Чулково: терема, игристое и Левитан

В Нижегородской области таких богатых на исторические события местечек еще поискать. Без Чулкова мы бы не знали загадочную гору, на которой раньше жил Змей, а потом якобы являлся Всевышний. Без Чулкова у России не было бы своих игристых вин, хотя виноградники тут не растут. А еще без Чулкова у русской живописи не было бы левитановского Плёса. При этом здесь практически не бывает туристов.

Добраться до села Чулково в Вачском районе Нижегородской области очень просто: по старой Муромской дороге доезжаете до левого поворота на Вачу, но сворачиваете направо – в Федурино. Через 17 асфальтовых километров по полям, лесам и оврагам высокого окского берега вы будете у цели.

Село Чулково – старинное, как многие населенные пункты этой земли. Местные считают, что в стародавние времена название селу дал боярин или воевода Чулков. Он возглавлял русское войско, стоявшее на этих высотах то ли с дозором, то ли поджидая татар, чтобы нанести им удар. Думается, что история на самом деле хитрее и тоньше. Те татары, может, и получили по заслугам за свои набеги, но имя местечку дали именно они, а не боярин.

«Чүл» – по-татарски «пустынное, нежилое место, пустошь». А если вы настаиваете на чулочно-носочной теме, то  есть и татарская «чулга» – «портянка, обмотка, чулок».

В XIX веке владельцами этой деревни и окрестностей были Голицыны. Кстати, не следует путать это муромское Чулково с Чулковом гороховецким – князья владели именно этим селом. Сами Голицыны, конечно, тут вряд ли появлялись, так как дышали тонкими эфирами столиц. Но я неоднократно сталкивалась с информацией краеведов о том, что где-то рядом с Чулковом был барский хутор. А хутор в понимании тех времен – это барский дом, службы, хозяйство и домики работников. При этом местоположение хутора никто не описывает. И на картах XIX века хутор тоже не обозначен. Да и в списке населенных пунктов, входящих сначала в приход Липовицкого погоста, а в конце XIX века – в Чулковский, этот хутор вовсе не упоминается. В перечне исчезнувших хуторов Муромского уезда в статьях Муромского музея он тоже не описан. Возможно, этого хутора и не было вовсе! А барский дом, в котором мог жить управляющий, стоял в самом Чулкове.

Примечательно, что в центре Чулкова, где сейчас стоят два богатых крестьянских терема, о которых мы расскажем позже, есть 200-летние посадки лип. Возможно, они и окружали барский дом. Место – отличное: гора с прекрасными видами на окские дали. И, очевидно, ничего кроме лип с тех пор до наших дней не дошло. А жаль, потому что тут разворачивались потрясающие по своему романтизму и судьбоносности для российского виноделия события! Хоть кино снимай!

Наверное, этот рассказ мог бы быть зачитан как раз под этими старыми деревьями под спрятанную в бумажный пакетик бутылочку игристого «Лев Голицын». Мы зимой 2019 года как раз с такой сюда и приезжали.

А за 151 год до нас, в конце 1860-х годов в Чулкове лично появился молодой блестящий барин Лев Сергеевич Голицын (1845 – 1915). Наверняка, его сельский быт был каким-то образом обустроен, так как приезжал он потом сюда еще не раз.

Представитель древнего княжеского рода окончил Сорбонну и в 1864 году вернулся в Россию. Здесь он поступил на юридический факультет Московского университета, где активно изучал римское право и выбрал для себя профессорскую стезю. Но в 1868 году умер его отец – владелец 3166 душ в Муромском уезде Сергей Григорьевич Голицын. К этому времени крепостного права уже не было, но вопрос земли стоял остро, и его следовало уладить.

