогли бы угадать – я не видела ни одной старинной фотографии этого храма.
Храм в Сурадеево был построен в 1813 году, когда по всей России выросли сотни церквей в память о победе над Наполеоном. Село в эти годы принадлежало Анненковым – старинному дворянскому роду. В середине XVIII века владельцем был Никанор Иванович Анненков, у которого были владения с тысячами крепостных крестьян в Нижегородской, Симбирской и Пензенской губерниях. После его смерти земли были разделены между тремя его сыновьями: Николаем, Аркадием и Александром. Судя по всему, после раздела это село досталось отставному полковнику Николаю Никаноровичу Анненкову, владевшему землями в Сергачском уезде и построившему этот Воскресенский храм.
Местным жителям о церкви сказать нечего, кроме того, что при ее строительстве использовался пьянский местный белый камень, а раствор замешивали на яйцах, которые собирали корзинами с каждого двора. Сейчас рядом с храмом стоит красивый черный поклонный крест, установку которого все ошибочно восприняли за начало реставрации церкви.
Колонны сохранись только с алтарной стороны, хотя судя по торчащим железным тягам, опоясывали всю ротонду.
Оставшиеся колонны тоже разрушаются.
Внутрь храма можно зайти и представить, как было красиво в годы церковных служб. Над алтарной частью сохранились следы росписи, которые блекнут год от года – как раз сцена Воскресения и рисованные двойные колонны.
Вот алтарная часть, в которую кто-то принес сломанную тумбочку и иконки. Левее – проржавевшие северные ворота – явно неродные. Тут же видны остатки внутренней отделки – сдвоенные колонны – масонский символ «две колонны храма Соломонова» Боаз и Яхин. Переводятся с иврита, буквально, как: «Боаз» — «В нём — сила» «Яхин» — «Он утвердит».
И купол – необыкновенно высокий, идеальной формы. Еще видны остатки желтой и синей краски. Ротонда и ее круг лучше всего передают совершенство божьего замысла и единения всего в этом мире. У Осипа Мандельштама есть стихи от 1915 года:
Богослужения торжественный зенит,
Свет в круглой храмине под куполом в июле,
Чтоб полной грудью мы вне времени вздохнули
О луговине той, где время не бежит.
Вот на этой нашей предзимней фотографии отлично виден весь комплекс храма. И меня не покидает ощущение, что ротонда не нуждается в трапезной и колокольне, которые будто заземляют ее, смотрятся нелепыми пристройками.
О том, что в Сурадеево была усадьба, говорит план карты Менде от 1850 года. На нем видно, что усадьба стояла восточнее, на некотором удалении от села – менее версты. Барский двор имел форму прямоугольника и находился на склоне коренного берега Пьяны, над заливным лугом. В периметре четко видны три жилых строения и три хозяйственных, сад и небольшой квадрат парка без видимых аллей. С Сурадеевым, в котором на 1850 год числится 73 двора, усадьбу связывает короткая грунтовая дорога через луг.
О том, кто владел усадьбой в эти годы, сообщает в своих охотничьих записках арзамасский помещик, владелец села Бритова Николай Петрович Ермолов (1834 – 1899). Он был страстным поклонником псовой охоты, сам разводил собак и приезжал с друзьями-охотниками к берегам Пьяны травить водившихся тут в изобилии зайцев и лис, а иногда и волков.
Вспоминая охоту в Припьянье осенью 1856 года Ермолов пишет:
Когда мы выходили садиться на коней, появился дворовый человек, охотник из соседнего села Суродеева – имения писательницы Варвары Николаевны Анненковой – с парой хортых собак на своре, и обратился … с просьбой поохотится с нами… Я знал этого охотника, который всегда мне сопутствовал в моих охотах на Пьяне – дворецкий госпожи Анненковой, он постоянно держал борзых, которых ловко умел выпросить в барских охотах… Охотник он был страстный и, примазавшись к чьей-нибудь охоте, ходит настойчиво и далеко, а с разрешения своей барыни он и один совершал целые походы…
Судя по запискам, фамилия дворецкого была Каширин, и в тот день он немного сплоховал на охоте, не спустив вовремя свору, отчего вызвал гнев со стороны дворян-охотников. Один из охотников предлагает «отослать» Каширина, назвав его «тупицей». На это дядя Ермолова отвечает категорическим отказом:
Нет, отсылать Каширина не следует. Анненкова наша знакомая и может быть недовольна за обиду своего человека. Прошу вас, капитан, воздержитесь и не ругайте его.
Так кто же такая эта помещица Варвара Николаевна Анненкова?
