Вичуга: причуды текстильных королей

Век назад Вичугский край творил чудеса: живущие тут 0,1 % населения Российской империи производили около 10 % русского текстиля. Шесть купеческих династий, технический прогресс, новаторство и театр амбиций. Тут драматург Александр Островский и писатель Павел Мельников-Печерский подсматривали типажи для своих произведений. Сейчас можно увидеть лишь следы прошлой жизни.

Вичуга на забытом мерянском языке – «болотистая низина». Добраться в этот дальний угол Ивановской области очень просто – можно на автомобиле, а можно на поезде. Вичуга расположена всего в 70 км от Иваново, на полпути до Кинешмы. Мы ехали со стороны Нижнего Новгорода, а потому добирались через Лух по ужасным дорогам через весьма живописные места.

Общая судьба Вичугского края легко укладывается в две стадии: мощная промышленная агломерация дореволюционного времени, пришедшая в полный экономический упадок во второй половине ХХ века. Поэтому если вас пугают остатки былой роскоши и вызывают у вас депрессию – езжайте в холеное Подмосковье.

Чтобы считать себя готовыми к прогулке по Вичуге, лучше знать координаты всех интересующих объектов, а не только их адреса – городок точно запутает, заведет и бросит где-нибудь в частном секторе.

Дело в том, что до революции не было никакого города Вичуги. На этом месте было тридцать сел и деревень Кинешемского уезда Костромской губернии, из которых три – Бонячки, Тезино и Новая Гольчиха – получили наибольшее развитие и сосредоточили мануфактуры и фабрики. Город Вичуга появился уже после революции – в 1925 году. Тридцать поселков слили в один котёл и назвали именем села, которое, кстати, в состав города не вошло. Чтобы не было путаницы, это село стали называть «Старая Вичуга». В итоге город Вичуга своей неоднородностью до сих пор напоминает щербет с орехами – островки крепкой старинной застройки разбавляют частный сектор, луга, пустыри и даже некоторые перелески. От центра одного старого района до другого – 15 минут езды на автомобиле.

Для продуктивного осмотра вичугских богатств, мы условно разделили город на три части и начали с самой замечательной.

Бонячки

Чтобы оказаться в этой части Вичуги, мы въехали в город с востока, по улице Урицкого, бросили машину во дворах панельных пятиэтажек и прошли по тропкам до Коноваловского пруда при речке Пезухе. Водоем до сих пор полноводный и даже имеет декоративный островок, пусть и давно не видевший ухода.

С противоположного берега на нас смотрели колонны и мощный портик. И если вы думаете, что это остатки дворца, то ошибаетесь. Это Бетонный корпус коноваловской ткацкой фабрики, построенный в 1915 году. Кстати, название «бетонный» здание получило за свои перекрытия. На рубеже веков бетон был передовым и весьма дорогим материалом для строительства – вот его и использовали любители новых технологий Коноваловы. Архитекторы – Брюханов и, возможно, Жолтовский. Сейчас это Вичугская прядильно-ткацкая фабрика имени Ногина. В этом корпусе, как нам показалось, работы не ведутся.

Высота колонн 17 метров, а диаметр 2,7 метра! Вичугские колонны выше и толще, чем у Большого театра в Москве!

Сбоку фабрика тоже впечатляет. Огромные сетчатые окна, кладка тепло-рыжего кирпича.

Старый ткацкий корпус – 1862 – 1875 годов постройки.

В этих цехах в 1930-е годы, когда владельца фабрики уже не было в стране, родилось стахановское движение многостаночниц, получившее название «виноградовского» – по фамилии ударниц. В 1938 году ткачихи Евдокия и Мария Виноградовы освоили участок в 284 станка! Кстати, вот их фото из старой газеты. Место узнаете сразу.

Кто же создал этот храм ткачества, в котором даже советские ткачихи били всесоюзные рекорды? Прежде чем показать архитектурное наследие прошлого, хочется немного рассказать о создателях, которые возвели не только эту фабрику, а целый городок с незвучным именем Бонячки.

В семье крестьян Коноваловых зарождение дела датировали 1812 годом, когда, видимо, у Петра Кузьмича появилось свое сновальное предприятие и небольшая красильня – с 1806 – 1807 годов он раздавал крестьянам пряжу для надомной работы. В архивах краеведам удалось найти документы, подтверждающие существование фабрики от 1827 года. Коноваловы уже не были крепостными – выкупились.

Выискался смышленый человек… Коноваловым прозывался, завел небольшое ткацкое заведение, с легкой руки его дело и пошло, и пошло. И разбогател народ… Побольше бы Коноваловых у нас было – хорошо народу бы жилось.

П. Мельников-Печерский “В лесах”

В 1841 года фабрика столового белья и бумажно-красильная вырабатывали миткаль, коленкор, канифас, скатерти, нанку. Продукцию продавали в Сибири, на Кавказе, в Средней Азии и Китае. В Петербурге был агент по продаже салфеток за границу. За отменное качество изделия неоднократно удостаивались наград, в том числе Государственного Герба. В 1849 году семейный бизнес взял в свои руки Александр Петрович – не старший, но оставшийся подле отца сын. Стабильным ростом фирма была обязана его энергии и 25-летнему труду.

Александр воспитывался примером отца, был наделен талантом крупного коммерсанта, унаследовал отцовскую деловую хватку, сметливость и жесткую волю. С середины 50-х годов XIX века Коновалов расширяет предприятие: первым в Вичугском крае ввел на фабрике паровые двигатели; в новом ткацком корпусе установил механические станки, выписанные из Англии; для отбелки тканей в местечке Каменка, в 25-ти верстах от Бонячек выстроил новую фабрику. Стоимость выпускаемой продукции в 1880 году превышала два миллиона рублей (при отце – 50 тысяч рублей в год). В фирме работало 2200 человек, да по окрестным деревням 2000 крестьян обрабатывали пряжу для фабриканта. Благотворительность была связана в основном с улучшением жизни рабочих и насаждением всеобщего образования.

Слыхал я про Коновалова; добром поминают его по всему околотку, по всем ближним и дальним местам; можно про такого человека сказать: сеял добро, посыпал добром, жал добро, оделял добром, и стало его имя честно и памятно из рода в род.

П. Мельников-Печерский «В лесах»

Женой Коновалова была Ирина Стефановна, дочь шуйского купца Вахрина. Религиозная и тихая, она во всем слушалась мужа и растила восьмерых детей в почитании отца, чей авторитет был непререкаем. Будучи уже стариком, Александр Петрович продолжал управлять обширным хозяйством. Поговаривали, что сыновьям Петру и Ивану он отпускал по тысяче рублей в месяц «для прожития» и почти не допускал до дел. Старший Петр с большим семейством жил в Бонячках или Борщовке. Младший Иван в Москве заведовал лавкой. Братья между собой не ладили.

Александр Коновалов был одним из первых предпринимателей в России, который телефонизировал свои фабрики, соединив телефонной линией связи предприятия в Бонячках и в Каменке, в 1887 году – через пять лет после появления первых телефонов в Москве и Петербурге и за три года до создания телефонной связи в Японии. Коновалов принимал также активное участие в развитии железнодорожного транспорта. Он финансировал строительство железной дороги от Иваново-Вознесенска к Волге, в Кинешму.

По смерти Александра Петровича в 1889 году младший его сын Петр Александрович был выделен, и фабриками стал заведовать его старший сын Иван Александрович, которому на тот момент было уже 39 лет.

