По старому скитскому тракту

Это самая странная старая дорога, по которой мы вообще ездили – старинная альтернатива официальному почтовому тракту от Нижнего Новгорода до Семенова.

Путь шел лесами и соединял не менее пяти известных старообрядческих скитов. Сейчас на этой дороге уже не услышать скрип тележного колеса, скиты ушли в прошлое, но еще стоят на развилках строгие кресты, а среди замшелых берез – старые безглазые голбцы.

Я несколько месяцев искала информацию о дороге «Нижний Новгород – Семенов». Все, что удалось найти – описание почтового тракта, который во многом повторяет современная кировская автотрасса. Тракт шел через Бор, Уткино, Валки, Язвицы и прибывал в Семенов. На нем были и почтовые станции, и трактиры с постоялыми дворами, и даже арестантский этап. По тракту ездили на озеро Светлояр или отправлялись севернее – на берега Ветлуги и далее.

На качество дороги жаловались, конечно. Инженер путей сообщения, сенатор Андрей Иванович Дельвиг, покидая осенью 1839 года имение своего тестя в Галибихе  по дороге до волжского перевоза на Бору два раза ставил на колеса перевернувшийся на бездорожье тарантас.

Русская поэтесса и писательница Зинаида Гиппиус летом 1903 года ездила по почтовой дороге на  Светлояр и вспоминала ее ужасное состояние. Она также упоминает в своих записках интеллигента, пожилого литератора В., который решился поехать из Нижнего в Семенов на велосипеде. Ему самым страшным препятствием показалось вовсе не качество дороги, а последовавший арест за способ передвижения.

Упоминается эта дорога и у нижегородского чиновника Павла Ивановича Мельникова-Печерского, который в конце 1840-х годов начал работу над отчетом о состоянии раскола в губернии.

Однако этот почтовый тракт был не всегда. Попались ссылки на то, что он появился в XVIII веке, как альтернатива старой накатанной через скиты дороге. То есть государство, борясь с расколом, не дало скитской дороге официального статуса, почтовых станций и этапов, а обошло эти гнезда старообрядчества. Но скитская дорога не исчезла, а оставалась в таком активном употреблении, что на карте Менде от 1850 года обозначена как «торговая», соединявшая два крупных базарных пункта – Бор и Семенов. И на карте гужевых дорог Нижегородской губернии 1929 года она тоже присутствует.

Мельников-Печерский писал в своем отчете о состоянии раскола в Нижегородской губернии, что старообрядцы придерживаются в своих разъездах по северу губернии не одной главной почтовой дороги, а разных направлений, в том числе, через крупные раскольничьи села и скиты. Это помогало им поддерживать связи, обмениваться новостями и даже почтой, прятать беглецов от властей.

Мы решили проехать по старой скитской дороге. Планировали сделать это весной, когда вода уже спала, а зелени еще не так много, но пришлось отложить до осени 2019 года. Мы заведомо знали, что проследовать 100% пути мы не сможем – местами дорога уже не существует, тонет в болотах.

При этом скажем особо, что начало пути – общее с почтовым трактом на Семенов. Развилка будет намного позже. Поэтому первую часть пути мы проехали как все путники, отправившиеся на Семенов и дальше.

Первое, что надо было преодолеть путнику на выезде из Нижнего Новгорода – это волжский перевоз. Инженер Андрей Дельвиг описывает переправу своего семейства через осеннюю Волгу в 1839 году, как «трудную», так как по реке уже шел первый лед – «сало» как тут говорили. Супруга инженера  Эмилия испытала большой страх. Через несколько лет ее тяжелобольного отца Николая Левашова побоялись переправлять через Волгу в Нижний Новгород, и он скончался в Бору.

Со стороны Нижнего Новгорода перевоз располагался там же, где и современная паромная переправа – пространство помнит. Курсировавшие в конце XIX века  паромы «Волгарь» и «Окарь» тоже перевозили не только пассажиров, но и телеги, запряжённые лошадьми. Так как мы отправились в путь по осени, переправа уже не работала, а осенний паводок затопил борский причал.

С борской стороны место причала тоже не изменилось – возможно, переместилось метров на сто, но не более. Так что тут все помнит те старые времена.

Несмотря на все перестройки на пятаке переправы еще видны стены старых зданий.

От переправы дорога почти также бежала по заливным лугам и в прибрежном ивняке в Бор. Эти сенокосы кормили борских коров, но и в хороший год становились товаром на Сенной площади в Нижнем Новгороде. Дорога шла чуть правее, а тележные колеса тогда вязли в волжском песке.

Пойменные озера и старицы с 1850 года изменили свои очертания, но в целом все осталось почти также – на светофоре едем прямо, поднимаемся на коренной берег в село и сразу оказываемся в его центре.

Взвоз – полтора века назад самое бойкое место, и до площади рукой подать. Ну, разве что в весеннее половодье тут спадала активность.  По обеим сторонам спуска стоят двухэтажные дома из красного кирпича, чьим хозяином был купец Иван Николаевич Гоголев. Его дело имело множество направлений: речной перевоз, продажа железа, цемента, каменного угля. А личность была еще более многогранной – предприниматель любил театр, был меценатом и знатоком литературы, общественным деятелем и даже агрономом. Мы сфотографировали только один дом.

