«Домик-крошка» академика Павлова

Если вам повезет оказаться в Рязани, обязательно посетите музей первого русского Нобелевского лауреата, академика и большого шутника Ивана Петровича Павлова.

Деревянная городская усадьба не была местом его опытов и открытий – он тут просто родился и вырос. Очень уютный «домик-крошка с мезонином в три окошка», как о нем писал ученый.

В Рязани мы провели пару дней в самом начале 2018 года. Бесснежный январь, очень похожий на ноябрь, вдруг растащил туманы и начал показывать солнышко, бодрить нас легким морозцем. В дневное время мы гуляли по центру Рязани и планировали посетить один из ее музеев. Хотелось чего-то тихого и непафосного, а потому мы остановили свой выбор на доме-музее академика Павлова, расположенном практически в центре – на улице имени ученого. И не ошиблись!

Павлов помнится мне, советской школьнице, по портретам в уже преклонном возрасте – эдакий сухонький седой бородатый старичок. В музее я впервые увидела его портреты в более молодом возрасте. Красивое русское лицо, умные глаза, густая борода и волнистые волосы.

Историческая застройка бывшей Никольской улицы, которая теперь носит имя академика, сохранилась местами: некоторые одноэтажные деревянные дома позапрошлого века выстояли против советских безликих зданий. Парочка из них даже служат юному поколению рязанцев, став детскими садиками. Если с коммуникациями и бытовыми условиями все хорошо, то лучше судьбы и не придумать. Дом Павловых успел побывать и поповским домом, и коммуналкой, после чего стал музеем. Вот дом на старой фотографии.

Дом-музей Павлова – это типичная городская усадьба, состоящая их главного дома, флигеля, надворных построек и больших ворот. За зданиями и забором кроется яблоневый сад, летний домик-беседка, баня и площадка для игры в городки. Этот тесный домашний мирок дал большому миру великого ученого.

Улица перед музеем перегорожена бетонными клумбами, поэтому она непроездная. С парковкой тоже сложно, а еще тут могут встать туристические автобусы. Словом, учитывайте это. Мы гуляли пешком.

Обилие пропильной резьбы, подчеркнутое краской, делает усадьбу нарядной, хотя нет в этом кружеве никакой воздушности – сплошная геометрическая правильность.

А это флигель, построенный для младшей сестры академика Лидии Петровны. Сейчас там располагается экспозиция, посвященная научной деятельности Павлова.

А вот мезонин из трех окошек, как и писал сам академик.

Хочется сразу сказать, что это дом деда Ивана Петровича по материнской линии. Тот был священником и весьма странным человеком. Вот как писал о нем сам Павлов:

Отец моей матери, Варвары Ивановны, был священником в городе Рязани при церкви Николы Долгошей (по форме церкви). Он умер, не знаю от чего и скольких лет, вероятно, однако, в значительно пожилом возрасте. На его место, женившись на моей матери, как это было в обычае духовенства того времени, и поступил мой отец. Об этом моем деде я слыхал, что он был какой-то странный. Что подразумевалось под этой характеристикой, определенно сказать не могу. Помнилось при этом, что он за всю свою жизнь не получил самой маленькой награды (набедренник, скуфья и т. д.) Значит, надо понимать, — не ладил с начальством. А кроме того, был крут и тяжел в семье. Указывалось в связи с этим на то, что он одну свою дочь, мою мать, оставил даже безграмотной, что не мешало, однако, быть ей умной женщиной.

Церковь, в которой служил дед ученого, а потом и отец, не сохранилась – была снесена в советские годы.

Этот храм – один из самых старых на территории Рязани. Он был построен еще при Иване Грозном. Другое его название – Николы Долгошеи. В народе церковь называли так из-за оригинального высокого шатра. Храм был расположен в двух шагах от усадьбы Павловых.

Оставил Павлов и воспоминания о семье своего отца:

Семья отца, наоборот, была крепкая, богатырская, железного здоровья; этот мой дед был деревенский пономарь, как и ряд его предков, тоже все низшие члены церковного причта, то есть все дьячки да пономари: Дмитрий (дед), Архип, Мокей, Павел, откуда и произошла наша немудреная фамилия. Мой отец хорошо помнил свою генеалогию и передал ее мне. По рассказам, этот мой дед был очень умный и дельный человек. Это можно видеть и в том факте, что он провел трех своих сыновей через семинарию, кажется, их трое только и было: Иван, Иван и Петр (мой отец).

