Тут народ взялся писать, что ноябрь — не месяц, а унылейшее тридцатидневное *амно.
Мол, темно, сыро, голодно, депрессивно, поддувает и волкИ.
Ну никак жить во всем этом нельзя.
А я вам скажу, что ноябрь — прекрасен.
Потому что именно он сакрален, а не по-павлиньему яркий октябрь или цветущий май, или хрустящий морозный февраль.
Они все понятны в своей красоте. А вот ноябрь — красив неочевидно. И тем чудесен.
Ноябрь — месяц-колдун.
Он вовсе не то, чем кажется.
Он накрывает нас ранними тягучими сумерками, как фокусник прячет в цилиндре кролика.
Он всюду развешивает старую пыльную тюль затяжных поздних дождей.
Он щиплет нас за носы и щеки первыми морозами и колет яркими звездами, словно спрашивая, готовы ли мы к холодам на ближайшие пять месяцев.
Он всегда неожиданно достает из своих серых туч-карманов снегопады и солит нас снежинками — готовит для подачи на зимний стол.
Он кутает города в пуховое покрывало поздних туманов, а села и деревеньки — в ватное лоскутное одеяло горького печного дыма.
Его ветер, как бешеная баба, отчаянно месит тесто предзимних штормовых туч и скупо кидает в него бледный желток слабого солнца.
Ноябрь, как никто другой, знает рецепт вафельного хруста первого льда.
Этот месяц как бы намекает, что наступает пора бережной траты того тепла и добра, которое каждый из нас собрал за лето.
Это пора тихих теплых слов, уютных кофт, подоткнутых под ноги пледов, горячего глинтвейна или чая с бальзамом.
В ноябре надо смотреть уже не в холодное небо, а на согревающий огонь и непременно внутрь себя. Замереть и оглянуться, прислушаться и все понять.
В том числе, понять ноябрь, который убаюкивает нас, уговаривает на зиму, как заботливая сиделка успокаивает буйного помешанного с еще летним пульсом.
Вот за это я люблю ноябрь.