Почти его сосед – шикарный особняк купца Александра Лукояновича Старова, успешно торговавшего мукой и рыбой. Дом был построен в 1893 году и сейчас является музеем.  Раньше во дворе дома с садом можно было увидеть живого медведя, в вольерах – экзотических фазанов. Роскошный снаружи, дом отличался и внутренним убранством: изразцовая печь, дубовый паркет, лепные потолки, большие на итальянский манер окна, анфилада комнат, а обстановка четырёх залов была посвящена временам года. Старов тоже благотворил щедрою рукой, но воспоминания о нем противоречивы.

Говорили, что свое богатство он выиграл в карты благодаря шулерству, а потому замаливал грехи. Впрочем, другие слухи утверждают, что Старов не считал карты грехом и активно играл даже будучи богатым торговым человеком – для этого ездил в Нижний Новгород и на Ярмарку.

Судя по описаниям краеведов, около дома была и торговая лавка Старова, а в саду он ежегодно устраивал поминовение своих родителей, ставя щедрые столы для всех желающих, разделяя однако угощение для публики побогаче и попроще.

Одна байка рассказывает, как за столом для простых жителей Бора встретились два товарища. Заметив, что за столом побогаче публика черпает что-то из маленьких мисок и мажет на хлеб тонким слоем, они смекнули, что это что-то очень вкусное и редкое. Один подошел к столу богатой публики и щедро зацепил лакомство, густо намазал на хлеб, откусил, и слезы тут же полились из его глаз. Наблюдавший за ним товарищ спросил: «Что с тобой?» Не желая опростоволоситься тот ответил: «Да вспомнил, как матушка моя помирала». Друг взял кусок в руки и тоже отправил его в рот. Из его глаз тоже хлынули слезы. «А с тобой что?» – услужливо спросил первый. «Да вот подумал, отчего ты со своей матерью не помер», – ответил товарищ.

Вторая байка гласит, что на поминках иногда просто наливали чарку водки и давали ложку черной икры. Борские мужики смекнули и нарезали не один круг, чтобы напиться и наесться дорогим кушаньем за счет Старова. Поняв хитрость односельчан, Старов велел подмешать в икру сажу и на входе требовал открыть рот – те, чьи языки были черны, получали от ворот поворот.

Словом, умели тут интересно и красиво жить.

Улица Луначарского раньше называлась Знаменской и вела на площадь к Знаменской и Сергиевской церквям.

Сейчас храмы восстановлены, их территория огорожена. А полтора века назад под  оградой мы бы утонули в базарном торге.

В интернете есть фото базарных дней. Я бы без хорошего кашника, травника и доброй крынки оттуда не уехала.

Окрестности церквей изменились, но есть еще интересное.

На улице Ленина, бывшем тракте через село Кононово (если смотреть на карту 1850 года), тоже встречаются среди заколоченных в сайдинг, интересные домики. Эти еще много, чего могут помнить.

Деревня Юрасовка превратилась в борскую улицу Юрасовскую, а дорога все также выгибает спину вдоль старицы.

Затем почтовый тракт бежит через Красную Горку, Неклюдово и вполне себе повторяет современную автотрассу на Киров. Развилка случается только в Киселихе, где почтовый тракт уходит по современной дороге на Кантаурово, а скитская дорога поворачивает направо, вдоль Линды. Вот здесь и началось самое интересное.

Судя по современным картам, после Зуева нам светило некоторое бездорожье. Поэтому мы отправились туда уже двумя машинами – собственном УАЗ «Патриоте» и дружественной «Ниве». Выезд был ранним утром. В планшеты заправлена карта 1850 года.

После Зуева тракт здесь шел буквально по берегу реки Линды, которая за полтора века поиграла своим руслом, свивая и распуская петли.

Но тракт тут вполне узнаваем и совпадает с картой 1850 года.

Грунтовка была накатанной и только местами имела мелкие лужи.

Туманное утро обещало солнечный день, что, конечно, было бы здорово для посещения этих мрачноватых лесов.

Удивительно, но кое-где вдоль  старинной дороги еще стоят исполинские березы. То, что они разменяли сотню лет, мы не сомневаемся. Почти черные стволы, кряжистые ветви – немые свидетели бывшей жизни.

В окрестностях Линдо-Усада, который на карте 1850 года назван «Линдовской усадьбой», мы немного поплутали. Тут тракт подпорчен и частично не совпадает с современной грунтовкой, поэтому мы дали крюка по молодому березняку.

Но за Линдо-Усадом мы уже вернулись на старую дорогу и тут же выехали к деревянному мостику. На карте 1850 года таких тут была парочка, но их места уже не совпадают. Старые ручьи и овраги дополнены сегодня советскими лесными каналами.

Мост проезжий, поэтому сделали остановку просто, чтобы размяться и посмотреть.

После этого лес стал старше, а дорога – хуже. Здесь тракт вполне совпадал с грунтовкой. За стеклом туманилось осеннее утро, но от мысли, как тут передвигались путники в сумерках, становилось неуютно.

Иногда попадались участки плотной обсадки старой дороги березами. На этих участках было мрачновато, и в голову лезли подробности графоманского романа Алексея Иванова «Псоглавцы». Там молодые москвичи приезжают в старообрядческую деревню среди этих лесов, чтобы снять в храме старую фреску со святым Христофором. Собакоголовый мученик ночами начинает сходить с церковной стены и охотиться за гостями этой глуши, охраняя границы старого мира.