Тут хотелось бы привести фотографии хозяев дома, родителей Ивана Петровича.

Петр Дмитриевич Павлов был одним из самых уважаемых людей Рязани. После окончания духовной семинарии, он преподавал греческий и латинский языки в Скопинском духовном училище, а после женитьбы на Варваре Ивановне в 1848 году стал настоятелем Николо-Высоковской церкви Рязани, где ранее служил его тесть.

Матушка посвятила свою жизнь семье и детям. Она родила десять малышей, но выжили только пятеро – четыре сына и одна дочь. Ее крестница вспоминала Варвару Ивановну, как женщину болезненную, но ласковую и приветливую.

Возвращаясь к музейной теме, скажу, что все экспозиции можно разделить на три части – главный дом, «дом науки» во флигеле и прилегающая территория с садом, летним домиком-беседкой и баней. Разумеется, было бы логично начать с главного дома, но так как мы были в музее во время новогодних каникул, там были группы. Обслуживание группы ставится в приоритет, потому нас попросили пойти в «дом науки», что мы и сделали. После «дома науки» мы смотрели сад и летний домик с баней. Собственно, эта чехарда не испортила нашего впечатления.

Билеты стоят скромных денег, фотографирование оплачивается отдельно – 100 рублей.

Персонал внимательный и радушный. Даже если у вас не оплачена экскурсия, смотрительницы стараются рассказать о вещах и людях, живших тут.

Кстати, совершенно подкупает тот факт, что половина вещей – истинно павловские, а остальные собирались с учетом эпохи. Интерьеры воссозданы, в том числе, по воспоминаниям семьи и мемориальным рисункам одного из родственников Павловых.

Словом, давайте начнем, как и надо – с главного дома. Нацепив в гардеробе бахилы, мы оказались в коридоре дома – «тёмной», как называли это помещение. Справа и слева – белые бока печек. Раньше тут на пол складывали дрова и подтапливали печи из «темной», чтобы не сорить в залах и комнатах.

На стенах – стенды с фотографиями семьи Павловых и цитаты самого Ивана Петровича о родителях. Наверное, это правильно – войти в дом, узнав хозяев и их детей.

А на этом фото все пятеро детей Павловых уже взрослые. Разница между старшим – академиком Иваном Петровичем (его фото в центре) – и младшей сестрой Лидией 25 лет (крайняя справа).

Иван Петрович был старшим ребенком в большой семье. О родителях он всегда вспоминал с нежностью. Вот цитата из его биографии:

А подо всем – всегдашнее спасибо отцу с матерью, приучившим меня к простой, очень невзыскательной жизни и давшим возможность получить высшее образование.

Первая комната, которую показывают музейные сотрудники – как раз кабинет отца. В темной – первая дверь налево. Окна – в сад, который и был высажен хозяйскими руками. Приглушенный уютный свет, темно-зеленые шторы и такие же обои. Облачение и прочие атрибуты священника. Рабочий стол с документами и счетами – имея репутацию кристально честного человека, Петр Дмитриевич выполнял ревизии окрестных приходов.

Привлекает внимание большой книжный шкаф – чтение в семье Павловых любили. За примерное поведение отец разрешал детям взять книгу по интересам. Павлов-старший говорил: «Чтение – не забава. Читать книгу надо несколько раз. Только так можно понять и запомнить». Ровно это же говорил уже сам академик Павлов своим студентам.

Иван Петрович имел особую душевную связь с отцом. Он с малых лет помогал отцу в огороде и саду, при перестройке дома (выучился немного столярному и токарному делу). Приходилось помогать и в домашних делах матери: носить воду, сидеть с младшими, колоть дрова, топить печи.

Надо сказать, что поповские сыновья в целом не отличались от обычных мальчишек и позволяли себе проказы. Попадались воспоминания о том, что однажды в дом Павловых пришел пристав и попросил унять детей – те запускали воздушного змея с керосиновыми огнями вместо глаз – эффект в темнеющем небе был потрясающий. Пришедший полицейский сказал отцу: «Батюшка, запретите своим детям пошаливать, а то по городу распространяется слух, что летит черт».

Если из темной войти в правую дверь – попадаешь в гостиную. Прекрасная светлая комната, полная предметов, без которых красота и уют дома тех времен были немыслимы: кружевные салфетки и скатерть, цветы на окнах, вазочки и статуэтки, фотографии на стенах. Темный зеленый тут становится оливковым, что добавляет легкости интерьеру. Из-за каникул в гостиную Павловых вписалась даже рождественская елка. Окна, разумеется, на улицу – по свету в вечерних сумерках раньше обычно угадывали семейный вечер или приезд гостей.