Князь был человеком многосторонним: подготовка к университетским испытаниям и оформление наследства наложились на увлечение археологией на окских берегах и явление в муромском обществе. Ум и происхождение молодого барина сблизили его с первым дворянином уезда – предводителем Дмитрием Петровичем Засецким (1836 – 1881), чей дом был открыт для лучших представителей местного света. Лев Сергеевич во многом был в отца – высокий, атлетического сложения, с приятным басом и умением занимать и веселить общество. Такой умница мог обаять даже обитателей мертвецкой. Поэтому он всем понравился и с удовольствием стал бывать как в городском доме Засецких в Муроме, так и в имении Дмитрия Петровича в сельце Черновском, неподалеку от Филинского.

Стоит ли удивляться, что хозяйка дома Засецких – княжна Надежда Захаровна (1838 – 1882) – с восхищением смотрела на молодого гостя? Она была дочерью грузинского князя, генерала армии и владельца земли в южном Крыму Захара Семеновича Херхеулидзе. К 1868 году у нее уже было несколько детей от Засецкого, роль супруги предводителя уездного дворянства и прочая муромская тоска. И горячая грузинская кровь дала себя знать: Надежда Захаровна, будучи на семь лет старше Голицына, окунулась в роман с ним. Не исключено, что и чулковский дом принимал у себя влюбленную гостью.

Разумеется, это вылилось в скандал, которого муромское общество еще не знало.

Засецкий, узнав, что его предводительское чело украсилось рогами, отказал Голицыну в доме и публично высказался о нем, как о недостойном человеке. Вслед за этим последовал вызов на дуэль от Льва Сергеевича. Засецкий ответил отказом – мол, пожилая матушка не велит стреляться, плачет и валяется у него в ногах, а жизнь матери для него превыше всего. На самом деле, есть в этом и доля лукавства – все знали, что Голицын прекрасно стреляет.

Тогда князь изложил вызов на дуэль в письме, ответ на которое написал даже не сам Засецкий, а его управляющий – мол, оставьте барина в покое.  Лев Сергеевич продолжил этот цирк, ответив управляющему от имени кучера Ивана и сделав обидные приписки. Итог Голицына не устраивал: Засецкий не давал развода и не желал сделать свою жену вдовой. Более того, предводитель обзавелся охраной, которая должна была его уберечь от сумасшедшего Голицына.

И даже случай на окской переправе у Мурома не привел к дуэли. Случайно оказавшись на переправе двумя экипажами, чтобы ехать в свои имения Чулково и Черновское, Голицын и Засецкий мирно воспользовались паромом. Однако оказавшись на тракте, устроили гонки на экипажах, в ходе которых князь Голицын Засецкого не только догнал, но и выпорол его кучерским хлыстом.  Последовал суд, в котором Голицын не отрицал вины. В итоге позже ему пришлось отказаться от карьеры предводителя, которым его уже избрало восхищенное широтой его натуры муромское общество. Но была и награда – влюбленные вместе уехали за границу. Надежда Захаровна оставила детей мужу.

В августе 1871 года у любовников родилась дочь Софья, а в 1876 году – Надежда.

По российскому законодательству эти девочки были записаны на фамилию законного супруга их матери, то есть стали Засецкими и получили его отчество – Дмитриевны. Причем сами дети были увезены Голицыным и воспитывались в суздальском имении его сестры и в варшавском доме его матери, то есть у родных тёти и бабушки. Позже, в 1890 году, Лев Сергеевич добьется для них статуса «воспитанниц» и права ношения его фамилии, но без отчества, титула и права на наследство. Хотя отчество «Львовны» у них тоже иногда встречается.

Голицын продолжил приезжать в Чулково. В 1870-х годах он познакомился ближе с четой Уваровых, которые тоже были муромскими помещиками и профессионально занимались археологией. Голицын подключился и к их раскопкам. Он даже открыл ряд стоянок каменного века по берегам Оки от Чулкова до Мурома.

Интересно другое – влюбленные все же расстались после рождения дочери Надежды в 1876 году, а в 1878 году Голицын помог Надежде Засецкой решить ее финансовые трудности и купил у нее часть ее отцовского наследства в Крыму. Затем он выкупил и остальные крымские земли Херхеулидзе. В 1882 году Засецкой не стало.