Он был женат на Екатерине Ивановне Александровой, дочке мелкого московского купца, занимавшегося шляпным и картузным товаром. Супруга была на 4 года младше мужа. Надо сказать, что Иван Александрович был в молодости весьма хорош собой, имел почти двухметровый рост и прозвище «Петр Первый». Он считался завидным женихом и, живя в Москве вдали от отцовских глаз, вообще имел слабость по части женского пола. Мог ли наследник миллионного состояния жениться на одной из пятерых дочек бедного картузника? В семье староверов, где браки заключались по воле родителей – нет. А Иван – женился. Почему? Некоторые краеведы предполагают, что свадьба Коновалова была «для покрытия греха», то есть юная Екатерина Ивановна была уже в положении, и отец молодого греховодника решил сделать все по совести. В 1875 году у Ивана Александровича в Москве родился сын Александр – назвали, понятное дело, в честь деда, который в те годы и управлял компанией.

О том, что пришлось породниться с московскими картузниками, Коноваловы пожалели уже в этом же 1875 году – сестра Екатерины Ивановны Варвара, выданная замуж за революционера Марка Натансона, стала фигуранткой громкого политического процесса и отправилась на каторгу. Такое родство миллионеров не устраивало. Чтобы уменьшить резонанс дела, Екатерину Ивановну отправили из Москвы с малым ребенком в Бонячки, под строгий присмотр свекра и свекрови. Муж остался заниматься делами компании в Москве. Говорят, что сначала жалобные, а потом требовательные и даже угрожающие и попрекающие письма жены выводили из себя вспыльчивого и деспотичного Ивана Александровича. Сцены ревности, которые супруга устраивала при встрече с мужем, все решили. Коновалов уведомил жену о том, что жить с нею вообще не желает и готов дать отступных. Четырехлетний Сашенька был забран отцом и с тех пор был при нем, получив основательное начальное и высшее образование, в том числе, за границей.

Екатерина Ивановна остаток жизни прожила в Москве на съемных квартирах и в семье одной из своих сестер, живущей в собственном доме с магазинчиком керосиновых ламп. В вопросах семьи Коноваловых Екатерина Ивановна более не фигурировала. Она тихо умерла в 1906 году и была похоронена не у фамильных коноваловских могил в Вичугском крае, а в Москве же. Чуть позже образованный и прогрессивный сын назовет ее именем детские ясли в Бонячках.

Живший в «разъезде» с женой Иван Александрович, говорят, отступил от старой веры и не чурался алкоголя, а также дамского общества, но управлял компанией эффективно.

Существует версия, что Иван Коновалов был прототипом купца Кнурова в пьесе Островского «Бесприданница». По крайней мере, все черты его совпадают.

Кнуров богат: “Мокий Парменыч Кнуров, из крупных дельцов последнего времени, пожилой человек, с громадным состоянием”. Кнуров – строгий человек: “Мокий Парменыч строг…” Кнуров привык к высшему обществу и мало с кем общается в провинции: “С кем ему разговаривать? Есть человека два-три в городе, с ними он разговаривает, а больше не с кем; ну, он и молчит. Он и живет здесь не подолгу от этого от самого; да и не жил бы, кабы не дела. А разговаривать он ездит в Москву, в Петербург да за границу, там ему просторнее”. Кнурову очень нравится молодая красавица Лариса Огудалова: “Приятно с ней одной почаще видеться – без помехи”. Кнуров женат и не может жениться на Ларисе, поэтому он надеется, что однажды девушка станет его любовницей: “Я бы ни на одну минуту не задумался предложить вам руку, но я женат”. Кнуров обещает Ларисе роскошную жизнь, если она станет его любовницей: “Если вам будет угодно благосклонно принять мое предложение, известите меня; и с той минуты я сделаюсь вашим самым преданным слугой и самым точным исполнителем всех ваших желаний и даже капризов, как бы они странны и дороги ни были. Для меня невозможного мало”.

Одно не совпадает – пьеса писалась в 1874 – 1878 годах, когда Ивану Коновалову не было и 30 лет. Зато сюжет точно был подсмотрен Островским из реальной судебной практики: служащий в Кинешме убил молодую жену из ревности к купцу и был осужден на каторгу.

Кстати, Островский был провидцем: с годами Иван Коновалов стал настоящим Кнуровым. Разъехавшись с женой, он был особо падок на женскую красоту, ни к кому надолго не прикипая сердцем. Он красил волосы черной краской, чтобы не было видно седины, пользовался услугами массажиста, чтобы дольше сохранять здоровье и силу. Остались смешные воспоминания очевидцев о том, как любовница вымогала у него бриллиантовое колье, и как он по ошибке послал в подарок безумно дорогую шляпку не той подруге, вызвав женскую драку в гостинице.

Годовое производство фабрик к 1890 году достигло 5 миллионов рублей. Это побудило Ивана Александровича преобразовать фирму из единоличного предприятия в паевое товарищество, что и было осуществлено в 1897 году. Управляющим стал сын – Александр Иванович. Ему тогда было 22 года. Начавши учебу в 1894 в Московском университете на физико-математическом факультете, он продолжил обучение в 1895 в школе прядения и ткачества в Мюльгаузене (Эльзас, Германия), далее стажировался на предприятиях Германии и Франции. Применив на родине новейшие технологии и организацию труда, вывел «Товарищество мануфактур Иван Коновалов с сыном» в число ведущих в текстильной отрасли.

Часто встречается информация, что его отец, Иван Александрович, к тому времени совсем ударился в кутежи, и компанией управляла мать – Екатерина Ивановна, которая ждала, когда сын закончит образование, чтобы передать ему семейный бизнес. Вичугские краеведы и исследователи родословной опровергают эту информацию. Коновалов-старший действительно в конце 1890-х годов заболел – очевидцы указывают, что болезнь имела душевное свойство, а потому управлять компанией Иван Александрович больше не мог. Пользуясь рекомендациями врачей, хозяин Вичуги был отправлен с прислугой в южные губернии Российской империи за облегчением состояния, которое так и не случилось. Умер он в 1920-х годах под Харьковым предположительно от диабета.

Молодой хозяин Бонячек окружил себя талантливыми администраторами и начал вводить на своих предприятиях передовую по тем временам технику. В результате производство стало расширяться. Коновалов стал заниматься и другими видами предпринимательства. При его участии был открыт завод по изготовлению инструментальной стали Товарищества «Электросталь», а сам он стал первым директором правления одноименного завода. Он был также одним из учредителей и членом совета Московского банка, акционером Московского промышленного банка, завода Товарищества механических изделий и завода Товарищества «Русскокраска».

В 1900 году Коновалов ввел на своих фабриках 9-часовой рабочий день, отменил ночные смены, отказался от использования детского труда, повышал заработную плату наемным работникам и построил обширную сеть социальных учреждений в Бонячках. Кроме этого, Коновалов увлекся политикой, входил в состав Государственной думы, а позже Временного правительства.

Дамы в столичном обществе любили Коновалова за высокий рост и обаяние, умение замечательно музицировать (он учился у самого Рахманинова!) и, конечно, богатство. Невестой 24-летнего Александра Ивановича стала 19-летняя Наденька Второва – барышня романтичная, ранимая и «с фантазиями». Она была сестрой самого богатого человека в Российской империи, «русского Моргана» Николая Второва – «сибирского короля», чей отец был выходцем из соседнего к Вичуге городка Лух. Сроднили миллионеров не только костромские корни, но и бизнес – брат невесты и жених были партнерами в «Электростали». Как выглядела Надежда Второва – мы не знаем, но ее мать была замечательной красавицей, как и четыре сестры Наденьки.