Обратите внимание на маленький столик у печки – на нем музыкальная шкатулка. Она была куплена в Рязани в магазине С. М. Кессельмана на улице Почтовой и до сих пор находится в рабочем состоянии. Со шкатулкой продавался набор из 13 пластинок – все в фондах музея. А пластинку с песней “Ночка” сотрудники музея дают послушать посетителям. Нам, правда, не включали.

Если при входе в гостиную свернуть направо – можно попасть в комнату матушки. Комната мала, но в ней светло и легко – преобладают бежевые оттенки, многобелого, на обоях розовые пионы. Все в комнате посвящено истинно женскому предназначению – материнству, рукоделию и уюту. Высокая постель, плетеная детская кроватка с семейной куколкой Петрушкой, туалетный столик со склянками и баночками, комод с бельем и фотографиями дорогих людей, швейная машинка с незаконченным чепчиком.

Тонкая коробочка – это горчичники.

Напротив входа в матушкину спальню в гостиной – вход в столовую.

Довольно узкая комната с большим обеденным столом – она объединяла семью Павловых за чаепитиями и обедом. Отец занимал резной тяжелый стул во главе стола и сидел спиной к окну. Мать сидела напротив, у самовара – она разливала чай и в любой момент была готова выпорхнуть в буфетную или на кухню. Дети сидели по сторонам на легких венских стульях. Гостей обычно сажали поближе к хозяину – того требовали традиции гостеприимства.

На столе – ничего особенного: самовар, чашки и блюдца, тарелка с пирогами, деревянная подставка под хлеб, вырезанная якобы из целого куска дерева и нескладывающаяся. Из необычного – вот та интересная штучка со стеклянной крышкой и краником. Это кофеварка. Она грелась на спиртовых таблетках. Кофе любила матушка, и не было ей в том отказа.

А это главный персонаж стола – сахарница. В ней – куски колотой сахарной головы, которые уже за столом кололись ручными щипчиками. Надо сказать, что сахар был дорог, а потому кусочек сладости был мечтой каждого ребенка в доме. Сахар выдавался строго родителями за примерное поведение, помощь по дому и учебное прилежание. Тот, кого следовало наказать, лишался сахара.

Говорят, сахар раньше был таким плотным и сладким, что, держа за щекой один кусочек, можно было выпить пару чашек чая.

Вид столовой из буфетной.

Отсюда хорошо видна кофемолка на маленьком столике и конус сахарной головы. В горке-витрине видна посуда, которая считалась наиболее приличной и могла быть выставлена на обозрение гостям.

А это буфетная, которая на самом деле является проходной частью коридора, закрывающаяся дверями. Тут стоит красавец – модерновый закрытый буфет с чудесным витражом в дверце. Обычно в таком хранили посуду и столовые приборы.

Обратите внимание на то, что в его нише – небольшая гильотина для сахара. Тут же небольшая сахарная голова, которая, на самом деле, продавалась в разном весе – от маленьких весов до пуда. Отец сам колол сахар, а дети собирали мелкие сладкие крошки. Кстати, сахарная голова в музее не зря завернута в синюю салфетку – традиционно сахарные головы заворачивались в серо-синюю бумагу, цвет которой даже получил в обиходе название «цвет сахарной бумаги».

Тут же в углу спрятался оригинальный рукомойник английской работы – деревянный каркас с ящичками, расписной фаянс. Павловы следили за соблюдением гигиены, и дети прежде, чем сесть за стол, мыли руки.

Из буфетной мы прошли в сени первого этажа. Тут на стене стенды о последнем приезде академика Павлова в Рязань в 1935 году, когда он посетил свой родной дом. Напротив стендов – сушеные травы и разного рода склянки для настоек. Матушка лечила свою большую семью народными средствами. Кстати, дух сушеных трав очень оживляет музейное помещение.

Из сеней можно попасть на кухню. Она настолько в крестьянском стиле, что после городского мещанского дома сначала недоумеваешь. Стол с лавками вдоль стен, красный угол, русская печь, закут с традиционным набором утвари – глиняной, деревянной посудой и берестяными туесами. Словно в избе оказался.