А Голицын стал виноделом и даже женился в 1883 году. Об этом тоже много говорили – свет был в курсе скандальной ситуации князя. Но красавец и бонвиван ничуть не терял в глазах дам. Ему было 38 лет, он знатен, умен и красив. Его избранницей стала богатая старая дева – 27-летняя графиня Мария Орлова-Денисова. Кто-то злословил, что князю были нужны ее деньги, которые он получили и сразу пустил в виноделие. А кто-то уверял общество, что у супругов, может, и нет горячей страсти, но есть уважение и крепкая дружба – с годами это ценится больше, как хорошее вино. Как бы там ни было, ребенка Мария Михайловна мужу так и не родила. Остались воспоминания, что княгиня была горбата. Правда, на фотографиях это незаметно – возможно речь шла все же не о горбе, а о некотором искривлении спины.

Высаживая до 600 сортов винограда, Голицын применял только классическую шампанскую технологию, которая предполагает вторичную ферментацию вина в бутылке. Она используется на предприятии по сей день. За последующие два десятилетия голицынские вина получили международное признание и собрали внушительную коллекцию наград на российских и зарубежных выставках в Москве, Ялте, Харькове, Луисвилле, Нью-Орлеане, Париже и Бордо. В 1896-м «Новый Свет» подавали на торжествах по случаю коронации Николая II, после чего всю партию переименовали в «Коронационное». А в 1900-м новосветское игристое предыдущего года урожая получило гран при на Всемирной выставке в Париже, одолев в слепой дегустации лучшие вина именитых шампанских домов… Могло ли все это быть без чулковской истории?

Надо сказать, что муромская земля сыграла в жизни Голицына еще одну роль – грустную. Его старшая дочь София (1871 – 1913) была выдана в 1892 году замуж за князя Николая Николаевича Трубецкого (1864 – 1935) и стала матерью шестерых детей. Однако в возрасте 42 лет, находясь в муромском имении мужа, она утонула. Судя по июльской дате трагедии, это случилось во время купания или лодочной прогулки. Других подробностей найти не удалось. Кстати, древний народ мурома, который растворился в местных и изучался, в том числе, Львом Сергеевичем, очень почитал воду. Смерть в воде считалась особой судьбой.

Не исключено, что это горе подкосило князя. В 1913 году Голицын заболел и перестал сопротивляться финансовым трудностям. Он принял решение подарить императору часть своего имения Новый свет с землей (113 га), коллекцией вин, заводом шампанских вин и подвалами. Собственная коллекция вин князя Голицына из Нового Света (свыше 50 тысяч бутылок) содержала иностранные вина и марки Нового Света. Император подарок принял. В 1915 году князя не стало…

Помянув добрым словом господина Голицына, можно осмотреть построенные, возможно, на месте барского дома крестьянские терема на каменных подвалах. Их описаний мы не нашли совсем. Думаю, дома были построены в конце XIX – начале XX века.

Первый из них, который вы увидите, выходит своим крыльцом прямо на центральный перекресток села – у магазинов – и вмещает в себя почту и аптеку. Имя владельца дома неизвестно.

Светелка над крыльцом выходит на южную сторону. Из ее спаренного окна можно было видеть всех гостей дома.

Резьба, конечно, грубовата и явно в крестьянском вкусе, не модерновая. Но в остальном дом вполне выдержал стиль: полная асимметрия, окна разные по размерам, резные пояса и подзоры, балкончик, боковая веранда-башенка, переходы от одного этажа до двух с мезонином. И даже наличники на разных этажах свои.

Это западная часть дома купается в солнце после обеда и до заката. Наверняка этот фасад выходил в сад и в нем – тихие спальни, территория частной жизни. Здесь нет окон второго этажа и вычурных деталей.