Я смеялась над той частью романа, где Иванов вытащил из закромов чиновника и разорителя скитов  Мельникова-Печерского да и написал от его лица некое “доношение”. В этом «доношении» описывается посещение Мельниковым-Печерским некоего Калитина скита, описание которого я не нашла (вероятно это вымысел, но есть неподалеку село Каликино) и  Карельского, в который как раз и вела  дорога, по которой мы ехали. На ней и происходит встреча уполномоченного чиновника, сопровождавших его солдат и пары сбежавших из скита раскольников с псоглавцами.

«В двух десятках шагов от опушки леса нашим взорам открылась жуткая картина. Пять или шесть существ терзали мёртвые тела несчастных крестьян-раскольников. В первое мгновение мне показалось, что я вижу отощавших медведей или очень крупных волков, но я понял, что меня подводит мой опыт. Это были люди с головами собак. Я не могу сказать, имелось ли на них человеческое платье, но я совершенно уверен, что собачьи головы не были масками или же какими-либо личинами, сооружёнными из голов животных, ибо маска не способна двигать челюстями без усилия рук ряженого, а руки этих существ были у меня на виду.

И я, и господа офицеры застыли словно поражённые громом, забыв о нашем оружии. Мы были просто потрясены и не верили своим глазам. А одно из этих существ повернуло к нам морду, почерневшую от крови жертвы, и пролаяло так, что в его собачьем лае мы разобрали людскую речь.

— Заповедано! — сказало существо».

Но тут, на этой дороге мне это чтиво вспоминалось как-то уже без улыбки. Эти леса до сих пор впечатляют. Заповедано…

Писатель Владимир Короленко в рассказе «Светлояр» описывает протяжные жалобы здешних скитниц: «У нас были здесь моленны. Они подобны были раю. У нас звон был удивленный; удивленный звон подобен грому… Был недоступный лес, была тишина, отдаленность от мира. Была тайна. Теперь леса порубили, проложили в чащах дороги, скиты разорили, тайна выдыхается». Уже и скитниц нет, а тайна все же присутствует – ее тут кожей ощущаешь.

Потом мы выехали к старым порубкам, и как-то сразу посветлело. Правда, старые деревья свято хранили изгибы старинного тракта и посыпали его черную грязь золотыми монетками березовых листьев.

Дорога уверенно вела нас к реке Поржме. Так как осень выдалась сырой, и был весьма серьезный паводок, мы опасались непреодолимо высокой воды.

Удивительно, но остовы старых берез продолжали попадаться в лесу. Они стоят именно по краю старого тракта, и это позволяло выбирать верное направление на перекрестках, которые случались.

Вскоре наши предчувствия оправдались – чем ближе мы были к реке, тем больше было воды. Болота разлились и затопили дорогу.

Вскоре мы встретили следы чьей-то борьбы – ветки были напилены и выстланы в колеях. Это предвещало приключение.

УАЗ был готов нырнуть глубже «Нивы», но мы все еще надеялись, что все обойдется.

Кстати, местечко это на Поржме на карте Менде обозначено особо. Тут была лесная дача с водяной мельницей и строениями. Хозяйство, конечно, не сохранилось. Но изгиб Поржмы – все тот же. Моста, разумеется, нет, а потому перед нами – брод. Красота.

Даже не верится, что полтора века назад здесь была дорога, река крутила колесо и молола зерно, а в доме жил мельник с работниками. Тут в лесах вообще было немало одиноких хуторов. Например, в начале ХХ века один из них принадлежал любимой женщине купца-старообрядца Николая Александровича Бугрова – Матрене Дмитриевне Лукьянычевой. Может, как раз этот? Бугровское мельничное дело, и дорога как раз на бугровский Малиновский скит, до которого отсюда всего около трех верст  – все совпадает. Впрочем, архив бы ответил точнее.

Решили оценить масштабы и глубины. Очень не хотелось утопить машины в начале пути.

Глубина с края брода была выше колена и дальше только увеличивалась.

УАЗ с большой вероятностью проходил, а за «Ниву» было тревожно. Резкий съезд заставлял машину нырять в воду носом вниз, и это снижало шансы на благополучный исход. А уж учитывая местную страсть накидать в воду напиленных бревен, нас могли ждать настоящие сюрпризы. Потому решили поискать другую переправу – ну, вдруг повезет!  От этого брода расходилась сеть лесных грунтовок, и мы решили их проверить.

Вскоре стало понятно, что все грунтовки были словно заколдованные – они постепенно истончались и таяли в березняке. В итоге – всюду тупики. Проезжая по нормальной грунтовке, мы вдруг оказывались зажатыми среди деревьев и еле разворачивались.

Дороги тут во все времена были трудные. О лесных верстах говорили, что они «узенькие, да длинные – меряла баба клюкой, да и махнула рукой». И в очерке «Река Керженец» (1859 год) драматурга Алексея Потехина отлично описаны лесные дороги в этом краю:

«Я предвидел, что без путаницы дело не обойдется, и, хотя не совсем было благоразумно пускаться ночью в лес с ямщиком, не знающим дороги, но, надеясь на сметку и счастье русского человека, или, сказать откровеннее, сам рассчитывая на русское авось, ни на минуту не задумался и не поколебался ехать.