На второй этаж ведет довольно крутая узкая лестница с неглубокими ступеньками. Сени на втором этаже на удивление просторные. Тут есть диорама игры в городки на внутреннем дворе дома, плетеная мебель для отдыха и сундук для хранения вещей. Городки были любимой игрой академика Павлова – там он проявлял свой азарт, нервность и горячность натуры в полной мере. Кстати, бросал биту Павлов левой рукой, так как был левшой. Правда, в ходе хирургической практики он развил и правую руку, а потому так ловко оперировал и шил, что студенты откровенно любовались.

Комнаты второго этажа делятся на мужскую и женскую половины. Женские комнаты отчего-то имеют название «гостевые», хотя жили в них абсолютно свои люди. Вот в этой светлой угловой комнате с окнами в сад жила тетка Мария Ивановна, сестра матери будущего академика.

Иван Петрович оставил о ней очень теплые воспоминания:

О тетке Марье Ивановне я должен вспомнить здесь особенно тепло. Она была замужем за дворянином и имела от него двух дочерей — Надежду и Анну. Сколько я себя помню, она жила одна в отцовском доме, оставленная мужем. Как это произошло, я или ни от кого ничего об этом не слыхал, или же позабыл. Средства ее были очень скудны; вероятно, только небольшая плата от постояльцев в оставленном после смерти братьев ей старом разваливающемся доме. Конечно, никакой прислуги. Пришлось делать все самой. У ней была корова, и я видел часто, как она целыми часами пасла ее на окраине города. Она имела, вероятно, некоторое образование. Где она его получила — не знаю. Это был редкий положительный тип. Жалоб на свою судьбу мне не приходилось никогда слышать от нее. Всегда спокойная, но и всегда с достоинством, готовая постоянно помогать другим. Заболевал ли кто у нас в семье, она тут как тут, применяет разные домашние средства и сидит около больного, развлекая его рассказами. Случится ли горе какое — она первая утешительница. Произойдет семейная сцена — она уговаривает и примиряет. Последнее меня и сейчас особенно трогает. Уже в поздние годы, когда у нас с отцом часто выходили горячие споры, доходящие с моей стороны до резкостей и кончавшиеся порядочными размолвками, тетка ходит от одного к другому, объясняет, извиняет, до тех пор пока не достигнет до восстановления порванных отношений. Пусть эти немногие строки будут отплатой за эти добрые старания.

Соседняя комната принадлежала сестре академика Лидии. Она была самой младшей в семье и всеми нежно любима.

 

Ее девичья комната у нее вполне в стиле юных барышень того времени, следящих за собственной красотой.

Ее крестница из семьи Виноградовых оставила воспоминания о Лидии Петровне:

… Мои родители, как дети священников, меня крестили, и моей крестной матерью была сестра знаменитого ученого-физиолога И.П. Павлова – Лидия Петровна, которая была замужем за членом Российского Священного Синода. Моя крестная мать со своим семейством жила на Воздвиженке, близ Арбатской площади в патриаршем доме, напротив бывшего особняка Морозова. У них была квартира на высоком первом этаже.

Помню, нас пригласили в гости на Рождество. Мне было тогда года 4 или 5. В большом зале стояла нарядная елка, что было тогда для нас удивительно, так как елки были уже запрещены. Я не помню хозяина дома, но помню приветливую улыбчивую крестную и ее детей. Она мне подарила коричневое бархатное платье с кружевным воротничком. Это было мое самое нарядное платье. В нем я сфотографирована с братом Сережей. В дальнейшем мы несколько раз бывали у них в гостях, но от большой квартиры у них остался зал со смежной комнатой, и елок уже больше не наряжали….

На мужской половине мезонина было три комнаты, и первая – комната Петра Петровича. Она скромно обставлена – ломберный столик, сундук, кровать и диванчик. Здесь чучел животных больше, чем мебели! И, что интересно – подтопок печи, которая грела все три братские комнаты – у Петра. Это значит, что следить за теплом входило в его обязанности. Петр обожал охоту, делал чучела и доставлял их в Зоологический музей в Петербурге, хранителем которого он считался, будучи студентом.

«Между прочим, как говорил мой брат, Петр отличался выдающимися способностями, и если бы не злой рок судьбы – несчастный случай на охоте, то он был бы так же большим ученым. Он был замечательно симпатичной личностью. В противоположность старшим братьям он был серьезен и молчалив, в его голубых глазах светилась грусть. Я еще девочкой была глубоко опечалена его внезапной смертью», – написала в своих воспоминаниях от 1948 года Мария Виноградова, учительница из Спасска, чью семью связывала с Павловыми многолетняя дружба.

И случай поистине страшный! Еще при жизни родителей семейная трагедия унесла 24-летнего Петра.