Она была дочерью вышеупомянутого Николая Никаноровича Анненкова. Родилась Варвара Анненкова в 1795 году в Сергачском уезде, где выросла и прожила свою молодость, позже уехав в Москву. Интересно, что в 1856 году, в возрасте 61 года она все также носит свою девичью фамилию, под которой и упоминается со всем почтением охотником Ермоловым. Упоминаний о том, что у нее были супруг и законные дети, не встречается вовсе, из чего можно делать вывод, что она так и не вышла замуж. Отчего девица Анненкова осталась старой девой – непонятно. Ее самый нежный невестин возраст выпал на годы войны с Наполеоном: в 1811 – 1812 годах ей было 16 – 17 лет. Не все блестящие офицеры тогда вернулись с полей сражений в бальные залы родительских имений. Может, и юная Варвара Николаевна кого-то не дождалась?.. Или наоборот кого-то потеряла в волне декабристского восстания? Жаль, в открытых источниках отсутствует ее портрет – было бы интересно увидеть ее лицо.
О том, что сердце Варвары Николаевны не чуралось романтизма, можно понять по тому, какое содействие она оказала своему кузену, декабристу Ивану Анненкову.
Выросший без отца (Александр Никанорович Анненков скончался в 1803 году, когда сыну был всего год) и при властной и строгой матери Иван Александрович выбрал военную карьеру, вступил в ряды вольнодумцев, а всего за полгода до восстания познакомился с Полиной Гёбль. Француженка была дочерью наполеоновского офицера, приехавшей в Москву в качестве модистки на работу в торговой фирме Дюманси. Летом 1825 года молодые люди встретились на ярмарке в Пензе. Иван Александрович прибыл туда «ремонтером» — заниматься закупкой лошадей для полка. Полина приехала вместе с магазином Дюманси, очаровалась русским офицером и уступила его напору.
В Симбирской, Пензенской и Нижегородской губерниях у Анненковых были имения, и молодые под видом объезда их, совершили краткое путешествие. В одной из своих деревень Иван Александрович договорился со священником и нашёл свидетелей, чтобы обвенчаться с Полиной, но она, боясь гнева матери Анненковой, отказалась. В Москву они вернулись в ноябре 1825 года, а уже в декабре восстание на Сенатской площади перевернуло все их планы и мечты. Гёбль оказывается разлученной с любимым человеком, да еще и в положении.
Первое, что пришло в голову несостоявшейся невесте Анненкова – это пойти к его властной матери Анне Ивановне и просить у нее благословения и помощи. Разумеется, богачка Анненкова или Якобиха, как ее звала старая Москва, не приняла модистку. Она своему сыну еще до всех событий на Сенатской площади по поводу француженки сказала, что он дурак, и пригрозила оставить без наследства. В апреле 1826 года Полина родила внебрачную дочь Анненкова и твердо была намерена ехать за ним в Сибирь. Ей нужны были деньги и родственное содействие, а для этого нужно было попасть в дом «надменной старухи».
Гёбль это удалось. Как раз при содействии нашей сурадевской помещицы Варвары Николаевны, которая являлась племянницей Якобихи. Вот как об этом пишет в своих записках будущая супруга декабриста Анненкова, которую в России будут звать Прасковьей Ивановной:
Ему, так же, как и всем, было известно, что нелегко попасть к его матери, Анне Ивановне, которая жила недоступной барыней. Чтоб помочь мне пробраться в заколдованный дом старухи, он написал три письма, два — к родственницам, живущим в доме, именно — к Титовой и Карауловой, а третье — к Варваре Николаевне Анненковой. Только эта последняя имела достаточно твердости характера, чтобы сказать Анне Ивановне обо мне, когда я приехала в Москву. Другие не подумали и заикнуться.
Сначала старуха очень встревожилась, объявила, что Варвара Николаевна поступила неосторожно, сказав ей без особых приготовлений, что я вернулась из Петербурга, но на другой день прислала за мной карету…
Вот так Варвара Николаевна! Дама с характером! Ей в том 1826 году исполнился 31 год, и она с полным сочувствием отнеслась к молодой Гёбль и к судьбе влюбленного кузена. Её настойчивость распахивает двери жестокосердой Анны Ивановны перед отчаявшейся француженкой. В итоге мать декабриста дает Гёбль денег на поездку, благословляет хранить сына и даже берет незаконнорожденную внучку на воспитание – детей в Сибирь везти запретили. Собственно, это была единственная внучка, которую увидит и будет растить Анна Ивановна – Полина Анненкова будет рожать 18 раз, выживут в младенчестве всего семеро.