И до сих пор не знаю, тут ли мы ехали, но тащились мы необыкновенно долго. Ночь настала темная: ни месяца, ни звездочки на небе, покрытом густыми облаками, из которых к утру полил проливной дождь. Дорога шла лесной просекой, до такой степени узкой, что сани наши, в которых с трудом можно было поместиться двоим, едва проходили между деревьями, а в иных местах и вовсе завязали так, что мы должны были выходить из них и ставить их боком, чтобы протащить каким-нибудь образом. В других местах они задевали за пни, торчащие среди дороги. Лошади, запряженные гусем, то есть одна за другою, беспрестанно спотыкались за валежник и сухие деревья, лежавшие поперек дороги. — В одном месте мы попали в болото, еще не промерзшее, и лошади вязли по брюхо… Здесь мы не поворотили ни направо, ни налево, а поехали прямо, помня данный совет».

Встретившиеся в лесу два мужика без грибных корзин и ружей, сказали нам, что проехать не получится – каналы и болота не дадут, а потому надо возвращаться к мельничному броду на Поржме. Но мы еще раз попытались. И выехали по накатанной грунтовке уже на Линду, в которую Поржма и впадает.

Тут на высоком берегу реки стоит несколько дубов, место светлое и кем-то явно облюбованное – нашли несколько брошенных или забытых вещей.

В итоге мы все же вернулись к бывшей мельнице.

По переброшенным бревнам мы перебрались на другой берег Поржмы и замерили там глубину у берега. Оптимизма не стало больше, так как само русло оставалось загадкой – сапогов до пояса никто не взял.

Но настроение было боевое, и решили не отступать.

Первым решили пустить УАЗ. У него было больше шансов проехать. А если бы он сел, то «Нива» бы тащила его обратно, то есть мы бы имели шанс вернуться. Брод оказался без подвоха, если не считать резкий вход и высокий выход, но в лесных реках это обычное дело.

Теперь стало ясно, что «Нива» с выведенным под лобовое стекло воздухозаборником тоже пройдет. Глубина реки на ней, правда, видится иначе. А на середине Поржмы легкую «Ниву» даже колыхнуло течением. Словом, было нервощипательно. Эх, знали бы мы тогда…

Впереди нас ждала дорога к Малиновскому скиту. Она шла почти вдоль Поржмы по какому-то гребню, судя по карте XIX века. В лесах вообще лучший ориентир – это реки. Через 3 км мы должны были выехать на дорогу между Филиповским и Развильем.

Правда, тут не ощущалась уверенность старой карты. Тракт здесь словно растворялся, выраженной колеи  не было, а переправлявшиеся до нас (судя по следам) машины словно пропали. Здесь не было следов! Но мы продолжили пробираться вперед. По дороге между деревьев мелькнул старик, одетый во что-то темное, и как-то быстро исчез в белесом мареве березовых и осиновых стволов – мы его больше не видели.

По этой дороге мы вряд ли проехали больше половины. Дальше дорога стала затухать до пешеходной тропы. Мы еще подергались в сплетениях веток, но потом поняли, что заниматься расчисткой дороги можно долго – заросли казались бесконечными. Правее вместо речки светило болото. В итоге приняли тяжелое решение разворачиваться обратно. По пути нашли еще одно ответвление грунтовки в нужном нам направлении, но и там мы уперлись в непроезжаемый лес и начинающееся болото.

Словом, нас опять ждал брод и обратная дорога до кировской автотрассы по всем грунтовкам, что мы уже проехали. И все из-за непроезжаемого двухкилометрового отрезка! Это, конечно, был обидный шаг назад.

И «Ниве» тоже пришлось еще раз переплыть реку.

На этот раз разогретая грунтовками машина устроила паровую завесу. Из дренажных отверстий в дверях стекала речная вода.

Мы не унывали – выехали обратно на кировскую трассу, чтобы в Каликино (вспоминается у Иванова в «Псоглавцах» Каликин скит) нырнуть на тракт как раз под Филипповским.

Зато еще раз убедились, что старая скитская дорога местами очень хорошо сохранилась.

Мы тогда не заехали в Малиновский скит – экономили время. Но местечко однозначно из разряда must-have, если увлекаетесь краеведением и тем более темой раскола.

Вообще, когда заходит речь о раскольничьих скитах, то многие представляют их как жилище отшельников или монахов. Это не так. Здесь жили не только те, кто отдавал всю свою жизнь молитве. Да и внешне скиты были похожи на села с избами, молельней или церковью, изгородью и крепко поставленным хозяйством. Дата возникновения именно Малиновского скита точно неизвестна, но есть исторический факт, что по приказу Питирима с 1721 по 1737 год все керженские скиты, и Малиновский в том числе, были сожжены с помощью присланных сюда солдат. Точно даже неизвестно, где именно он располагался. А позже при послаблении режима в 1762 году скит был восстановлен на этом месте старообрядцами беглопоповского согласия.

Об устройстве скита можно судить из доклада нижегородскому епископу, в котором сообщается: “обнесенный высокой каменной оградой с башнями и крепкими затворами, этот скит на обширной своей площади имеет много каменных и деревянных корпусов и флигелей разных назначений”.

Золотое время для скита наступило, когда он был взят под крыло одним из богатейших нижегородских купцов, чей дед был выходцем из этих мест – Николаем Александровичем Бугровым. Богатый и деятельный, «удельный князь нижегородский» он в своем ходатайстве к министру внутренних дел так представил Малиновский скит, что несмотря на все запреты получил разрешение министра на строительство и храма, и богадельни. Единственное – пришлось разнести эти строения на версту – ограничения все же были. Николай Александрович занимался не только строительством зданий, но и содержанием населения скита. На его деньги кормили многочисленных проживающих в скиту престарелых старообрядцев, разных богомольцев и просто бедных людей приходивших на моленья в Малиновский скит.