Братья Павловы любили охоту и часто отправлялись на нее вместе. Однажды сани, на которых они ехали, перевернулись. Дмитрий, Петр и их младший брат Сергей оказались в глубокой яме. Старшие братья, будучи выше и сильнее, смогли выбраться, а у 12-летнего Сергея не получилось. Тогда Петр протянул младшему брату приклад своего ружья. Сергей схватился, но нечаянно задел курок и выстрелил дробью брату в грудь и бок. Отчего опытный охотник допустил роковую оплошность и нарушил безопасность – неизвестно. Возможно, такая неосторожность была связана с эмоциональным состоянием. Петр был доставлен домой, были вызваны врачи, но при таком серьезном ранении медики не давали шансов. Дом Павловых погрузился в печаль. 24-летнего Петра не стало через два дня.

Произошедшее так повлияло на 12-летнего Сергея, так потрясло его, что он захотел стать священником, как отец, чтобы всю жизнь молиться за брата, который погиб в расцвете сил по его вине. Слово, данное в ранней юности, Сергей сдержал – он закончил семинарию, стал священником и служил в Уфимской губернии, а после смерти отца – в Лазаревской церкви города Рязани. Сергея помнят как очень доброго человека, любящего детей и помогавшего не только словом, но и горячим участием.

В отличие от братьев, он не пережил революционных лет. В 1918 году без предъявления обвинения Сергей Петрович, как священник и сын священника, был арестован и отправлен в Москву в тюрьму Бутырки, затем на заготовку дров в Подмосковье. Там он сильно простыл и заболел воспалением легких. С трудом добравшись до своей сестры Лидии Петровны, которая в это время уже жила в Москве, он умер. Его похоронили на Донском кладбище.

Кстати, комнаты Сергея Петровича в доме Павловых нет.

После комнаты Петра идет комната Ивана Петровича, будущего академика. Интересно, что в детстве Павлов не смог пойти учиться вместе с ровесниками – был болен. Однажды он раскладывал яблоки на просушку на шестке и упал с высоты на пол, получив сильные ушибы. Ребенка лечили всеми средствами, но тот все болел, худел и чах. Тогда ребенка забрал на подворье товарищ отца – игумен Троицкого монастыря. Спартанские условия, закалка, гимнастика, усиленное питание и много учения сделали свое дело – ребенок вернулся домой здоровым и поступил во второй класс духовного училища.

Окончив в 1864 году рязанское духовное училище, Павлов поступил в рязанскую духовную семинарию, о которой впоследствии вспоминал с большой теплотой. Но на последнем курсе семинарии он прочитал небольшую книгу «Рефлексы головного мозга» профессора Сеченова, которая перевернула всю его жизнь. В 1870 году Иван Петрович поступил на юридический факультет Петербургского университета, так как семинаристы были ограничены в выборе университетских специальностей. Но уже через 17 дней после поступления он перешёл на естественное отделение физико-математического факультета СПбГУ, специализировался по физиологии животных.

Став студентом университета, Иван Петрович покинул отчий дом и возвращался только на летние «вакации». Комната Ивана Петровича в музее – самая большая в мезонине. В ней и собирались братья и их гости, чтобы пообщаться. Комната проходная, ее окна выходят не в сад, а именно на улицу. Тут та же кровать с белым покрывалом, что и в каждой комнате, письменный стол, несколько стульев, этажерка, книги, фотография матушки в рамке над столом в простенке между окон. Витрина с бабочками, который Павлов страстно коллекционировал.

На столе – басни Крылова. Первой книгой, которую Иван получил в подарок от своего игумена-опекуна, были басни Крылова. Он выучил ее наизусть, и любовь к знаменитому баснописцу сохранил на всю свою долгую жизнь. По свидетельству супруги академика, эта книга всегда лежала на письменном столе Ивана Петровича.

Тут же стенд о собственной семье Ивана Петровича. Есть фото Павлова с женой. Будущий академик женился в 1881 году на ростовчанке Серафиме Васильевне Карчевской. Познакомились они в Петербурге в конце 1870-х годов. Серафима Карчевская родилась в семье военного врача и учительницы дворянского происхождения. Теща Павлова вырастила пятерых детей одна, так как ее муж довольно рано умер, оставив жену почти без средств.