Интересно, что в примечаниях исследователей к этим мемуарам Варвара Николаевна указана, как «приживалка» в доме матери декабриста, что опровергает сама цитата. Гёбль четко пишет, что Варвара Николаевна не жила в доме «старухи Анненковой». Да и смелости у кузины набралось наверняка только потому, что она ни в чем не зависела от тетки. И собственная усадьба в Сурадеево – тому подтверждение. Впрочем, в печатной книге мемуаров Гёбль-Анненковой в моей домашней библиотеке Варвара Николаевна именуется просто «родственницей» Анны Ивановны.
Стоит отметить еще один эпизод. Пока Анненковы были в Сибири, богатое наследство скончавшейся Анны Ивановны было поделено между разными родственниками, включая и кузину Варвару Николаевну. Когда Анненковы вернулись из ссылки и были восстановлены в имущественных правах, только две кузины без лишних тяжб вернули Ивану Александровичу и его семье полагающиеся имения – Мария Кушелева и «помещица Суродеева». Последняя – именно Варвара Николаевна. Нечестно поступил в отношении декабриста только родной брат нашей героини – генерал, государственный контролёр России (с 17 апреля 1855 по 6 декабря 1862) Николай Николаевич Анненков.
Об этом постыдном факте, правда, не упоминая Варвару Николаевну, писал даже Герцен в ядовитой заметке, помещённой в «Колоколе» (лист 25 от 1 октября 1858 года):
Правда ли, что государственный контролёр Анненков, получивший по ссылке в Сибирь своего двоюродного брата большую часть его имения, думает /около двух лет/, как бы поделикатнее отдать это имение возвратившемуся из ссылки Анненкову? И правда ли, что в этом отношении на него сильно подействовал пример Кушелевой, более отдалённой, чем он, родственницы, ссыльного, которая возвратила полученное от него имение? Говорят, что достойный ревнитель гражданского устройства находит опрометчивым такой поступок своей родственницы, которая так неделикатно взяла да и отдала имение, не употребив на обсуждение этого поступка подобно ему несколько лет?
Где именно в Москве жила одинокая Варвара Николаевна – неизвестно. Возможно, как раз в доме младшего брата Николая на правах незамужней сестры, так как была очень дружна с его супругой Верой Ивановной Анненковой, урожденной Бухариной.
Вера Ивановна была выпускницей Смольного института, её знал Александр Пушкин и Петр Вяземский, ею был увлечен Александр Тургенев. Она ставила воспоминания о Михаиле Лермонтове, который посвятил ей один из его новогодних мадригалов. Короткое знакомство с Лермонтовым не случайно – Анненковы приходятся ему родней. И Варвара Николаевна входит в этот круг общения поэтов, увлекается творческими перекличками и даже увлекает ими своего строгого и жадноватого брата Николая.
В 1837 году она пишет совместно с Лермонтовым шутливую пародию – балладу “Югельский барон”, которую не включали в сочинения поэта, а печатали мелким шрифтом в конце. Варвара Николаевна и Михаил Юрьевич так веселились над кузиной Александрой Михайловной Верещагиной, написав ей балладу в альбом.
Почерком Лермонтова в альбоме написано:
До рассвета поднявшись, перо очинил
Знаменитый Югельский барон,
И кусал он, и рвал, и писал, и строчил
Письмецо к своей Сашеньке он.
И он крикнул: мой паж! Мой малютка, скорей!
Подойди,- что робеешь ты так!
И к нему подошел долговязый лакей
Тридцатипятилетний дурак.
“Вот, возьми письмецо ты к невесте моей
И на почту его отнеси.
А потом пирогов, сухарей, кренделей,
Чего хочешь в награду проси”.
– Сухарей не хочу и письма не возьму,
Хоть расплачься высокий барон;
А захочешь узнать – я скажу почему…
С этого места балладу писала чья-то другая рука и явно другой стиль: “Мелких птиц, как везде, нет в орлином гнезде” и так далее. В альбоме после пятнадцатой строчки поставлена сбоку черта и по-немецки приписано: “До этого места рука Лермонтова”. А в конце по-французски почерком Верещагиной: “Сочинено Мишелем Лермонтовым и Варварой Анненковой в то время, когда я читала письмо от моего жениха”.
Правда, это не помешало Варваре Анненковой три года спустя после гибели Лермонтова напечатать балладу в книжке стихов с примечанием, поясняющим, что Лермонтову в этой балладе принадлежат целых тридцать девять строк, а ей, Анненковой,- только последние шесть.