Как и раньше Малиновский скит стоит сейчас на удалении от села Филипповского, через реку от него. Здесь сохранился чудесный храм, пара строений и старое кладбище. Табличка обещала нам, что скит охраняют без привязи крупные псы, которых стоит опасаться. Опять эта собачья тема. Ворота были раскрыты, и мы в ходе своей другой поездки все же зашли на территорию. Вся трава вокруг храма была усеяна собачьими кучками – так что на табличке не шутка. Хорошо ли это при храме – другой вопрос.

Главная жемчужина скита и сегодня – храм.  По указанию Бугрова в 1908 году архитектор Вешняков разрабатывает проект каменной, красного кирпича церкви традиционного типа “корабль” с архитектурной шатровой колокольней. Бугрову проект понравился, но он внес поправки: вместо одного купола – пять, а по фасаду – цветные изразцы. Строительство храма было завершено в 1911 году, когда заказчика уже не было в живых. Говорили, что он завещал быть похороненным здесь, в тиши родной земли, но весеннее половодье на Волге не дало переправить покойника и всю процессию через реку, а состояние дороги, по которой мы ехали, вообще не обещало ничего хорошего… Освятили храм в честь Владимирской божьей матери.

Сейчас храм и территория переданы древлеправославной общине – одному из течений старообрядчества.

Кстати, где-то здесь, судя по документам полиции, купец и благодетель Николай Бугров держал взаперти своего взрослого внебрачного сына Дмитрия Анохина, который не полюбил купеческое дело, а пристрастился к спиртному. Думаю, речь идет о белой горячке, так как полицейский исправник описывает дикие приступы бешенства у молодого человека, во время которых его стягивали кожаной рубахой и привязывали цепями к кресту, чтобы старухи читали над ним молитвы. Словом, жуть… А на месте – красота.

А тут вот вышло забавное. Я хотела взять в кадр весь храм с колокольней. Возможности любительского объектива не позволяли лишнего и пришлось отойти подальше. Встав в очередную собачью кучу в траве, я прицелилась фотографировать и заметила, что с крыльца словно кто-то смотрит – довольно ярко светились две точки глаз. На фото они остались. Игра света!

А кладбище совсем рядом с храмом – вход неподалеку от алтарной части.

Кроме старых могил довольно много советских и даже свежих – местные тут хоронят своих. Мы искали надгробие современника и родственника Николая Бугрова – купца-силача Федора Блинова. Сестра Бугрова – Еннафа – была замужем за братом Блинова – Николаем. А сам Федор Блинов – тот самый, который принял вольное или невольное участие в «соляной афере». Конечно, осуждены в этом одном из самых громких уголовных процессов XIX века в России были чиновники, а купцы понесли больше репутационные потери – штрафы и неделю в чебоксарском остроге. Якобы Блинов-отец встречал сына Федора подарком – чугунными калошами, которые велел носить раз в год – в день бесчестья. Памятник этим калошам стоит на улице Рождественской – один из самых спорных и позорных для купечества памятников, на мой взгляд. Потому что Федор Блинов был щедрым меценатом и сделал для нижегородцев столько, что достоин другого памятника – настоящего. А пока единственный такой памятник стоит на кладбище, и спит Блинов здесь вечным сном.

Единственное слово, которое здесь, может быть, трудно прочесть – это «крест». Ангелам слава, бесам язва.

А в версте от скита, в сторону старого тракта, стоит здание богадельни Малиновского скита. Сейчас здесь частный гостиничный комплекс. В комнатах больше не поют старушки-насельницы, а отдыхают обычные граждане.

О том, как посещал скит Николай Бугров, в своем очерке о нем Максим Горький. Приведу значительный кусок – очень уж атмосферно описывает те леса и места певец пролетариата:

«Я шёл на Китеж-озеро, остановился в деревне ночевать и узнал, что “ждут Бугрова”, – он едет куда-то в скиты.

Я сидел на завалине избы, у околицы; был вечер, уже пригнали стадо, со двора доносился приторный запах парного молока. В раскалённом небе запада медленно плавилась тёмно-синяя туча, напоминая формой своей вырванное с корнем дерево. В опаловом небе над деревней плавали два коршуна, из леса притекал густой запах хвои и грибов, предо мною вокруг берёзы гудели жуки. Усталые люди медленно возились на улице и во дворах. Околдованная лесною тишиной, замирала полусонная, сказочная жизнь неведомых людей.

Когда стемнело – в улицу деревни въехала коляска, запряжённая парой крупных, вороных лошадей, в коляске развалился Бугров, окружённый какими-то свёртками, ящиками…

Кучер напоил лошадей у колодца, и мы поехали, сопровождаемые молчаливыми поклонами мужиков. Кланялись в пояс, как в церкви пред образом глубоко чтимого святого. … Проехав деревню бойкой рысью, лошади осторожно своротили в лес и пошли тёмной, избитой дорогой, смешивая запах своего пота с душным запахом смолы и цветов.