Дочь Серафима (домашние, а потом и Павлов, чтобы не путать с матерью, называли её Сара) решила пойти по стопам своей матери и отправилась в Санкт-Петербург поступать на Высшие женские педагогические курсы, которые она закончила, став учителем математики. Серафима Васильевна преподавала в сельской школе только в течение одного учебного года, после чего вышла замуж и посвятила свою жизнь заботам о доме и воспитанию четверых детей: Владимира (1884—1954), Веры (1890—1964), Виктора (1892—1919) и Всеволода (1893—1935).

Чувства были горячими. Вот как описывала своего любимого Серафима Васильевна: «Иван Петрович был хорошего роста, хорошо сложен, ловок, подвижен, очень силен, любил говорить и говорил горячо, образно и весело. В разговоре сказывалась та скрытая духовная сила, которая всю жизнь поддерживала его в работе и обаянию которой невольно подчинялись все его сотрудники и приятели. У него были русые кудри, длинная русая борода, румяное лицо, ясные голубые глаза, красные губы с совершенно детской улыбкой и чудесные зубы. Особенно нравились мне умные глаза и кудри, обрамлявшие большой открытый лоб». Красавец!

Кстати, Родители Павлова не одобрили этот брак, так как семья Серафимы Васильевны была бедна. Они даже сами подобрали для сына невесту — дочь богатого петербургского чиновника. Но Иван настоял на своём и, не получив родительского благословения, с Серафимой отправился венчаться в Ростов-на-Дону. Деньги на свадьбу дали родственники бедной жены, так как жених сам был без гроша. Следующие десять лет Павловы прожили очень стеснённо. В этой бедности у молодых родителей скончался младенцем первенец Мирчик.

Выручал добрая душа брат Дмитрий. “Когда после дачного житья мы вернулись в Петербург, у нас не оказалось совершенно никаких денег. И если бы не квартира Дмитрия Петровича, то буквально некуда было бы преклонить голову”, – вспоминает жена будущего академика. Из воспоминаний явствует, что молодоженам в тот период жизни не хватало денег, чтобы “купить мебель, кухонную, столовую и чайную посуду, да и белья для Ивана Петровича, так как у него не было даже летней рубашки”.

Младший брат Ивана Петровича, Дмитрий, работавший ассистентом у великого химика Менделеева и имевший казённую квартиру, пустил молодожёнов к себе. Он был неженат и имел возможность помогать старшему брату, обремененному семьей.

В родительском доме братья тоже жили рядом – Дмитрий был соседом Ивана. Его комната ощутимо меньше, но зато вполне отражает все увлечения – на столе пробирки с препаратами. Между прочим, Дмитрий Петрович в октябре 1886 года был назначен доцентом по кафедре неорганической химии в Ново-Александровский институт. С 1893 года был адъюнкт-профессором там же.

Кстати, будучи взрослыми и живя в одной квартире, братья любили принимать гостей. Думается, подать что-то к чаю было трудно, но веселье вполне искупало этот пустяк. Остался в записках забавный случай. Однажды Иван Петрович в присутствии гостей завел шутку – высмеивал непривлекательность холостяцкой жизни, а Дмитрий Петрович – наоборот тягости семейных уз. Исчерпав аргументы, находчивый Дмитрий Петрович крикнул домашней собаке: “Принеси туфлю, которой жена бьет Ивана Петровича”. Пёс послушно побежал в соседнюю комнату и вскоре торжественно вернулся обратно с туфлей в зубах, вызвав взрыв хохота и гром аплодисментов у присутствовавших гостей. Иван Петрович не скрывал, что обиделся.

Кстати, о собачках. В комнате Ивана Петровича есть стенд вот с таким фото – супруга держит на руках толстого кота. Седой старичок – это и есть академик. На кошках Павлов не упражнялся.

На этом осмотр главного дома завершается, и вас выпроваживают во внутренний дворик, откуда нужно пройти в соседнее здание – построенный в 1888 году «Дом науки». В этом дворике Павлов играл в городки, когда был мальчишкой. Сейчас там на месте вытоптанного пыльного пятака – газон и памятник великому. Кстати, фото сделано 3 января 2018 года – суровая зима!

Если бы не эта елка – словно октябрь на дворе.

Там, где в детстве Павлова были ворота и наверняка мощеный проезд – теперь сажают цветы.

«Дом науки» – это дом младшей сестры Лидии, отец построил его в 1888 году. От интерьеров прежнего мещанского уюта ничего не осталось – все залы посвящены научной деятельности академика Павлова. Слухи и байки о том, что ночами над усадьбой воют собаки, загубленные Иваном Петровичем, вызывают улыбку. В усадьбе Павловых никогда не было псарни, и не ставились научные опыты – наукой академик занимался не здесь.