Свадьба прошла в 1899 году в Москве и была обставлена по высшему разряду. «Масса народа, «дурнота» с невестой, венчание на почтовых», «нахальство с барышнями» подвыпившего брата невесты, – запишет 17 января 1899 года свои впечатления от торжества один из 350 гостей Иван Капитонович Коновалов. «Танцы, картеж, генеральная выпивка», коврик из живых роз под ноги молодым, пышный обед в модной ресторации, куда специально по этому случаю провели электричество, «обильная и разнообразная закуска», оранжерейная клубника среди морозов, ужин в полночь, Николаевский вокзал, проводы, шампанское, качания, битье бокалов, поцелуи … Экстренный поезд увез новобрачных в новую счастливую жизнь. Судя по свидетельствам, вичугское и кинешемское купечество знатно «нарезалось» и даже блеснуло непотребным поведением, что было списано на винные пары.

В том же 1899 году у четы родился наследник, названный Сергеем и крещеный в Бонячках. Материнство не выветрило фантазии Наденьки Коноваловой и, настроенная романтически, она попиливала занятого супруга рассуждениями о романтике отношений, его излишнем прагматизме и ее загубленной молодости. Плакала, грустила, скучала и почти болела от всех этих фабрик, бирж и складов. Муж, будучи сам в папеньку большим любителем чувственности, терпел, но в 1905 году предложил жене содержание и развод. Романтическая Наденька согласилась, взяла коноваловские деньги и укатила в Париж, оставив сына мужу.

Вот, наверное, единственное доступное свидетельство – письмо самого Александра Ивановича. Он рассказывает своему другу С. И. Лапшину о встрече с Надеждою в Париже.

…свидание моё с Надеждой Александровной прошло прекрасно. Мы сохранили ту же дружественность отношений, какая была и раньше. Если не будет перемены с её стороны и она сумеет устроить свою жизнь свободной и независимой во всех отношениях, так, как ей это кажется наилучшим, то чего же мне лучшего желать? Дай Бог, чтобы она была счастлива и довольна. Вся её жизнь и все её будущее в её руках; она молода и всё ещё исправимо – не будет, по крайней мере, лежать укора, что я загубил её молодую жизнь, что могло бы, если бы не проявил достаточной решимости.

Второй супругой Коновалова (возможно, неофициальной) стала француженка, гувернантка, служившая в семье вичугских фабрикантов Кокоревых – Жанна Фердинандовна. Ее фамилия, возраст мне не встретились. Возможно, она же была взята гувернанткой и в дом Коноваловых – для маленького Сережи. Ее появление в жизни Александра Ивановича совпадает с его болезнью – подозревали туберкулез, но лечение в руках европейских врачей отвело такую опасность от текстильного короля. За время болезни он снижает свою общественную нагрузку, берет паузу и занимается только частной жизнью.

Александр Коновалов, письмо из Франции:

Только благодаря Жанне Фердинандовне, являющейся всё тем же верным товарищем, я в силах здесь оставаться и довести лечение до конца. Она ко мне ласкова, мила, проста и очень любит.

И всего-то! А что еще было нужно миллионеру, у которого был весь блеск, но ни грамма тепла? Детей в этом браке, правда, не было, или о них ничего не известно.

Словом, перед вами и есть строитель всего того, что сегодня можно посмотреть в Бонячках.

Это здание – прямо сбоку от здания фабрики – женское общежитие для незамужних работниц (1912 год). За порядком и нравственной стороной общежития особо присматривали.

Для понимания эстетики рабочего поселка, будем добавлять старые фото этих же объектов.

Надо сказать, что была и мужская казарма – для рабочих-холостяков. Были и семейные благоустроенные казармы с кухнями и вентиляторами на окнах. Каждая семья располагалась в отдельной комнате. При казармах имелись кухни с печами и погребом. Казармы были оснащены электрическим освещением, центральным отоплением и вентиляцией.

Это здание у пруда – фабричная баня. Гигиена – прежде всего.

В свои лучшие годы баня выглядела так.

Это длинное двухэтажное здание – столовая и кухня для работников фабрики Коноваловых. Говорят, кормили хорошо.

И старая фоточка столовой, какой ее видел хозяин.

А этот дворец – детские ясли на 160 мест. Строительство их было начато в 1912 и закончено в 1917 году. Проект строительства яслей разрабатывали известные в России архитекторы Адамович и Жолтовский, специально для этого приглашенные из Москвы.

Каково было тут революционерам, когда накануне переворота буржуин и капиталист строит дворец для их сопливых ребятишек? Тут с малышами занимались, кормили их, гуляли с ними в парке напротив, пока родители зарабатывали звонкий рубль на фабрике. Кстати, ясли стоят уже на центральной площади Бонячек. Дети – в центре внимания хозяина производства. Конечно, ему бы хотелось вырастить новое поколение специалистов. Ясли носили имя матери Коновалова – Екатерины Ивановны, с которой он был разлучен в детстве и с которой, видимо, не поддерживал никаких отношений. К тому времени ее уже не было в живых.

На старинном фото ясли смотрятся почти также.

Тут же рядом – замечательное панно-мозаика. Свободные от гнета хозяина-капиталиста советские ткачихи широко шагают в светлое будущее.

Тут еще помнят хозяина – даже магазинчики называют в его честь.

Напротив – вход в парк, который тоже был заложен до революции. А на его краю – дворец культуры или, как тогда было принято называть такие сооружения – Народный дом. Для разработки проекта был приглашен известный московский архитектор Малиновский. Его архитектурные проекты были осуществлены к этому времени уже в таких больших городах, как Москва, Санкт-Петербург, Нижний Новгород. Само приглашение такого именитого архитектора, говорит о том, что Коновалов стремился не только построить нужные для фабричного люда постройки, но и украсить Бонячки. Народный дом можно считать ярким памятником неоклассицизма. В 1915 году строительство было закончено. В дальнейшем его возобновили в первой половине 1920-х годов (1923-1924). Руководил этим заключительным этапом оформления интерьеров и декоративного украшения инженер Лазаре, а разрабатывал проект архитектор Веснин. Сегодня Народный дом, построенный Коноваловыми, – это городской культурный центр.

Очень напоминает сталинский ампир, а потому можно сказать, что он стал как раз прообразом тысяч ДК, построенных потом в СССР во всех городах. Правда, повторить акустику этого зала, скорее всего, этим тысячам не удалось. Александр Иванович Коновалов был прекрасным музыкантом – он знал толк в акустике и наверняка добивался определенных условий. Так общеизвестен такой факт: в 1892 и 1894 годах на коноваловской даче в Каменке гостил великий русский композитор, пианист и дирижёр Сергей Васильевич Рахманинов. Будучи здесь он написал «Цыганское каприччио», «Интермеццо», несколько романсов и откорректировал партитуру оперы «Алеко».

Этот фасад смотрит на площадь и в спину Ильичу.

А этот – в парк.

Это удаленная от глаз часть здания, можно сказать, тыл. Тут жители Бонячек приобщались к культуре и искусству, тут занимались самодеятельностью и слушали концерты выписанных хозяином артистов, смотрели спектакли и ставили их сами.

