Это было очень странное совпадение. В день рождения Александра Сергеевича Пушкина мы оказались проездом в Рязанской губернии и так уж и быть – заглянули в пушкинскую вотчину, где произошла одна из самых пугающих семейных трагедий поэта. Там не бывает туристов, а от жуткой истории XVIII века не осталось и следа, но кое-что можно рассмотреть.

Поэт упомянул своего прадеда по отцовской линии и тёзку Александра Петровича Пушкина в автобиографии: «Прадед мой был женат на меньшой дочери адмирала Головина, первого в России андреевского кавалера и проч. Он умер очень молод и в заточении, в припадке ревности или сумасшествия зарезав свою жену, находившуюся в родах».

Жутко и никаких подробностей. Гораздо больше можно было бы узнать из сохранившегося в архиве Преображенского приказа дела «О сержанте Преображенского полка Александре Петрове Пушкине, виновном в убийстве жены своей…», процитированного в работах биографов. Дело датировано 1726 годом, имеет около 300 страниц и осталось незаконченным. В деле находятся тексты допросов свидетелей и самого Александра Петровича, запись осмотра тела убитой жены, опись вещей московского дома Пушкина, его последние письма и завещания. Записи допросов сделаны различным почерком, в ряде случаев с многочисленными вставками и зачеркиваниями и, как пишут историки, читаются с большим трудом.  Наиболее интересным документом является «своеручное письмо» самого Александра Петровича, написанное им через месяц после ареста в феврале 1726 года и приложенное в писарской копии. Письмо большое, исповедального характера и содержит подробный рассказ обо всем происшедшем, начиная с помолвки. Исследователи приводят довольно большие фрагменты документа. Из них видно, что писал бумагу нездоровый человек, страдавший минимум манией преследования, паталогической подозрительностью и ревностью.

Мы эту историю знали, но составляли маршрут по Рязанской области совсем с другой целью. А раз уж ехали мимо – заглянули. И внезапно вдруг вспомнили, что на дворе день рождения поэта, и очень удивились такому совпадению.

Село Истлеево в старину называлось благозвучнее – Дикое Поле, потом Ислеево или Богородицкое. Ислей – мужское имя то ли у мордвы, то ли у татар. И те, и другие тут жили и воевали. Сейчас село находится в Сасовском районе Рязанской области и не входит ни в один путеводитель. А в начале XVIII века Истлеево принадлежало прадеду Пушкина по отцовской линии – Александру Петровичу (между 1686 и 1692 — вскоре после 12 февраля 1726). Он был одним из пятерых сыновей стольника Петра Петровича Пушкина, служил в лейб-гвардии Преображенском полку и делал неспешную по тем временам карьеру: в 1718 году — солдат, в 1722 году — сержант, каптенармус (унтер-офицер, который ведал хранением и выдачей военного имущества).

Александр Петрович был небеден: имел земельные владения, унаследованные от отца, в 1713 году разделился с братьями, а в 1718 году по духовному завещанию своего двоюродного дяди Ивана Ивановича Пушкина получил большое имение, в которое входило и известное Болдино. Александру Петровичу принадлежали 1330 четвертей (то есть более 600 десятин) земли в целом ряде уездов — Московском, Коломенском, Рязанском, Зарайском, Дмитровском, Шацком и других. Более того, Пушкин владел домом в Москве, «в Троицкой слободе у неглининских прудов». Истлеево тоже было в том перечне имений.

30 ноября 1719 года Александр Петрович был «по любви» помолвлен с Евдокией Ивановной Головиной (1703 – 1725), дочерью сподвижника Петра I, вице-адмирала Ивана Михайловича Головина (1680 – 1737). Собственно, Пушкины и Головины уже имели родственные отношения, но их дальность и разветвленность семейств давала возможность и этому союзу. Наверное, и познакомились молодые на родственных раутах.

Иван Михайлович Головин

Невесте на время помолвки было всего 16 лет. Она была хороша собой и грамотна. Очевидно, 30-летнего Пушкина попросили подождать со свадьбой пару лет, с чем жених согласился. Благодаря написанному Александром Петровичем уже после жуткой трагедии собственноручному признанию, сохранившемуся в архивах, мы знаем такой эпизод из жизни молодых:

«…и быша сговорен <…> непрестанно бывал в доме тестя своего <…> и с женою моей всегда имел разговор, и по многим разговорам говорила мне покойная жена моя, что не будеши меня ты любити и станешь бити, и я в том, во уверение ей, написал ей своеручное письмо, и со клятвою в сохранение ея чести и в любви моей к ней и отдал ей, и дал в том верную поруку».

31 января 1721 года была сыграна свадьба. Торжество своим присутствием почтил сам Пётр I. Невеста приходилась родной племянницей по матери майору Степану Глебову (ок. 1672 – 1718) – любовнику первой жены Петра I, Евдокии Лопухиной (1669 – 1731), сосланной царём в монастырь. За четыре года до этой свадьбы Пётр Алексеевич лично пытал дядю невесты и приказал посадить его на кол посреди Красной площади в Москве, что и было исполнено. Но свадьбу это не омрачило – с кем не бывает.