Башенка с верандой-беседкой завершается «щипцом», то есть шпилем. Но ее северное теневое расположение с выходом на липовую аллею сыграло злую шутку – тут мало солнца и отсыревшее от снега или дождя дерево не просыхает. Поэтому покосившаяся башенка уже утратила многие из своих элементов и держится только на честном слове да на кирпичных столбах.

А это восточный, наиболее парадный фасад дома, обращенный на улицу. Тут большие комнаты залов, игра объемов и этажей, балкончик, а также башенка-веранда, то есть все, чем так хотелось гордиться хозяину.  У нас есть и зимний, и летний вид.

Побывать внутри удастся, если учреждения в доме работают. Но это ничем не порадует эстетов – внутри все утрачено и зашито старой фанерой… Наверняка раньше вокруг этого дома цвели не только мальвы…

Ряд лип продолжается с некоторыми перерывами до следующего терема, будто территория была в одних руках. В одном из перерывов – то ли церковная сторожка, ставшая на какое-то время молельным домом,  то ли здание имевшее отношение к одному из теремов. Больно уж модерновый домик.

За ним в глубине, за липами, которые здесь стоят уже не просто в ряд, а квадратами,как в барском парке, проглядывает краснокирпичный хозяйственный корпус. Основательный такой, двухглазый, с широко распахнутыми растесанными окнами. Был ли он ровесником теремов или старше – неизвестно.

Отсюда же, с улицы становится виден тыл второго терема.

Этот тоже построен в традициях модерна, но видно, что его хозяин – богатый крестьянин-сундучник Тулупов – побогаче соседа. Общий объем – в два этажа, с переходом в угловой башне на третий этаж! У терема также все фасады ассиметричны и не похожи друг на друга, но парадных явно два: один – на церковь и второй – на главную для него улицу и Оку.

Видно, что утрачен балкончик в башне, не заметно следов веранды. Если она была, то, скорее всего, как раз с тыла, в тенистом саду, где теперь к дому примыкает двухэтажная глухая пристройка. Видно, что у этого домика совсем другой характер – окна первого этажа меньше и не так парадны. Возможно, там был кабинет хозяина, столовая и прочие повседневные помещения, как в тереме Погорелово. А вот окна второго этажа уже высокие, парадные. Между тем, именно второй этаж считался частным – там были как залы, так и спальни.

На башне терема сохранилось украшение из металла. У костромских теремов «карусель», шпили и флагштоки были традиционно из дерева, но в краю мастеров по металлу иначе быть не могло.

Занимались Тулуповы сундучным ремеслом. Сундуки до середины ХХ века были весьма необходимым предметом в домашнем хозяйстве. В старину в них хранили вещи и одежду, так как платяных шкафов в обиходе еще не было. Каждая приличная невеста должна была иметь свой сундук, в котором хранилось приданое. От моли вещи прокладывали душистыми травами – полынью, пижмой, мятой или подкладывали сушеные мускусные хвостики выхухоли.

Сам сундук сколачивался из твердых сортов дерева и обязательно обшивался полосами тонкого металла – для красоты и крепости. Дополнительно сундуки раскрашивали и покрывали лаками – это уже служило удорожанию вещи и радовало хозяек. Чулковские сундуки свозили из села вниз, к Оке, грузили на расшивы и везли на ярмарки в Макарий, где они конкурировали с сундуками лысковскими, а позже – в Нижний Новгород. Вверх по Оке сундуки уходили в Москву.

Конечно, может, Тулуповы и начинали как мастера по изготовлению сундуков, но разбогатели они, когда стали скупщиками. То есть Тулупов собирал мастеров-надомников, чья работа ему нравилась, закупал и раздавал им материал для работы, а позже забирал готовые изделия для продажи. Мастера получали свою долю за работу. А на сдачу, как говорится, богател скупщик, обладавший коммерческим талантом.