На центральной площади города, как раз напротив Народного клуба стоят два родовых дома Коноваловых. Здания построены предположительно в 40 – 50-х годах XIX века как жилые дома Коноваловых. Изначально их часть использовалась под конторские помещения, а с 1913 года они были отданы под правление фабрики и общественное собрание. Там же была квартира для хозяина на случай его приезда из столиц в родное село.

Еще одно старое фото. Впереди – проходная фабрики “Товарищества мануфактур Ивана Коновалова с Сыном”.

Слева – здание Общественного собрания служащих в родовом доме фабрикантов Коноваловых.

За зданием – строительство фабричных яслей (справа сложены кирпичи для стройки).

Одним из украшений города является парк. Парк расположен в самом центре современной Вичуги и краем выходит к Белой церкви. “Изюминка” – ровные ряды столетних лип, берёз, сосен, лиственниц, могучих дубов и… сибирских кедров. Уже в 1881 году о нем так отзывался исследователь вичугской промышленности Пирогов:

Украшением Бонячек служит один из этих садов, принадлежащий Коновалову, с широкими песчаными дорогами, прекрасным газоном, тенистыми аллеями, изящными садовыми скамейками. Как известно, парк предоставлялся в распоряжение служащим фабрики для отдыха и развлечений, в 1912 году в нем существовали фонтан, площадки для танцев, тенниса и крокета, кегельбан, два раза в неделю играл фабричный оркестр.

Статуи советские, конечно же.

И старое фото парка в Бонячках.

Если выйти из парка через боковые ворота, видны ясли. Центр Бонячек, застроенный по плану «города-сада» имеет очень четкое планирование.

Тут же рядом бывшая старшая школа для детей рабочих (1912 год постройки). Сейчас – центр творчества.

Прежний облик школы.

Тут же рядом Воскресенская церковь или, как ее называют в Вичуге, «Белая» церковь. Такое прозвище она получила за цвет стен, чтобы отличать ее от тезинской так же Воскресенской церкви. Тема воскресения вообще очень важна в культуре старообрядцев, из которых вышли практически все вичугские фамилии фабрикантов.

Эту церковь Александр Иванович Коновалов построил в 1904 году как молитву о душе своего отца, тогда еще живом, но уже нездоровом. Храм в византийском стиле, с иконостасом из белого мрамора, роскошный для села. Церковь рассчитана на 600 прихожан. Вопрос об архитекторе до сих пор требует уточнений – не исключено, что им был великий Шехтель.

На этой улочке после школы и храма стоит дом для священнослужителей.

Раньше он выглядел совершенно иначе – более парадно, с пышными наличниками, консолями, с угловым балкончиком, выходящим в сторону храма – красота!

По соседству стоит богоугодное заведение – Убежище для хронических больных и престарелых рабочих. Старики находили тут приют и медицинское облегчение своих болезней, если некому было ухаживать за ними.

А на старой фото на первом плане, наверное, даже обитательница убежища.

Вся эта улица выглядела очень прилично. Не село, а городок!

Рядом с убежищем – дом для старших служащих. Он небольшой, но имеет переменную этажность и целый комплекс строений рядом.

Вид этого здания практически не изменился за век.

Отсюда прекрасно видны ткацкие корпуса.

Если вернуться в парк и пройти его насквозь от площади с яслями и заводоуправлением, то можно выйти к двум очень странным и красивым зданиям в неоклассическом стиле. Это особняки старших инженеров фабрики, которые помогали управлять производствами. Особняки одинаковы – имеют по два портика с колоннами и по два входа. Одно – после пожара и в ужасном состоянии.

Сбоку очень напоминает конюшню – вытянутое одноэтажное здание с не самым уютным расположением комнат.

Второму повезло – его даже отреставрировали и отдали под художественный музей Вичуги. Вокруг – заборчик и стриженые кусты. Внутри – огромные залы, наполненные светом через многочисленные окна. На стенах – картины местных художников, а в музейной кассе– ни одной книжицы про родную Вичугу и ее историю.

Если пройти чуть дальше, то можно увидеть особняк главного инженера коноваловской фабрики.

Дом несколько мрачноват даже залитый солнцем, возможно, из-за своих серых стен и подступивших деревьев. При этом он как-то надежнее гарантирует прелести частной жизни без намеков на казармы и общежитие. Наверняка главный инженер имел возможность держать в доме кабинет, где мог даже принимать посетителей, пока был не в заводоуправлении. И, наверное, он выходил на балкончик.

Так как в особняке сегодня располагается краеведческий музей, а на стене вывеска про красавиц и чудовищ, мы заинтересовались. К тому же в особняке обещала быть чудесная литая лестница.

Я приоткрыла довольно тяжелую дверь в музей и оказалась в полумраке инженерской прихожей. Прямо передо мной были три грации средних лет, сосредоточившиеся над какой-то банкой с мутным содержимым. Время было обеднее, персонал поглощал щи или какой-то суп. В помещении так густо пахло чесноком, что даже не верилось, что так смрадит баночка – тут воняло яростной борьбой с вампирами. Ясное дело, что дамы нам не обрадовались, хотя за год без учета подневольных школьников и студентов вряд ли у них набегает три десятка туристов. Жрицы культуры (от слова «жрать») тут же дали понять, что посещать это чудесное заведение могут только группы, а два туриста – это не группа. И на двоих экскурсия дорогая – около 400 рублей. Хороши же мы были, если не тянули своим видом в глазах провинциальных культработников на счастливых обладателей четырех сотен рублей! А фотографировать в музее, как оказалось, вообще нельзя. От слова «совсем». Как в золотой кладовой Кремля! И даже эту прекрасную литую лестницу нельзя. А книжек про Вичугу у них в продаже тоже нет. На последних словах нас прямо буквально вытолкали из музея, закрыв у нас перед носом железную дверь в инженерский дом… С такими работниками культуру проще просто похоронить. И туристическую привлекательность тоже.

Мы пошли дальше. Через дорогу от особняка главного инженера мы увидели еще одно почти столетнее решение жилищного вопроса при производствах – целые улицы одинаковых домиков для семейных работников, чьи потомки до сих пор там живут. Настоящий вичугский соцгород, но уже 1925 – 1930 годов! Этот и более ранний жилые кварталы превратись в Первомайский посёлок, Кооперативный поселок. Тут жили и рабочие, и медицинские работники, и труженики других сфер жизни Бонячек. В поселках до сих пор стоит более 120 домиков трех видов, разных материалов постройки и разной планировки, большая часть которых арендовалась. В тех, что были построены до революции в арендную плату входили погашение стоимости дома, плата за аренду земли и страховка. Дома сдавались при условии, что их стоимость должна быть погашена в течение 12 лет, после чего помещение переходило в собственность арендаторов – коноваловская ипотека. Стоимость этих жилых строений составляла от 750 до 1200 рублей. Дома включали от 2 до 5 комнат, кухню. К ним примыкали сени, чулан и уборная. При каждом доме был разбит сад и огород. Деревья для сада рабочие получали бесплатно из фабричного питомника. Для тех, кто пришел на фабрику из бедных лесных деревушек, это была сказка. А если еще помнить о боняческих лабазах, где хлеб и крупа, а также мануфактурный товар для работников были дешевле, чем в округе, о ссудах на обучение детей и льготы, если дети становились специалистами – жизнь казалась заметно краше. На фото ниже – Кооперативный поселок.