– Хороши здесь леса, сухие, комара нет, – говорил Бугров благодушно и обмахивал лицо платком…

Он был настроен весело, шутил с кучером, рассказывал мне о жизни лесных деревень. Выехали на маленькую поляну, две чёрных стены леса сошлись под углом, в углу, на бархатном фоне мягкой тьмы притаилась изба в пять окон и рядом с нею двор, крытый новым тёсом. Окна избы освещал жирный, жёлтый огонь, как будто внутри её жарко горел костёр. У ворот стоял большой, лохматый мужик с длинной жердью, похожей на копьё, и всё это напоминало какую-то сказку. Захлёбываясь, лаяли собаки…

… В комнате стало душно, бревенчатые, чисто выскобленные стены дышали запахом мыла и пакли, а над столом поднимался тонкий аромат мёда, земляники, жирный запах сдобного теста… Спать мы легли на поляне, под окнами избы. Бугров – в телеге, пышно набитой сеном, я – положив на траву толстый войлок… В непоколебимой тишине леса гукнул сыч, угрюмо и напрасно. Лес стоял плотной, чёрной стеною, и казалось, что это из него исходит тьма. Сквозь сыроватую мглу, в тёмном, маленьком небе над нами тускло светился золотой посев звёзд… Стали слышны непонятные шорохи ночной жизни, хрустели, ломаясь, сухие ветки, шуршала хвоя, и казалось, кто-то сдержанно вздыхает. Как будто со всех сторон подкрадывалось незримое – живое».

А вот фото скитского тракта, выходящего из леса на асфальтовую дорогу между Филипповским и Развильем. Здесь он смотрится вполне уверенной лесной грунтовкой, хоть и ненакатанной. До этого места мы не доехали пару километров и сделали крюк по автотрассе.

Но зато дальше мы новь въехали на тракт и продолжили путь на Семенов по карте 1850 года. Погода стала пасмурной, иногда накатывала изморось. Хотелось пообедать и надеяться, что дальше пойдет гладко.

Впереди на карте 1850 года замаячила деревня из 11 дворов с неблагозвучным названием – Сукина. Впрочем, на современной карте она называется уже Свободная. Очевидно, что свободной она стала от своего исторического наименования. Правда, зарастающие расчистки и вымирание тут налицо. Этимология названия «Сукина» осталась неясной – то ли тут любили польский национальный инструмент суку, то ли изготавливали суку-цепь, крепившуюся на пятке якоря около лап, то ли любили ловить колючих ершей-сук, то ли держали только собачьих самок. Ну, или просто жили нехорошие люди. Больше версий нет. Настоящую версию узнать очень бы хотелось.

Тракт тут шел широко и уверенно почти везде. В лесу он вообще стал большой хозяйственной дорогой, которой много и долго пользовались. На его обочине мы и причалили для позднего обеда. Так как световой день таял, мы решили обойтись пока без горячего мяса и были рады бутербродам и горячему чаю из термосов.

Багажники полноприводных машин очень часто содержат и стол, и дом в буквальном смысле этого слова. Ведь никогда не знаешь, где и когда сломаешься.

До следующего селения на старой дороге – деревни Ежовой – было около 4 км. Дорога была песчаной и мягкой, но в колеях и низинках стояла вода. Мы перестали красться и жгли на скорости. Только немалые собственные размеры спасали меня от риска выпасть из открытого окна УАЗа, в которое я высовывалась. Я ловила в объектив «Ниву» и огромные площади вываленного старого леса. Цена этих кадров – огромный синяк на внутренней стороне левой руки.

А вот и деревенька на старом тракте.

Ежово мы обошли по грунтовке, не въезжая на улицу, и опять нырнули в леса.

Дороги тут как магнитные пленки, на которые записано все – расстояния, настроения и время. А ты если чуткий и знающий – вполне можешь быть считывающей головкой.

Потом случилось то, чего можно было ожидать – чуть загрустила «Нива». А если руки из плеч, то технической ямой для осмотра может стать любая канава.

Кстати, старообрядцы считали, что благочестие мужчины – в бороде, а вот в усах толку мало – они и у кошки есть.

А дальше началась какая-то сказка – распогодилось, а тракт стал настоящим лесным хайвеем.

На подъезде к мертвой деревне Ямки мы немного плутанули – увидели какую-то деревянную стрелку  свернули налево. Проехали немного по не самой уютной дороге, которую обступили сучковатые и местами весьма кривые елки, и поняли, что едем не туда – в Тюлени. Развернулись и на развилке почему-то не увидели уже никаких стрелок, что показалось странным.

Вернувшись на тракт мы поехали на деревню Ямки. Говорят, еще год назад в ней без электричества и прочих благ жил один житель, но скончался. На карте 1850 года в деревне всего 15 дворов – невелики тут в лесной глуши селения. От изб осталась одичавшая обсадка акацией и сиренью, на улицу намекали старые столбы с  оборванными проводами. Решили пройтись по улице. Стоит в траве одинокая ржавая детская кровать. Такие были еще до войны. Сколько ей лет и кто в ней вырос – уже не узнать.

Как вообще поверить, что тут были дворы и огороды? Да никак. Просто лесная поляна.

А это осиротевший дом отшельника в Ямках. В такой глуши перестаешь считать основным и главным второстепенное. Лишнее отваливается, как грязь с обсохших сапог.

Из Ямок дорога шла в сторону Карельского – когда-то скита, а сейчас затухающего селения.

А вот и она – деревня Карельская, состоявшая в 1850 году из 42 дворов. Сейчас, конечно, уже не то. Вся улица – как щербатый рот, в котором зубов меньше, чем дырок.