Но времена были совестливые, и  Тулупов предложил крестьянской общине Чулкова поставить каменный храм. Все расходы взял на себя, попросив односельчан помогать возить доставляемый по Оке кирпич с берега на гору – в Чулково. Церковь в честь Воздвижения Животворящего Креста Господня (Сретенская) была освящена в 1897 году.

Думается, что по совести ставить себе деревянный терем Тулупов начал после воздвижения храма. Дом прямо сориентирован на храм – Тулуповы могли креститься, просто выглянув в окно.

Строился ли первый терем тоже Тулуповым для, например, взрослого сына и его семьи или дельного зятя и дочки – неизвестно, но могло бы быть версией. Что вообще стало с Тулуповым  и его семьей после революции – тоже для нас секрет. Наверняка, их не пожалели революционеры, как и священника храма, который был арестован и сослан на Соловки, где и погиб. Правда, на стеле павших за Победу в Великой Отечественной войне сразу несколько Тулуповых – прямых потомков или родственников купца-сундучника.

Сейчас в этом тереме располагается сельсовет. В будние дни можно попроситься внутрь, если не откажут. Ну, а по выходным дверь традиционно закрыта.

От крыльца видно, что у дома был обширный двор. И хоть забор не сохранился, каменные хозяйственные постройки еще обрисовывают прежний размах. Эти здания тоже еще служат людям – старая кладка подновляется белым кирпичом и штукатурится.

Сюда же выглядывает замеченное нами от церковной сторожки кирпичное здание. Во двор терема оно смотрит воротами.

Из самой деревни плохо видны окские дали – для этого надо выбраться из села на прибрежные холмы коренного берега. И тогда перед вами раскроются речные панорамы.

В 1888 году компания из трех художников – Исаака Левитана, его друга Алексея Степанова и любимой Софьи Кувшинниковой – высадилась с рязанского парохода под Чулковом. Левитан искал виды, и чулковский берег ему очень понравился. Однако задержаться тут не получилось.

Вот цитата из рассказа Софьи Кувшинниковой, записанного Сергеем Глаголем в 1907 году незадолго до ее кончины:

«…Пробовали остановиться в селе Чулкове, но долго там не ужились. Очень уж дико отнеслось к нам население, никогда не видевшее у себя «господ». Они ходили за нами толпой и разглядывали, как каких-то ацтеков, ощупывали нашу одежду и вещи. Когда же мы принялись за этюды, село не в шутку переполошилось.

– Зачем господа списывают наши дома, овраги и поля? К добру ли это и не было бы какого худа?

Собрался сход, почему-то даже стали называть нас: лихие господа. Все это действовало на нервы, и мы поспешили уехать. Спустились до Нижнего, перебрались на другой пароход и стали подниматься по Волге, но все-таки как-то не тянуло нигде приставать… Наконец добрались до Плеса».

Вообще, крестьянам было, чего бояться. Отмена крепостного права с последующими барскими выкрутасами и условиями по выделению земли, преподали крестьянам горькие уроки. Не исключено, что и князь Голицын, вступая в наследство в конце 1860-х, не явил чулковцам пример щедрости и благотворительности. А земля в окрестностях Чулкова полна неудобиц – овраги, балки. Потому попытка нарисовать окрестности Чулкова напоминала крестьянам работу межевателей и землемеров. Ну, как версия, по крайней мере.

А вот по другим воспоминаниям, виновата в спешном отъезде художников из Чулкова единственная дама в компании – Софья Кувшинникова. Не столько вид треногих мольбертов смутил крестьянство, сколько вид дамы без головного убора в компании двух мужчин.

Вот как описывает эти левитановские этюды в Чулкове писатель Константин Паустовский в своем рассказе:

«Солнце садилось в полях за глинистым косогором. Мальчишки гоняли красных от заката голубей. На луговом берегу горели костры, в болотах угрюмо гудели выпи.