Рядом – апогей заботы о людях, уникальный памятник, построенный в 1912 году по проекту Жолтовского. Больница была гордостью Коноваловской мануфактуры: построенная для рабочих, она была оснащена по последнему слову техники (имелся даже рентгеновский кабинет!). Ныне больница используется по назначению. Расположенная посреди запущенного парка, она сильно напоминает усадьбу. До революции в больнице были хирургическое, терапевтическое, родильное и сифилитическое отделения. Там имелись свето- и водолечебница. Ежегодные расходы на больницу в 1912 году составляли от 65 до 70 тысяч рублей. На комплекс этих зданий и сегодня хочется любоваться.

Комплекс смотрится чудесно!

Через сквер – Сережино, дома врачей. Доктора были интеллигенцией, а потому дома для них отличались от жилья для работников фабрики. Сейчас состояние зданий хуже, чем у больницы, но вкус и следы благополучия чувствуются.

Разумеется, стоит это все увидеть на старинных фото. На первом снимке видно строительство как больничного корпуса, так и поселка для медперсонала, получившего название по имени наследника текстильной империи Сергея Коновалова – Сережино. Мальчик тогда был подростком.

На этом мы осмотр Вичуги в части Бонячек завершили. Грустно, но стоит сказать о судьбе рачительного хозяина этого социального рая. Александр Иванович Коновалов в период с 1912 по 1917 годы был депутатом Государственной думы от Костромской губернии, и настроения перемен в стране поддерживал, как многие промышленники и банкиры. Надеялся, что это придаст импульс развитию, но как и все – ошибся. Возникающие в Бонячках с 1905 года волнения он предпочитал гасить диалогом, новыми привилегиями работникам и считал это нормальным. В 1917 году вошел в состав Временного правительства в качестве заместителя председателя и министра промышленности и торговли. 25 октября (7 ноября) 1917 года, в условиях большевистской революции, вёл после бегства из Петрограда Керенского последнее заседание Временного правительства. В тот же день вместе с другими министрами был арестован и заключён в Петропавловскую крепость.

Остались свидетельства о том, что в заключении огромный умница Коновалов позволял себе плакать. О чем он плакал – неизвестно, но вариантов ответа на этот вопрос очень много. Александр Иванович избежал расстрела. В начале 1918 года он был выпущен и сразу же иммигрировал во Францию. Там вся его работа была сосредоточена на помощи беженцам из большевистской России. В 1940 году покинул Францию, как антифашист. Жил в США. В 1947 году вернулся во Францию, где и умер. Похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

Его наследник – Сергей Александрович, которому на момент революции было 18 лет, тоже покинул страну. Он связал свою жизнь с Англией и Оксфордом. Русский историк, литературовед, экономист, профессор Бирмингемского и Оксфордского университетов, первый глава русского отдела в Оксфорде (1945-1967). В 1922 году он женился на Евдокии Ивановне Морозовой, дочке промышленника и коллекционера Ивана Абрамовича Морозова. Ныне здравствующий внук Сергея Александровича – Петр Коновалов – считается единственным законным наследником знаменитой коллекции Ивана Морозова (около 600 картин живописи, оценочная стоимость коллекции около $5 млрд), национализированной большевиками и находящейся в Эрмитаже и Государственном музее искусств им. Пушкина, а также после продажи в 1930-е годы в США — в Метрополитен-музее (картина Сезанна «Мадам Сезанн в оранжерее» стоимостью до $70 млн) и в Йельском университете (картина Ван Гога «Ночное кафе» стоимостью до $200 млн). В конце 2000-х – начале 2010-х Петр Коновалов развернул активную борьбу за свои права на коллекцию прадеда Морозова. Коллекцию другого прадеда – «Город-сад Бонячки» он вряд ли видел. Да это и не так престижно, как «Мадам Сезанн в оранжерее».

Новая Гольчиха

От коноваловских Бонячек до Новой Гольчихи – 15 минут на автомобиле по весьма витиеватому маршруту. В отличие от Бонячек, тут не было хозяйской монополии. В числе первых дельцов Новой Гольчихи были братья Миндовские – они купили у местного помещика участок земли между речками Вичужанкой и Кудрявкой и открыли небольшие заведения — красильное и набивное. Здесь же поставили ткацкие и прядильные фабрики Морокины, Клементьев, Тихомиров и другие предприниматели. Наряду с развитием текстильной промышленности были созданы и производства, ее обслуживающие — котельный завод Разумова, чугунно-литейный завод Пелевина.

Мы приехали на улицы Советскую и Ленинскую, чтобы посмотреть на то, что осталось от империи династии Морокиных.

Родоначальник — крестьянин-старовер Иван Яковлевич Морокин (умер до 1850 года). Первая ткацкая фабрика была основана им в 1820 году в Старой Гольчихе, но уже через десять лет производство было перенесено в Новую Гольчиху. Его наследник – сын Фёдор – родился в 1816 году и после смерти отца владел уже двумя фабриками. Фёдор Морокин записался в кинешемские купцы второй гильдии и в 1865 году стал потомственным почетным гражданином. Это все он смог передать трем своим сыновьям – Александру, Петру и Дмитрию.

Морокины широко вели дело, но «город-сад» своим работникам не строили. Поэтому из всего, что можно было осмотреть в Новой Гольчихе – это фабричные корпуса и пара хозяйских жилых домов.

Первым мы нашли дом Дмитрия Фёдоровича Морокина (1848 – 1908), доставшийся ему от деда Ивана Яковлевича и построенный в 1830 году. Когда-то двухэтажный особняк с мезонином в советские годы он был надстроен силикатным кирпичом до трех этажей. В советские годы в нем была инфекционная больница, а в хозяйское время – тихий семейный уют.

Есть в сети фотография дома до перестроек. Было явно лучше.

А вот хозяин дома – сам Дмитрий Фёдорович с супругой Глафирой Васильевной, урожденной Иванчиковой. Интересные лица, очень типичные для этой приволжской местности.

В отличие от братьев Дмитрий Фёдорович не женился на дочках местных купцов и манфактурщиков, а привез себе молодую жену из Плёса, до которого от Новой Гольчихи чуть более 60 верст. Глафира Васильевна была дочерью плёсского купца Василия Егоровича Иванчикова, имевшего в торговых рядах города Плёса шорную лавку с упряжью и дугами. Известно, что у Глафиры был брат Павел Васильевич Иванчиков, ставший даже городским главой в Плёсе, но получивший отставку из-за злоупотреблений на этом посту. Иванчиковы были не так состоятельны, как Морокины, а потому, скорее всего, брак был по любви, а Глафира Васильевна вышла замуж весьма выгодно. Она была на восемь лет младше мужа, который любил и уважал супругу все годы семейной жизни. Несмотря на то, что вичугские богачи любили и кутнуть, и поволочиться за дамами, Дмитрий Фёдорович не оскандалился ни коим образом – историй о нем не встречается. В семье выросли два сына – Николай и Фёдор, а также две дочери – Елена и Антонина.

Сын Фёдор, названный в честь деда, был женат на дочке городского главы Иваново-Вознесенска Наталье Павловне Дербеневой. Их фото тоже встречается на просторах интернета.

Рядом с домом Дмитрия Фёдоровича стоит еще одно когда-то жилое здание – видимо, тоже морокинский дом, обезображенный советскими перестройками. По аналогии с двумя коноваловскими жилыми домами в Бонячках, видимо, при отцовском доме строился дом для сына и его семьи.