В «Доме науки» шесть залов с экспозициями, рассказывающими о работе великого ученого. Здесь собраны некоторые личные вещи Ивана Петровича, копии его рукописей, диплома и золотой медали лауреата Нобелевской премии, которой Павлов был удостоен в 1904 году. Большую часть музея занимает раздел, посвященный физиологии – главному делу академика Павлова. В своей научной деятельности Иван Петрович разрабатывал три основных направления – физиология высшей нервной деятельности, физиология сердечно-сосудистой системы и физиология пищеварения. Картиночки после интерьеров городской усадьбы будут так себе.

Мозги обезьян тоже очень интересовали ученого.

А вот и самые ожидаемые экспонаты – чучела собак Павлова. Собачники, попавшие на экспозицию вместе с нами, сочувственно ахали. Как там у Булгакова в “Собачьем сердце” думает пёс: “Не видать мне больше Чичкина, и пролетариев, и краковской колбасы. Иду в рай за собачье долготерпение”.

Об отношениях Павлова и собак остались некоторые воспоминания очевидцев. Иван Петрович любил собак. Просто нет больше ни одного животного, которое будет терпеть медицинские опыты, быстро поправляться и при этом доверять человеку. Павлов тратил все свободные деньги именно на животных. Собаки его экспериментального питомника были хорошо накормлены и ухожены. Так как собак кормили не естественным путем, а через фистулы, то для этого сложного процесса требовались люди аккуратные, добросовестные и умелые. За все время работы Павлов уволил одного служащего, по вине которого от неаккуратного обращения и недоедания погибла собака. Расставаясь с этим служащим, Иван Петрович сказал ему при очевидцах: “Найдите себе другую работу, более подходящую для вашего черствого сердца”. Состарившиеся собаки жили у ученого на правах “пенсионеров” и получали заслуженный спецпаек. Помощница Павлова сохраняла записки Павлова о подопытных собаках – ученый обращался в них прямо к псам. Почитать можно тут же в музее на специальном стенде.

А это последний зал «Дома науки» – в нем говорится о мировой славе Павлова, значении его открытий. Кстати, деление людей на холериков, сангвиников и флегматиков – тоже павловское открытие. Себя он считал холериком.
В этом зале имеется и посмертная маска ученого. Я не стала ее фотографировать – жутковатый обычай, как-то не захотелось. Но меня поразил ее размер – у Павлова какое-то очень маленькое личико и сама голова, хотя на всех фотографиях он мало отличается от окружающих его людей. Удивили и воспоминания о самой смерти ученого, который хотел прожить сто лет и все их отдать науке.

За год до смерти – в 1935 году – Павлов приезжал в Рязань, посетил и отеческий дом. Стенды о том визите расположены в сенях главного дома. Но в этом же году в жизни академика случилось горе – заболел и быстро скончался его сын Всеволод. Здоровье ученого было подорвано. С наступлением холодов он все чаще простужался, а периоды выздоровления затягивались. Иван Петрович начал беспокоиться о том, что порой забывает нужные слова и произносит другие, совершает некоторые движения непроизвольно. “Позвольте, но ведь это кора, это кора, это отек коры!” – поставил он себе диагноз. Посмертное вскрытие подтвердило правильность и этой, увы, последней догадки ученого о мозге – наличие отека коры. Кстати, при этом также выяснилось, что сосуды мозга Павлова почти не были задеты склерозом.

Причиной же кончины стала простуда, молниеносно перешедшая в двухстороннее воспаление легких. Павлов в близость смерти не верил, шутил с внучками, общался с учениками все время, что был в сознании, описывал свои ощущения. К вечеру 26 февраля 1936 года врачи констатировали дальнейшее распространение пневмонии, падение температуры, ослабление сердечной деятельности у 86-летнего пациента. Около 22 часов Павлов впал в состояние коллапса, из которого врачи вывели его с большим трудом. Повторный коллапс в 2-45 в ночь на 27 февраля оказался роковым. Конечно, при современных эффективных лекарственных средствах – антибиотиках и сульфамидных препаратах ученого удалось бы вылечить.

В «Доме науки» висит копия этой работы. Это второй портрет академика работы Нестерова – динамичный, с перспективой. И Павлов, который успел стать личным другом художника, тут настоящий. Его характерный жест – сжатые во время энергичной жестикуляции кулаки – как воплощение предельной концентрации мысли и ума. Портрет получил одну из первых Сталинских премий в области искусства в 1941 году. Денежное вознаграждение составляло 100 тысяч рублей и выплачивалось за счёт личных средств вождя, которые он получал как гонорары за издание книг.