В Чулкове было соединено все, чем славилась Ока, – вся прелесть этой реки, “поемистой, дубравной, в раздолье муромских песков текущей царственно, блистательно и плавно, в виду почтенных берегов”.

Ничто лучше этих стихов Языкова не передает очарования ленивой Оки.

На пристани в Чулкове к Левитану подошел низкий старик с вытекшим глазом. Он нетерпеливо потянул Левитана за рукав чесучового пиджака и долго мял шершавыми пальцами материю.

– Тебе чего, дед? – спросил Левитан.

– Суконце, – сказал дед и икнул. – Суконцем охота полюбоваться. Ишь скрипит, как бабий волос. А это кто, прости господи, жена, что ли? – Дед показал на Кувшинникову. Глаза его стали злыми.

– Жена, – ответил Левитан.

– Та-ак, – зловеще сказал дед и отошел. – Леший вас разберет, что к чему, зачем по свету шляетесь.

Встреча не предвещала ничего хорошего. Когда на следующее утро Левитан с Кувшинниковой сели на косогоре и раскрыли ящики с красками, в деревне началось смятение. Бабы зашмыгали из избы в избу. Мужики, хмурые, с соломой в волосах, распояской, медленно собирались на косогор, садились поодаль, молча смотрели на художников. Мальчишки сопели за спиной, толкали друг друга и переругивались.

Беззубая баба подошла сбоку, долго смотрела на Левитана и вдруг ахнула:

– Господи Сусе Христе, что ж эго ты делаешь, охальник?

 Мужики зашумели, Левитан сидел бледный, но сдержался и решил отшутиться.

 – Не гляди, старая, – сказал он бабе, – глаза лопнут.

 – У-У У, бесстыжий, – крикнула баба, высморкалась в подол и пошла к мужикам. Там уже трясся, опираясь на посох, слезливый монашек, неведомо откуда забредший в Чулково и прижившийся при тамошней церкви.

– Лихие люди! – выкрикивал он вполголоса. – Чего делают – непонятно. Планы с божьих лугов снимают. Не миновать пожару, мужички, не миновать бяды.

– Сход! – крикнул старик с вытекшим глазом. – Нету у нас заведения картинки с бабами рисовать! Сход!

Пришлось собрать краски и уйти.

В тот же день Левитан с Кувшинннковой уехали из слободы. Когда они шли к пристани, около церкви гудел бестолковый сход и были слышны визгливые выкрики монашка:

– Лихие люди. Некрещеные. Баба с открытой головой ходит.

Кувшинникова не носила ни шляпы, ни платка.

Левитан спустился по Оке до Нижнего и там пересел на пароход до Рыбинска. Все дни он с Кувшинниковой просиживал на палубе и смотрел на берега – искал места для этюдов».

Уехав из Чулкова, художники открыли для себя чудесные виды Плёса, где и остались. Нельзя сказать, что тамошние крестьянство отнеслось к ним добрее, но левитановская компания сняла жилье и вполне себе обустроилась. В итоге Левитан провел в Плёсе три чрезвычайно продуктивных летних сезона (1888—1890).

А Чулково осталось в его творчестве всего одной работой – больше Левитан написать не смог.

Вачские краеведы сопоставили этюд на местности и нашли этот вид.

А мы решили спуститься из Чулкова к Оке и доехать до весьма легендарного места под Чулковом. Спуск этот очень старый, многовековой, местами мощеный белым камнем, но большей частью разбитый. Поэтому на простой легковушке здесь надо соблюдать максимум осторожности.

После спуска в пойму Оки вы оказываетесь в лугах с озерами старицами, старыми ветлами, протоками и паутиной грунтовок.

По правую руку у нас остался высокий коренной берег, на котором и стоит Чулково. Когда у храма была колокольня – ее наверняка было видно словно маяк.

Но мы держали курс на гору Городину, которую еще называют Красным курганом, Княжьей горой и горой Дины. Да, вот так много имен у места. Вон она – вдалеке.