Судя по тому, что морокинская усадьба занимала довольно большой квадрат, в ее составе были и другие строения.

Остальная площадь вокруг домов занята парком, в котором еще читаются несколько липовых аллей. Сейчас уже не осталось никаких дорожек и цветников, даже если раньше и были. Не исключено, что парк остался благодаря тому, что в морокинских домах в советские годы была больница.

Дом Дмитрия Фёдоровича смотрит на его же фабрику, которая расположена через дорогу. Удивляет, как тут много деревьев.

Дмитрий Фёдорович вместе с братом Петром владел ткацкой фабрикой в Новой Гольчихе, основанной их дедом. В 1898 году построил новую ткацкую фабрику, которая в 1904 году вошла в «Товарищество Никольско-Богоявленской мануфактуры Д. Морокина, И. Тихомирова и Ко». В 1908 г. рядом с ткацкой строится прядильная фабрика. Также товариществу принадлежало производство на территории современного города Заволжск Ивановской области, в советские годы преобразованного в фибровую фабрику. Кроме того, Дмитрий Фёдорович владел Покровской картонной фабрикой, располагавшейся в 4 км от Щелыково, усадьбы драматурга Александра Островского, и некоторое время арендовал химический завод в Любимовке, недалеко от Плеса. Этот Морокин был гласным Костромского уездного Земского собрания около 18 лет (в 1883—1892, 1895—1898, с 1904). В 1896 года при попечительстве Дмитрия Фёдоровича Морокина в селе Новопокровском Кинешемского уезда строится каменная единоверческая Вознесенская церковь. После революции, в 1918 – 1925 годах морокинская фабрика носила название “Никольской фабрики”. В 1925 году в качестве прядильно-ткацкой фабрики №1 вошла в состав Объединённой мануфактуры имени Шагова.

Тут живописно течет речка Вичуга.

Неподалеку, тоже в окружении деревьев – заводской профилакторий, бывшая больница.

После этого мы отправились искать дом старшего брата Морокина – Александра Фёдоровича (1836 – 1911), что было непросто – у нас не было ни адреса, ни координат здания, а только его фото.

Старший Морокин был очень интересной личностью: консерватор и славянофил, он писал собственные статьи, а также полемизировал в прессе с Львом Толстым, Иваном Аксаковым, водил дружбу с Павлом Мельниковым-Печерским, который неоднократно гостил у него в вичугском доме. Как писал в своих воспоминаниях московский фабрикант Николай Варенцов, который работал в Вичуге, ему «пришлось слышать от Александра Федоровича Морокина, что писатель Мельников-Печерский, написавший «В лесах» и «На горах», писал этот роман у него в доме на фабрике, пользуясь его, морокинским, знакомством и связями с сектантами этого района. Они вместе с ним вдвоем объездили много скитов и познакомились с образом жизни сектантов и их обычаями».

Наверняка, именно тут Мельников-Печерский заинтересовался темой хлыстовства, так как именно эта секта была описана в томе «На горах» и подверглась цензурированию. В волжских лесах Вичугского края жили люди разной веры и разного ее толка. Тот же Варенцов в своих записках приводит страшный пример – существование секты душителей. Эта секта запрещала своим членам пользоваться услугами врачей и в случае смертельного заболевания своего адепта, помогала ему не просто умереть, а отойти непременно в ангельском чине, то есть через мучение в рай. Больного душили какой-то особенной красной атласной подушкой. В воспоминаниях Варенцова описывается, как некоего Митрофанова его же детям удалось спасти от удушения, и тот прожил до 80 лет, увезенный, правда, из Вичуги – начатый, но незавершенный обряд считался грехом, и его следовало довести до конца.

Словом, нам надо было найти тот дом, где за уютными морокинскими обедами или в тиши хозяйского кабинета планировались поездки по скитам и обсуждалось увиденное.

Сначала мы нашли фабрику Александра Федоровича – весьма близко от фабрики и домов младшего брата Дмитрия Фёдоровича. Фабрика была основана в 1866 году и в 1910 – 1918 годах называлась “Товариществом бумаготкацких и бумагопрядильных мануфактур А.Ф. Морокина”. В 1927 году в качестве прядильной фабрики №2 вошла в состав Объединённой мануфактуры имени Шагова. В последние годы полностью прекратила своё существование. На фото – технологическая башня 1898 года постройки и ткацкий корпус 1870-х годов.

Рядом с фабрикой – явно административное или жилое здание старой кладки, но это не дом Александра Фёдоровича.

В итоге от технологической башни мы проехали на улице «1-я Ломоносовская», что идет вдоль железной дороги, и увидели в частном секторе дом Морокина-старшего. Сложенный из красного кирпича, опоясанный балконом-галереей, с башенкой-эркером на деревянных консолях он смотрелся среди обычных домиков, как интеллигент в толпе фабричных рабочих.

Насколько дом причудлив, видно со двора. Он переменной этажности. Прошу прощения за качество снимка – в это время дня тут любая фото против солнца.

Морокины не прибегали в строительстве к дорогим услугам именитых архитекторов, но им удавалось другое – их дома были семейными гнездами с приличной мебелью и вкусными обедами, в этих стенах царила хозяйка, росли дети и бегали внуки. Младшие поколения тех же Коноваловых даже не мыслили такими патриархальными шаблонами. Кстати, Александр Фёдорович Морокин был счастливо женат на Татьяне Герасимовне Разореновой (1837 – 1911), представительнице местной династии промышленников. Женитьба на местной означала только укрепление патриархальных традиций.

В таких богатых домах, как у Морокина, все было заведено «по старинке». Например, содержалось большое количество женской прислуги: экономка, белая кухарка, чёрная кухарка (для рабочих), кормилица, одна или несколько нянек, горничная (иногда две или три), так называемая «походячая» (т. е. исполняющая различную работу), коровница, птичница и тому подобное. Иногда штат женской прислуги достигал человек двенадцати и более. Всё это обширное женское царство стряпало, стирало, убиралось по дому, нянчилось с детьми и ухаживало за взрослыми – вообще всячески блюло сытую и спокойную жизнь купеческой семьи.

В полдень приступали к обеду. Обычно, сначала кормился служащий и рабочий элемент, живущий при доме. В число их входили: кучер, его помощник, работник, сторож, садовник и другие. Сюда же иногда примыкали и некоторые служащие с фабрики или завода – все, кто оказался в доме с оказией или по обыкновению.

В общем, считая с хозяевами, за обеденные столы садилось человек по тридцати и свыше.

К 8-ми часам вечера вся эта публика вновь сходилась ужинать. Конечно, это столь значительное общество уничтожало за день очень солидное количество продуктов: хлеба, крупы, мяса, молока, квасу, огурцов, капусты и тому подобное. Но на стол, на харчевое довольство обычно купечество не скупилось. Да и стоило всё это в то время очень недорого.

В гости ездили, главным образом, в случаях торжественных: на именины, крестины, похороны, свадьбы, престольные праздники и новоселья.