Как потом напишет Александр Петрович, к свадьбе невеста оказалась «не девственна», но он её простил, и молодые жили в согласии. Пушкин служил, время с семьей проводил редко, но метко: историки насчитали аж четырёх детей в семье – дочь Марию (родилась 25 декабря 1721 года), сына Льва (родился 22 февраля 1723 года) сына Михаила (или Давида, родился 6 сентября 1724 года, но умер уже в июле 1725) и ещё одну Марию (родилась летом 1725 года, но умерла в 1728 году). Во время служебных отлучек мужа Евдокия Ивановна с детьми жила в доме отца в Москве. Там она пользовалась всеми удобствами жизни в кругу родных ей людей и богатого дома. А муж тем временем, все чаще болел: в 1723 году около шести месяцев лежал в горячке, в 1725 году страдал «сердечной болезнью» и «кровавой рвотой», а после смерти Петра I в том же году Пушкин «зело много плакал» и страдал «тоской». От тоски накатывала на него перемена настроения и, видимо, данное невесте слово не бить ее он не сдержал. Уже через два года со свадьбы – в 1723 году – Евдокия Ивановна вернула мужу «гарантийное письмо», что он не будет ее бить. Это Пушкин воспринял как оскорбление и остуду любви.

Подробно описал Александр Петрович свою встречу с женой зимой 1725 года после долгой разлуки:

«И покойная жена <…> жила еще в доме у отца своего на китайском дворе. И поехал в дом к отцу поутру рано <…> и еще жена моя спала, и когда я вшед к ней в спальную палату, встала и села на постеле, якобы со многова сна, ниже что мне ответствует и не говорит <…> И встав с постели, стала с окна писма убирать, а какие того я не посмотрел, и замкнула в шкатулку свою <..> и стала у окошка. И зело стало мне печально, видя ее весма отмену <…> ко мне».

Замечает он и то, что в спальную палату к жене пришел «казначей Васька Степанов, волосы напудря и мундир переменив, уже кафтан имея васильковый и пуговицы серебряные». На вопросы жены, не ревнует ли он «к помянутому казначею», он отвечал:

«Ты мой нрав знаешь, я что не ревнив, толко <нрзб.> и береги души своей, как престать суду божью, мне за душу твою не ответствовать, то как хочешь, только чтоб я не видал…».

Правда, деланное равнодушие мужа тут же сменилось безудержным гневом:

«И я его, Васку, <…> высек плетьми на конюшне <…> и как я ево бил, она, жена моя, кричала мне в окно, что убьешь ты до смерти ево и будешь сослан также на каторгу, как Василий Головин».

Летом 1725 года Александр Петрович решил вывезти семью в свое имение Истлеево, чтобы жить барином в спокойной обстановке.

Современная дорога в Истлеево ведёт уже не так, как та, по которой въехало в имение семейство Пушкиных. Но поля до сих пор помнят старый тракт – грунтовая дорога в точности повторяет старинную. По ней до сих пор ездят!

Вдоль старой дороги и начинается улица. Есть на ней и жилые дома, и брошенные, встречаются из старого кирпича.

Тут мы увидели примечательный домик с советской парковой скульптурой в палисаднике. Если верить в знаки, то это и есть самый настоящий знак. Забытая здесь жертва трагедии Евдокия Ивановна въезжала в Истлеево с младенцами на руках. Обратно в Москву она проезжала как раз мимо этого места уже в гробу.

Село стоит на небольшом холме, поэтому чуть выше дорога замощена белым камнем – для удобства приезжающих. Мощение аккуратное. Там, где мы видели подобное, оно датировалось примерно серединой XIX века. Здесь – неизвестно.

Далее дорога пересекает ручей, и тут открывается ровное незастроенное место. Судя по старым картам, тут в XVIII веке стояла церковь, и по правилам тех лет храм и барский дом ставились рядом.

И действительно, после мостика слева стоит поклонный крест – на месте Казанской церкви, которая была построена в 1761 году, то есть уже после Александра Петровича.

Пушкинский дом, скорее всего, был деревянным. В нём семейство и поселилось в июле 1725 года. Евдокия Ивановна была хорошей хозяйкой, сумела наладить быт для довольно большой семьи, в которой было четыре малыша, и имела добрые отношения с прислугой. Вот как пишет о жизни в деревне сам Александр Петрович:

«…и забавы, почитай, себе никакой не имел, толка больше читал книги и отдавал долг богу моему, вечерне и заутрени всегда были, уже сердце мое больное гибель оною слышало…».

Судя по датам, здесь Пушкины схоронили сына, но Евдокия Ивановна опять ждала ребенка. Её очень волновало состояние здоровья мужа. Любопытное свидетельство соседа по имению Богданова: в церкви, когда Пушкин, «стоя у клироса, стал плакать», то и жена его, «глядя на него, стала плакать и, призвав его, Богданова, стала говорить, что с ним сделалось, что он плачет и в лице переменился, думаю де ево испортил оного села Устья дьячок Лукьян» за то, что Пушкин «того дьячка грозился бить…». Евдокия Ивановна прибегла к народным средствам – поила мужа травами, приглашала в дом знахаря, которого муж считал «колдуном».