Выдающийся вид горы многие принимали и продолжают принимать за старое городище или погребальный курган татарских войнов и как вариант – дочери татарского мурзы Дины. Но на самом деле в период всплеска голицынских и уваровских археологических раскопок  тут не было найдено никаких признаков поселения или погребения. Гора – это геологический останец междуречья Оки и реки Тужа. Правда, это местечко наверняка было связано с каким-то старым культом и чаще всего попадаются упоминания культа Змея, который жил в этой горе и умел не только ползать, но и летать.  И тут вспомнилось житие святых Петра и Февронии, в котором упоминается летающий Змей, который летал к княгине, принимал облик ее мужа и пытался соблазнить ее. Этот Змей изображен даже на клеймах иконы святых. Неужели мифический Змей жил под Чулковом?

Можно даже вспомнить современный памятник святым в Жайске, который тоже связан с Петром и Февронией. Там святые стоят на ладье, которая сама по себе – вполне змей.

Змеи для этой лесистой и овражной местности – вполне обычные жители. Их даже на наличниках весьма много. Ужи-господарики – традиционные обереги хозяина дома и его достатка. Говорят, в старину молодежь отмечала особые дни широкими гуляниями на Городине с угощениями и хороводами, которые так напоминают хвост Змея.

Правда, исторически подтвержденные факты, связанные с этим местом, рассказывают другие истории.

Якобы в XVII веке в этих муромских краях жил беглый крестьянин из Юрьевского уезда Данила Филиппов. Он должен был быть забрит в рекруты, но сбежал и поселился в этих окрестностях. В один из дней Филиппов поднялся на гору, где к нему сошёл и в него воплотился сам Господь Саваоф. После этого неординарного события Данила Филиппов уехал в Кострому, где и начал проповедовать новое учение. Он отрицал необходимость священных книг и учил, что для спасения души нужна только одна «книга» — Святой Дух. Поэтому он собрал мешок священных писаний и утопил их в Волге. Последователям он рассказал, что общаться с Богом можно просто и напрямую – через молитвенные радения. Тема в те времена стала популярной и хлыстовство считалось сектантской верой, а потому преследовалось. Прожил Филиппов 99 лет и перед столетием скончался, хотя последователи уверены, что вознесся. Был у него и преемник – муромский крестьянин Иван Тимофеевич Суслов, которому Данила Филиппов «дал божество» и сделал его «христом». Власти в 1716 году постарались даже уничтожить его прах, а вот хлыстовство жило намного дольше. Известный писатель Мельников-Печерский, будучи чиновником, изучал это явление в XIX веке.

Говорят, на горе долго сохранялся колодец, к которому ходили хлысты и брали там воду, бросая в замен золотые и серебряные монеты. Сегодня в это может поверить только двоечник по географии – на горе не может быть источников воды. Зато под ней – река и болотная местность.

Мы объехали гору со стороны Оки – Городина вытянулась, словно какой-то гигантский Змей.

Бока ее покрыты травой.

Мы переехали мелкий брод и подобрались к горе со стороны Бобынино – там кругом заросли и почти болотная топь, среди которой стоят вековые ветлы.

Поэтому если у вас нет страсти исследовать местность и вам надо сразу на вершину – то найдите нужный поворот в самом Чулкове и езжайте, не спускаясь в речную долину – там есть грунтовка.

Нам кажется, что вид с горы осенью будет лучше летнего, и мы уже запланировали вернуться. Ну а тот вечер под Чулковом мы завершили пикником с видом на Городину у озера Шарьма.

Ясное дело, кусочек хлеба был оставлен Змею и его маленьким соседям – традиционно.

Рекомендуем Чулково к посещению однозначно. Тем более, что по дороге из Чулково в Федурино будет поворот на Яковцево, где история местных героев может дать фору похождениям князя Голицына. А вот если вы из Яковцева поедете в Жайск, то считайте, что сакральный высокий окский берег вам воистину открылся.