Вот как описывает приезжий москвич-промышленник Николай Варенцов вичугские нравы:

Вся жизнь чванливых фабрикантов была нудная и скучная, без всякого стремления упорядочить ее; все жили, как моллюски в своих скорлупках, друг у друга бывая разве только в особенно торжественных случаях, считая, что своим приходом к соседу в неурочное время потеряют свою амбицию, могут люди подумать: нуждается в них, заискивает. Старались друг перед другом хвастнуть: один заведет рысака, другой старается найти лучше; вздумается кому-нибудь построить оранжерею для цветов, другой строит тоже, хотя бы она была набита всякой дрянью, которую нужно только выбросить…

Семьям фабрикантов было только одно развлечение — поездки ежегодно на Нижегородскую ярмарку и изредка в Москву, и они давали им пищу для ума и разговоров от поездки до поездки.

Не исключено, что в этом субъективном взгляде на частную жизнь вичугских фабрикантов есть доля правды, но уж больно много столичного снобизма, которым оказываются облиты провинциальные обитатели. Глядя на статьи Морокина-старшего, его интересы и круг общения, сказать такое про него не получается. К тому же, Александр Фёдорович обладал чудесным чувством юмора и легко мог посмеяться над самим собой. Цитируем из воспоминаний «Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое» все того же Николая Варенцова :

 

… мне невольно вспомнился рассказ Александра Федоровича Морокина , фабриканта из дер. Гальчиха. Он, будучи в Петербурге, был приглашен своим покупателем-французом обедать. Он рассказывал: «Хозяйка налила мне полтарелки супа, потом подали рыбу под соусом, после была курица с салатом и зелень — артишоки, название ее я узнал уже после. В это время, рассказывая о чем-то французу, увлекся разговором, не обратив внимания, как едят артишок. Разрезал его на четыре части и одну из частей положил в рот. Жую — колет! Выплюнуть неловко — осудят! Продолжаю жевать…. А напротив меня сидит постреленок — сынишка француза, схватил салфетку, да в нее фрр!.. фрр!.. Смотрю: дело что-то неладно. Поглядел на француза, а он отрывает по листику от артишока, обмакивает в соус, положит в рот да облизывает; говорю: “Извините, в первый раз в жизни ел эту зелень, если бы не ваш сынок, которого я так рассмешил, то ушел бы, не зная обращения с нею”.

В 1913 году на фабриках династии Морокиных работало уже около 4300 рабочих.

Тезино

До центра бывшего села Тезино из бывшей Новой Гольчихи добираться те же 10-15 минут на автомобиле. Ехать в Тезино необходимо ради двух неоспоримо интересных объектов – особняка купца Разорёнова и Воскресенской «Красной» церкви, построенной купцом Кокоревым.

Дом купца Разорёнова сейчас занимает военкомат, поэтому найти его несложно, хоть он и не располагается по красной линии улиц. Когда-то дом стоял на площади, которую украшала построенная Разорёновым же Петропавловская церковь – особняк белеет в левой части кадра. Сейчас дом оказался заслонен более поздними строениями.

Осмотреть дом в деталях или с другой стороны не получится – он обнесен высоким забором и охраняется строгими мужчинами в форме.

Разореновы, как Коноваловы, Морокины и Пелёвины, тоже были из крестьян. Основателем считается Дмитрий Разоренов, у которого было три сына – Егор, Герасим и Алексей. Герасим, старший в 1820 году отделился от отца и начал свое дело, построив красильно-набивную фабрику.

Егор и Алексей довольно рано умерли, поэтому их часть наследства получили их жены. Вдова Алексея осталась с тремя детьми на руках: Никанором, Федором и Александром. Старший Никанор получает отцовскую часть наследства, а для младших подсуетилась мать – в 1857 году она покупает вымороченную фабрику, построенную Степаном Кротовым в Бонячках.

В итоге Александр и Федор Разореновы организовали «Товарищество Вичугских мануфактур братьев Федора и Александра Разореновых», в которую входили фабрика, купленная им заботливой матерью и вновь построенная, в трех верстах от Кинешмы, вверх по реке Ветке. Вскоре Никанор, чьего портрета найти не удалось, унаследовал и материнскую фабрику в Тезино. Дела он вел широко, пользовался авторитетом и благотворил щедрою рукой.

Правда, дела свои Никанор Разорёнов передоверил зятю Михаилу Кормилицыну, мужу дочери Татьяны. Зять вел дела грамотно, увлекался и знал техническую сторону дела, но был заносчив и довольно спесив. Когда Никанор Разорёнов решил построить на Волге прядильную фабрику, то он хотел это сделать совместно с родными братьями Фёдором и Александром. А те, узнав, что ведение постройки Никанор Алексеевич хочет поручить своему зятю Кормилицыну, отказались от совместного проекта, решив строить свою прядильню самостоятельно. В итоге у Никанора появилась еще одна своя фабрика.

Вот как писал про Никанора Разорёнова московский предприниматель Николай Варенцов, возглавивший позднее основанный им бизнес: «Состарившись, он поручил ведение дела зятю, а сам, осознавая суетность жизни, посвятил себя добрым делам. Выстроил в Тезине церковь, где сделался ктитором; нуждающимся своим рабочим помогал деньгами, хлебом и лесом и почти не отказывал в просьбе».

Но счастливой старости не получилось – зять закупил современные станки, которые ломались от неграмотного обращения с ними, а вскоре на фабрике возник пожар, который уничтожил практически все производство. Вслед за этим возник пожар и на тезинской фабрике, а потом – волна восстаний среди ткачей, что стало причиной введения в Тезино войск для подавления бунта. Приехал сам костромской губернатор Калачев, при котором на центральной площади села в 1889 году секли розгами зачинщиков восстания.

Понесенные убытки требовали восполнения, а потому Никанор Разорёнов с зятем заложили в банк товары и землю под фабриками, оказавшись на грани банкротства. Так они потеряли контроль над фирмой, оказавшейся в руках москвичей, одним из которых и был Николай Варенцов, на чьи записки мы неоднократно ссылались. В декабре 1889 года Никанор Разорёнов умер «от головной боли». Через пару лет не стало зятя, а внук Никанора Разорёнова во главе компании протянул недолго, уступив ее окончательно москвичам, у которых были и связи, и деньги.

Ситуация в Тезино не устроила семью дядюшки покойного Никанора – Герасима Разорёнова. Тот скончался в 1893 году, оставив во главе компании зятя Ивана Кокорева. В свое время выписанный из судиславских купцов жених для дочки стал самостоятельным игроком. Его достоинства для начала обозначались просто: вина не пьет, табака не курит, а главное – большим крестом молится. Но встав во главе компании покойного тестя, Кокорев совершает невозможное – мало того, развивает семейное дело, так собирает воедино разорёновские производства. Как ему это удалось – другой вопрос.

Как-то очень на руку Кокореву сыграл пожар 1903 года на тезинской фабрике у москвичей. Был ли он случаен? Ущерб был так велик, что дела москвичей в Тезино пошатнулись. В 1905 году Николаю Варенцову, который стал главой компании Никанора Разорёнова, поступило «интересное» предложение, от которого он не смог отказаться. Иван Кокорев предложил ему купить фабричные строения без станков и материала всего за 315 рублей, что практически даром! Варенцов согласился. Причины неизвестны – то ли Кокорев скупил паи у наследников, то ли москвичи так и не смогли оправиться от пожара и просто скинули беспокойный актив. Правды не узнать даже из варенцовских записок – тот бросил их вести как раз во время этих событий.