Надо сказать, что не лишенная сердца Варвара Николаевна, чьи стихи неизбежно сравнивали с титанами и классиками русской поэзии, была лишена поэтического дара. Это рождало не всегда добрые отзывы, что расстраивало ее. Но и бросать свои поэтические опыты она не собиралась. Стихи были для нее чем-то сродни религии и священнодействия. В 1844 году в городе Москве появился первый сборник её стихотворений, под заглавием: «Для избранных», то есть для тех, кто ее понимает. Значительная часть этих стихотворений — послания к Михаилу Юрьевичу Лермонтову или подражания ему. Некоторые стихотворения не лишены поэтического одушевления и образности.
Известны также стихи, посвященные братьям Языковым (“Мне мил прелестный ваш подарок”, 1845). Варвара Николаевна пишет в стиле мечтательного романтизма, а темы, сюжеты и даже стиховые формы она щедро черпает в лермонтовской поэзии. Характер влияния позволил рецензенту “Отечественных записок” господину Плетневу заключить в 1844 году: “Поэзия г-жи Анненковой есть навеянная, а не задушевная”. Мол, типичная женская поэзия без жизненных реалий.
Хотя бывало по-разному. Например, драматическая поэма “Шаманы” – романтическое произведение чудесным образом украшенное деталями местного колорита – сюжет заимствован из “Путешествия по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю…” господина Врангеля и включает эпизоды племенного быта чукчей. Кстати, там появляется фигура ссыльного – явно Варвара Николаевна вспоминает своего кузена-декабриста.
Не все рецензенты были одинаково суровы к Анненковой – господин Кудрявцев в тех же «Отечественных записках» отметил выдержанную стилистику и высокую тематику, а также хороший вкус и образованность автора, явленные в стихах “Сафо”, “Наполеон на Монблане”, “Закон судьбы”, “Пантеизм Гердера”, “Кедры Левана”.
В 1856 году в столице Российской империи городе Санкт-Петербурге, Варвара Анненкова напечатала «Стихотворения 1854, 1855 и 1856 гг.», с посвящением защитникам Севастополя во время Крымской войны.
В 1866 году вышли в свет сказка «Чудо-юдо» и драма в четырёх действиях «Шарлотта Кордэ», а также ряд стихотворений различной тематики.
Князь Николай Голицын в своем «Библиографическом словаре русских писательниц» предполагает, что Анненковой принадлежат две статьи с подписью «В. А—ва»: «Педагогические заметки из Веймара» («Библ. для Чтения» 1859 г., № 5), вызвавшие возражения Шлейдена в «Журнале для воспитания» (1859, № 10) и «Новые опыты воспитания детей заграницею» («Библ. для Чтения» 1860 г., № 5).
Где Анненкова черпала вдохновение – мы не знаем, но судя по запискам помещика-охотника Ермолова, она все же иногда жила в Сурадеево. Помните, Ермолов пишет о нежелании обидеть Варвару Николаевну, отослав ее дворецкого с охоты? Вряд ли дворовый посмел бы писать ей об этом случае, а потому речь идет именно о личном присутствии барыни в имении. И кроме этого еще раз встречается упоминание крайней сердечной благосклонности Варвары Николаевны к своему дворецкому.
Мы сопоставили карту Менде и спутниковые снимки, обнаружив к своему удивлению следы прямоугольной территории с ямами от фундаментов, и решили осмотреть это место лично.
К сожалению, прямо на месте усадьбы идет добыча песка.
А между тем, отсюда прекрасный вид на село и храм.
Нетронутой осталась только та часть усадьбы, которая уходила к парку. Сейчас там молодые сосенки, ямы и бугры, говорящие о том, что когда-то тут были постройки.
Тут, на краю карьера растут весьма романтические цветы – наверняка такие могли служить закладками в томиках стихов о любви, на которых росли провинциальные барышни того века. Была даже мода засушивать цветок в книге на память о том дне, когда он был сорван, или о человеке, который его преподнес. Романтика!
Углубляться в сосновый лес мы не стали – он явно советский. Просеку начинают заваливать деревья, которые посажены слишком часто, что не дает им шанса вырасти красивыми.
Варвары Николаевны не стало в 1866 или 1870 году – точных сведений не осталось. Судя по тому, что последний сборник вышел в свет в 1866 году, писала она практически до конца своих дней, блеснув в преклонные годы и вспышкой педагогизма…
А над Пьяной собиралась гроза, накрывая широким фронтом речную долину, словно намекая, что пора и честь знать.
Выбираясь из припьянских лугов под стук первых капель июльского дождя, невольно думаешь, что когда-то тут, припав к оконному стеклу и кутаясь в шаль, наблюдала за полетом низких туч над лугами романтичная барыня-поэтесса.