Из «Дома науки» туристов возвращают в мир мещанского уюта и отправляют погулять по яблоневому саду, осмотреть летний домик-веранду, баню и площадку для городков.

Январский яблоневый сад не имеет, конечно, очарования сада майского или хотя бы сентябрьского. Торчат себе яблоньки из снегов. Но так как тот январь был странным, мы увидели павловский сад застрявшим в осени.

В этом саду разрешается и даже рекомендуется читать все, что написано на заборе.

В глубине сада виден летний домик.

В саду нет яблок, но зато полно котиков.

Некоторые экспонаты выставлены под открытым небом.

Кстати, за домиком располагается современная площадка для городков – музей организует игры и сохраняет круг фанатов. Площадка заасфальтирована, с разметкой. А на заборе улыбается в седые усы сам Иван Петрович, бросавший биту с любой руки – он неистово рекомендует. Кстати, бросавших плохо он якобы называл «бабами».

Сейчас на эту площадку смотрит летний домик – судя по всему, он стал центром неформальной жизни усадьбы.

Со стороны главного дома он смотрится вот так.

А вот первое помещение, которое встречает нас в летнем доме. Тут попросили нацепить музейные тапки на лямках. Те, у кого зимние ботинки «45-го раздвижного» – сразу сочувствую. Бахилы были бы практичнее.

На стене фотографии семьи Павловых и Лидии Петровны – младшей сестры академика. Она была хозяйкой усадьбы до национализации 1918 года. Дом, кстати, ей вернули в 20-х годах, но она чуть позже его продала и, судя по воспоминаниям, жила в Москве.

Не знаю, сохранились ли воспоминания или фотографии интерьеров летнего домика, но все тут также сделано с любовью, как и в главном доме.

Одна комната – подсобка-кухня. Нам ее не показали, так как она вполне современная. А вот самое большое помещение в домике – как раз гостиная для мастер-классов и чаепитий с огромным столом в центре. Стол с самоваром, сахарной головой и фирменным вареньем из яблок сада Павловых. Нам сладостей не досталось – к зиме раскупили.

Из старинного – пианино.

А вот четвертое помещение в летнем домике – хозяйское. Оно вполне в духе Варвары Ивановны – высокая постель, детская кроватка, музыкальный инструмент и цветы. Вся комната – как послеобеденный сон – светлая и легкая. Словно войдет сейчас хозяйка, укачает младенца да и сама ляжет на высокую перину, а за окнами как 150 лет назад будет тихонько шевелить на ветру ветками яблоневый сад.

На этом экспозиция в летнем домике заканчивается. Смотрительница из-за отсутствия других туристов вывела нас в сад и показала хозяйскую баню по-белому…

… площадку для игры в крокет, который тоже любили Павловы…

… колодец, который пришлось засыпать якобы из-за безопасности, а на деле наверняка из-за пропажи в нем воды…

… и хозяйственные постройки. Кстати, сушилы, где хранили сено, удивили меня большими деревянными жалюзи – в нашей местности, которая чуть северо-восточнее, такого я не видела ни разу. Они видны в центральной части постройки.

На этом наш осмотр музея Ивана Петровича Павлова был завершен.

Отношение сотрудников музея к посетителям – на твердую «пятерку». Мы не оплачивали экскурсию, но каждый смотритель был рад разъяснить суть экспозиции, подсказать, обратить наше внимание на какие-то важные детали.

К сожалению, сувениров нами на кассе не замечено, как и путеводителя по музею, открыток или даже магнитиков. Яблочное варенье из павловского сада было уже распродано, сахарные головы в малом весе тут не предлагаются вовсе, а штука для семьи Павловых, очевидно, была культовая. Продавались какие-то скромные брошюры, содержание которых было неясно. Все они были за спиной вечно занятого кассира, которого надо просить об услуге взглянуть. Словом, потратить еще хоть две сотни рублей в музее нам не пришлось.

Музей однозначно рекомендуем к посещению – один из самых душевных среди «персональников». Так что случится быть в Рязани – найдите пару-тройку часов, чтобы узнать побольше о седом старичке из школьного учебника по биологии. Ведь мы знаем о Павлове вряд ли больше того, что он ставил опыты над собаками и был первым русским лауреатом Нобелевской премии. Если с вами будут дети, непременно берите их с собой – им понравится.