Страшно проводить параллель, но она напрашивается сама собой. В 1907 году, в майский вечер, которые обычно так хороши в малых городках, 19-летняя младшая дочь Кокорева Лидия перед сном поправляла у иконы лампадку. Внезапно подул ветер из открытого окна, и огонь перекинулся на одежду девушки, которая получила страшные ожоги. Ее мучения продолжались пять дней – даже самые дорогие врачи, призванные сходившим с ума от горя отцом, не могли ничем помочь ей. Лидия умерла на шестой день, а через год в Тезино был заложен Воскресенский храм невиданной архитектуры и величины. Краснокирпичная кладка должна была символизировать огонь, а колокольня – свечу. Строили эту громаду поспешно – освящение храма состоялось в 1911 году. Правый придел был посвящён мученице Лидии. А люди шептали о том, за какой огонь так мучается старик Кокорев.

Собор является одним из крупнейших в России, его колокольня – одна из нескольких, превышающих Ивана Великого по высоте (почти 90 метров!). Храм так велик, что его лучше фотографировать издалека. Например, с вичугской объездной.

Хотя и с тезинских улиц он впечатляет.

Пустырь перед церковью – старое кладбище. Некоторые надгробия еще целы, хотя по холмикам бродят козы и собаки, прыгают дети.

Украшение храма – рекордно огромные панно из майолики. При оформлении было использовано около 14 тысяч керамических плиток, но треть их площади была утрачена в годы запустения, а то, что осталось, по-прежнему чудесно!

Удивительно, но даже на них идет речь об огне.

На южном панно вверху — Саваоф в мандорле, ниже было крупное изображение Христа, по сторонам входного портала на облаках — архангелы Михаил и Гавриил, а на портале, в круглых медальонах, — «Деисус».

Панно «Новозаветная Троица».

Панно «Богоматерь Оранта».

Панно «Достойно есть».

Майолика на этой стороне храма не сохранилась. Точнее она была частично утрачена, а потом вообще сколота. Теперь тут роспись, не имеющая никакого отношения к стилю и духу архитектуры храма и старообрядческому воззрению строителя Кокорева на веру, которое сквозит в этой когда-то единоверческой церкви.

А вот вам старые открыточки с храмом.

В конце 1907 года «Товарищество мануфактур Никанора Разорёнова и Михаила Кормилицына» было переименовано в «Большую Кинешемскую мануфактуру». И хоть в её составе осталась только Томненская фабрика, но она за счёт существенного расширения превратилась к тому времени в крупный текстильный комбинат. А тезинская фабрика Никанора Разорёнова влилась в состав «Товарищества мануфактур Герасима Разорёнова и Ивана Кокорева», превратив последнее также в одно из самых крупных предприятий региона, в советское время известное под именем фабрики «Красный Профинтерн».

Удивительно, но мы не нашли в городе ни одного сооружения, имевшего отношение к славной фамилии вичугских купцов Миндовских, хотя те невидимо присутствовали во всех местных делах, роднились с Коноваловыми и Кокоревыми, а также ставились богатством и причудами. Во втором поколении самым успешным был основатель ветви «московских» Миндовских – Александр Иванович.

«Отличительной чертой его характера была скупость, какая-то необыкновенная, анекдотичная, плюшкинская скупость. Человек, которому каждый новый день приносил всё новые и новые сотни и тысячи рублей дохода, питался чуть не одним черным хлебом, многими годами носил, не сменяя одни и те же затасканные, замасленные костюмы и в каждом деле торговался, буквально из-за гроша ломаного, старался прижать рабочих и всевозможных клиентов своих на каждом шагу. Скупость эта, кстати сказать, почти в полной мере своей перешла от него и потомству». – писал о нем один из его же потомков.

Его сын и наследник, крупный владелец недвижимости Иван Александрович превзошел папашу по жадности.

«Был очень богатым человеком, имел несколько фабрик, много лесов, домов и имений. Отличался большой скупостью, граничащей скорее с душевной ненормальностью» — пишет благодарный потомок.

«Все свои грузы он отдавал обществу «Самолет», выговорив себе бесплатный проезд на их пароходах, чем всегда и пользовался. Ни разу никто не заметил, чтобы он брал что-нибудь из буфета парохода, разве только кипяток, подаваемый задаром, имел всегда при себе мешочек с провизией».

Любил он и бесплатные угощения, предварительно удостоверяясь, что они действительно будут бесплатными. На предложение коллег отобедать соглашался только, если его угощали. И то, вставал из-за стола, не доев десерт или не допив кофе, под благовидным предлогом поднимаясь в каюту, чтобы не попасть на оплату счета. Даже волочиться за красивыми женщинами он считал слишком дорогим удовольствием, правда, по утверждению Николая Варенцова, на старости лет уже плешивого Миндовского окрутила некая ушлая особа, на которую он тратил немалые средства.

Удивительно, но страшная жадность нисколько не мешала Миндовским быть щедрыми благотворителями и жертвовать большие средства на храмы, больницы, школы, богоугодные заведения, стариков и сирот.

В Москве до сих пор стоят шикарные особняки Ивана Александровича и его детей – сейчас это здания посольств Индии, Туниса, Австрии, Новой Зеландии и представительство ООН. Здания, построенные с учетом архитектурной моды и оснащенные по последнему слову техники, они и сейчас украшают столицу.

Его дочь Ираида Ивановна, вышедшая замуж за своего двоюродного племянника Петра Галактионовича Миндовского, стала заказчицей прекрасного особняка во Вспольном переулке, построенного архитектором Шехтелем.

По соседству жили ее сестра Ольга с мужем Александром Ивановичем Бакакиным так же в замечательном доме. Их брат Николай Иванович Миндовский заказал архитектору Лазареву особняк в Пречистенском переулке, внесший достойный вклад в украшение Москвы.

Иван Александрович не дожил до разорения и падения своей семьи после 1917 года. Он умер в 1912 году в Москве от воспаления легких и был погребен у себя на родине на кладбище Никольской единоверческой церкви в селе Новая Гольчиха. Церковь и кладбище уничтожены в советское время.

А вот в окрестностях Вичуги значились два дома Миндовского – в деревне Путковской и Старой Вичуге. Конечно, это уже за пределами Вичуги, но чтобы увидеть хоть что-то от этой династии, мы туда поехали.

Эклектичный дом в Путковской, судя по фотографиям, был руинирован, но еще представлял интерес.

Мы долго кружили по паре улиц деревни, выезжали за ее пределы, но дома найти не могли. Потом местные жители нам сказали, что дом был разобран на кирпич.

Дом Миндовского в Старой Вичуге, бывшую усадьбу Татищева, мы смогли осмотреть и напишем о ней подробнее чуть позже.

Также расскажем про дачу Разорёнова в Марфино, откуда привезли впечатления, закатные фото и впившегося майского клеща на запястье.

Вичуга прекрасна сама и окрестностями, в которых красоты и истории припасено не на один день прогулок. Очень рекомендуем к осмотру, пока еще есть, на что смотреть. Назвать музеи, особенно краеведческий, гостеприимными, язык не поворачивается – можно смело пройти мимо. Никаких книг, альбомов, путеводителей по Вичуге и даже магнитиков тут не купить. Мы не знаем, как в Вичуге обстоят дела с гостиницами, а вот общепит там присутствует в виде пары ресторанов и одного кафе. Затрапезно, но благожелательно и съедобно – голодными не останетесь, а цены удивят. Мы пообедали вдвоем на 500 рублей.

Вичуга атмосферна и не кичлива. Экономическое чудо XIX века, стахановский рай ХХ века и застывший мир прошлого в XXI веке.