Удивительные наличники – грубоватые по своей работе, с острыми как языки пламени, языками.

Мы не свернули в центре деревни налево по тракту и проехали прямо – в сторону

Карельского скита, который на карте 1850 года насчитывал 15 дворов. По старообрядческому преданию основан Анфисой Колычевой, родственницей митрополита Филиппа, сосланной в эти места по указанию Ивана Грозного. Относился скит к беспоповскому толку и имел общение со староверами поморского согласия. Сам скит был упразднён ещё в XVIII веке, но в начале XIX века возродился и упоминается в архивных документах середины XIX века. В 1891 году на деньги известного купца-промышленника Саввы Морозова в скиту была построена новая часовня.

Сейчас от поморского скита ничего не осталось – за кладбищем стоит плотный лес.

Все почти как на старой открытке с фотографией этого места. Только ограды уже нет. Как и строений, а также людей.

Голбцы стоят как ослепленные циклопы – медные иконки вырваны искателями старины, которых хочется считать мародерами. Ходить по старому кладбищу было малоинтересно – имен и дат на голбцах нет. Посмотрели от ограды.

Есть еще фотографии людей, живших в этих местах. Кто-то из них лежит под этими голбцами.

Когда мы возвращались от кладбища, из окна одного из домов на нас смотрел местный житель. Мы свернули дальше по тракту. За мостом через ручей Алсму была развилка – налево – на бывшую деревню Одинцы из 21 двора на 1850 год и близкий к ней Одинцовский же скит из 17 дворов.

Одинцовский скит был основан в XVIII веке и был беглопоповского согласия. Название свое получил потому, что первоначально селились тут на жительство «одинцы» – ходоки-старообрядцы, ведущие одинокий, не мирской образ жизни. Они много молились о спасении души, а со временем к ним стали селиться и другие желающие спастись от «мира антихриста» – так и образовался Одинцовский скит. Он пользовался славой свято чтущим древние обряды, а потому окрестные крестьяне, даже из дальних мест старались попасть сюда.

На месте самого скита ничего не осталось, кроме могилы матушки Маргариты, инокини Одинцовских келий, и ее колодчика со святой водой. Согласно легенде, скитница вознеслась на том месте, где потом образовался колодец.

Мы не стали сворачивать к роднику, так как осмотр бывших скитов не входил в наши цели. Мы поехали дальше по тракту, в сторону деревни Поромовой. Лес здесь изменился – стал больше сосновым, чистым, с моховыми перинами.

При приближении к деревне Поромовой из 57 дворов на карте 1850 года, дорога пошла заметно вверх. Этот березовый частокол не должен вводить в заблуждение – когда-то здесь было хлебное поле.

Сейчас селение носит название более понятное слуху – Паромово, хотя ни рек, ни озер в нем нет. Хотя, может, название произошло от мужского имени Паромон, что в переводе означает «твердый в вере», «надежный». Думается, тут таких было немало. Селение жилое, даже посмотреть было приятно на его разноцветье крыш после нескольких мертвых деревень.

От Паромова идет отсыпанная дорога, которая выходит на асфальтовую районку «Семенов – Хахалы», но старый тракт идет не по ней, а срезает угол на Семенов по полю. И мы поехали вековой дорогой.

Проехав полем, мы выехали на ту же асфальтовую трассу.

Не доезжая до Медведева левее тракта, на речке Чернушке стоял Чернухинский скит. Проехать к нему уже практически невозможно, да и осталось от него только не заросшее лесом да кустами место. Возник он вполне типично для той эпохи – в 1764 году генерал Маслов по распоряжению царицы Екатерины II разорил вятские скиты, а потому раскольники пришли на Керженец и в его лесах основали свои обители. Одна из келий появилась на реке Чернухе в версте от Медведева. Так и возник скит беглопоповского согласия. В 1850 году в скиту было 24 двора, а на противоположном берегу речки, в мирской деревне Чернухе – 37 дворов. По внешнему виду любой современный человек принял бы скит за обычную деревню.

Чернухинский скит хорошо описан у Зинаиды Гиппиус, которая путешествовала на озеро Светлояр. Она не отказала себе в удовольствии побывать в скитах в июне 1902 году, сопровождаемая священником:

«Каждый скит, при своих любопытных особенностях, имел и общие черты с другими. Этот первый, который мы видели, маленький, глухой, Чернухинский, — был очень характерен, как-то строен и строг. И я хочу сказать о нем два слова.

Не очень приятно было ехать по гати, а потому чаще мы шли, лесной тропой. Когда лес прервался, мы увидели, среди зеленых полей, что-то вроде крошечной деревушки. Но избы странные: между собой соединенные перемычками («стоя») и — без одного окна на внешнюю сторону: серые бревна стен. Частокол. Вот, как будто ворота. Стучимся. Никого. Толкнули ворота, вошли во двор, чистенький, зеленый. Наконец, стукнуло крылечко.

— Здравствуй, мать! — проговорил о. Николай, — Вот гости петербургские скит хотят поглядеть. Пустишь, что ли? Ты, ведь, меня знаешь.

Мать Неонила всмотрелась.

— И то знаю. Ты знакомый батюшка. Что ж, пожалуйте.

В сенях лесенка. Мы прошли в большую, светлую келью через другую, такую же светлую, где стояла кровать, вся плотно затянутая полотном.