А Александр Петрович  все больше демонстрировал душевное нездоровье.  Он злился на жену, что она излишне добра к крестьянам, и за неимением казначея Васьки подозревал супругу в блуде с крестьянами. В остальном Пушкину было «зело <…> тошно», он писал, что «сердце замирает», он боится своих людей, хочет уехать из имения:

«Декабря десятого числа, встав поутру рано, велел лошадей оседлать верхом <…> и, взяв с собою денег и простися с женою моей и детьми, намерен был уехать <…> и уже <…> в дому моем и к полку не быть, и хотел уехать, куды бог путь покажет».

Последнюю неделю перед убийством жены, охваченный внутренним страхом, он постоянно выезжает из дома, то в соседнее свое село Устье, то к соседу «куму» Богданову, непрестанно посещает церковную службу, молится, плачет, прощается с детьми.

Подозревая слуг в злом умысле, он приказывает взять их «под караул», заковать «в железо», но через день-два под влиянием жены, «опамятовавшись», велит их освободить. При этом бояться крестьян не было резона. В показаниях его соседа А. С. Богданова сообщается, что Пушкин просил его поехать в город Шацк и просить у командиров драгун «для провожания его», так как крепостные люди хотят его убить. Богданов же отвечал, что командиры станут смеяться, «что де людей своих боишься», и драгун не дадут. Он приводит свой ответ Александру Петровичу: «За что де людям твоим убить тебя до смерти, что они от тебя ни токмо биты не бывали, и они ж у тебя не голодные и не наги, про то ты и сам ведаешь, и бить тебя им до смерти не за что».

В последние дни перед убийством, Пушкин был особенно неспокоен. Он много раз отправлялся колесить по округе и велел беременной жене ездить с ним. В показаниях соседа Богданова приводится такая деталь: «И стал Пушкин говорить жене понести образ до церкви, а она ему, Пушкину, говорит, чтоб де пеша с собою не брал ее, того ради, что она чревата, и за дальностью церкви…».

14 декабря 1725 года Евдокия Ивановна, чуя беду, послала с нарочным письмо брату мужа Федору Петровичу Пушкину, который жил помещиком неподалеку. Текст письма тоже имеется в архивном деле:

«Государь мой, Федор Петрович, доношу тебе, брат ваш Александр Петрович в жестокой болезни, от которой не чаем животу ево спасение, изволь не мешкая, к нему в шацкую деревню в Ислееву <…> У подлинного пишет Авдотья Пушкина…».

17 декабря началось как многие другие дни. С утра Александр Петрович с женой были в церкви, после службы попросили прощения у своих крестьян. После обеда легли спать и заперли дверь, чтобы им не мешали. Через некоторое время Пушкину сквозь дрёму показалось, что около их кровати стоит «колдун» — мужик Ананий. Пушкин в гневе стал кричать, как смел мужик войти к ним в опочивальню. Вот как Александр Петрович сам писал об этом страшном часе:

«Зело стало мне тошно без меры, пожесточалось сердце мое, закипело и как бы огонь, и бросился я на жену свою <…> и бил кулаками и подушками душил <…> и ухватил я кортик со стены, стал ея рубить тем кортиком…».

Нянька детей услышала крики, позвала слуг, те выломали двери. Александра Петровича обезоружили, и его припадок сразу прошёл. Впоследствии, в своей «исповеди» он писал:

«И до того моего злого часу, умыслу ко убивству жены моей от меня не было <…> и такое убивство жены своей <…> в беспамятстве учинил…».

Изрубленную и истекавшую кровью Евдокию Ивановну перенесли в другую комнату, послали за священником. Там она успела исповедоваться, поцеловала своих малышей и попросила передать своему отцу, чтобы «не проливал де за то мужа ее и людей их крови». К ночи 22-летней Пушкиной не стало.

Примчавшийся в Истлеево брат Пушкина Фёдор уже через день сопровождал безумного Александра Петровича, малюток и гроб с их погибшей матерью до Москвы. Отец Евдокии Ивановны мстить не стал. Тем более, что Пушкин был признан больным, тосковал по убитой жене, был выдан родным на поруки и скончался через несколько месяцев после трагедии. Головин просто забрал внуков на воспитание. Один из сироток – дед Пушкина Лев Александрович. Он также отметился весьма безумными поступками, от которых обе жены его немало страдали. Очевидно, поэтому тема безумия так интересовала поэта – она одновременно и пугала его, и притягивала.

Рекомендовать посетить Истлеево может только отчаянным пушкиноведам. Село самое обычное, но зная историю, вид может показаться печальным. А будете мимо, как мы – загляните, вспомните несчастную судьбу прабабки поэта Евдокии Ивановны. Кстати, её родная сестра Ольга была прапрабабкой другого светила русской литературы – Льва Толстого. Так что Лев Николаевич приходился Пушкину четырехъюродным племянником.