Везде чистота, доходящая до роскоши. На широких подъемных окнах (они выходили на другую сторону) — фуксии, пол устлан разноцветными половичками, в стеклянном шкафике блестит посуда. В углу громадный киот, под ним, за ситцевой занавесочкой, тяжелые книги.

Скит, монастырь, — в котором, будто, никого, кроме настоятельницы, — такая тишина и безлюдье. Мать Неонила занималась вышиванием, — по розовому бархату синелью шила лопасти к лестовкам. Тотчас убрала шитье. В ней ни суетливости, ни смущения, ни приветливости.

— Садись, пожалуйста. Поставить самоварчик?

За Волгой это везде, всегда. И отказываться нельзя. Вмиг принесла самовар, вынула, не торопясь, посуду, сахар и «земляничку», — всегдашнее заволжское лакомство: шершавые красные леденцы. Мать Неонила — женщина лет 45, круглолицая, чернобровая, черты красивые, прямые, серьезные. И в лице, и в поступи — достойная, холодноватая серьезность. Черный сарафан, завязанный подмышками, белые рукава. На голове — круглая, бархатная шапочка, из-под которой на плечи и вдоль щек складками падает черная манатейка.

Пока мы грешили чаем, игуменья пила горячую воду, прикусывая сахар. На вопросы о. Николая о том, о сем, — отвечала степенно и немногословно.

— А моленную-та, покажешь? — сказал о. Николай. — Моленная-та у вас больно хороша.

Прошли темноватыми, уже другими, сенями. И здесь чистота, душистая свежесть. Моленная на ключе. В самом деле — как хороша!

Просторная, высокая горница, — точно две вместе, ибо налево выступ и белая колонна. Направо окна. Все стены в образах. Громадные, черные лики, только белки глаз видны. Жемчужные и бисерные ризы. Перед престолом, тут же, без всякого возвышения (амвона) стоящим, накрытым парчей и тонкой кисеей, — свеча желтого воска.

Мы разглядывали образа.

— А вот Никола «Ярое Око», — сказала матушка. Этого образа ни в одной обители нет. Доподлинно не знаю, а слышала, будто он, Никола, в землю ушел, а там его неладно приняли, вот он, батюшка, и разъярился.

Образ очень хорош. Лицо молодое, вполоборота (Николая Чуд. пишут обыкновенно стариком) не грозное, — именно «ярое»: белки глаз, обращенных вбок, сверкают в коричневой мгле.

Мы пробыли в моленной с полчаса. Не хотелось уходить. Отрадны были чистота, свежесть, ароматы, строгое благолепие в соединении с какой-то «домашностью»: церковь — и комната, своя, своей заботливостью устроенная…

Видели мы, в одной из пустующих келеек, еде один старый образ: Христос «со душею» (на руках) — сходит в ад перед воскресением. Сестер нам мать Неонила так и не показала. Нигде не замечалось их присутствия; а было человек около десяти.

Простилась низким поклоном:

— Спаси вас Христос. За посещение благодарю».

Мы же свернули перед Медведевым не в скит налево, а направо – в лес. С житейской простой жаждой обеда. Там встретили стайку глухарей. Мы привыкли видеть этих птиц на картинках токующими – с распущенным хвостом, красными бровями. А тут петухи были запросто, скромные. Подпустили близко, а потом поднялись шумно и улетели.

На технической просеке стояла собака, непонятно откуда взявшаяся. А мы проехали еще метров 50 и встали на привал. Это были заслуженные сосиски.

В Медведеве мы были уже на излете светового дня.  Свернули в центре села направо, чтобы посмотреть на свидетельницу старой дороги – Троицкую церковь 1825 года.

Последний, пятый скит на этой дороге – Пуриховский. После питиримовского разорения пришли несколько раскольников села Пурех под Семенов и в восьми верстах от Семенова на речке Глинке основали Пуриховский скит. Но разбойники жгли скит многократно, и раскольники решили перебраться прямо под Семенов, на землю деревни Хвостиковой.  Располагался скит, судя по изгибу тракта на старой карте и современных улиц – уже на территории современного Семенова, по левую руку нашего пути в районе улиц Красина и Морозова. Это местечко называли «Пуриховские кельи». В 1850 году там был 51 двор, но жили в них, по отчету самого Мельникова, простые горожане да отставные солдаты, а раскольников уже не осталось. И стал скит подгородной слободой. Кстати, информации об этом ските в интернете практически нет.

Когда мы въехали в старую часть Семенова, наконец, начался дождь. Он словно ждал весь день, чтобы пролиться, но жалел нас.

Итак, старый скитский тракт еще существует. Он совершенно проходим пешком и местами проезжаем на полноприводном авто. Весь путь без осмотра борской части и Малиновского скита занял у нас полный световой день позднего октября 2019 года.

Если есть цель осмотреть места скитов, то стоит выбрать время более светлое, сухое и безлистное – так будут проще дороги и заметнее артефакты. Тут старики говорят, что скиты никуда не исчезли, а так и стоят в лесах – только стали невидимы грешным глазам современников. Чистому человеку, мол, непременно откроются – прямо как Китеж на дне Светлояра с его звоном.

Также советуем взять с собой друзей, которые скорее верят в полный привод и силу лебедки, чем в пропадающих между елок стариков и псоглавцев – там это точно пригодится.

 

PS Это была последняя наша экспедиция на УАЗе: почти семилетний пепелац был продан.