После этого мы, наконец, вырвались из Балахны XIX века, хотя остались в Балахне XXI века. Тракт бежит с теми же заломами.
Следующий объект интереса – село Кубенцево, точнее его Сретенская церковь 1807 года. Она смотрит на дорогу своим восточным алтарным фасадом. По традиции проезжающие крестили лбы, глядя на нее – церковь стояла прямо на въезде в село, открыто на берегу над речкой Железницей. А сейчас ее обступила жилая застройка.
Дома в Кубенцеве так и стояли вдоль тракта почти до самого Т-образного перекрестка, где слева на Большую дорогу выезжают автомобили, объехавшие Балахну по объездной. Старое кладбище за кирпичной оградой существовало и на карте 1850 года, как кубенцевский погост. Его ворота выходят как раз на тракт.
Далее тракт совпадает с центральной дорогой Правдинска. Только в 1850 году по сторонам от дороги совсем не было домов – поля, перелески, заболоченный кустарник. На карте видна по правую руку на холме деревня Курза из 11 дворов. Сейчас на ее месте склад оборудования бумкомбината. После современного железнодорожного переезда – целая цепочка селений. Деревни Большие и Малые Могильцы, а также Постникова были малы – 8, 14 дворов – и жались к тракту. Сейчас они сильно разрослись и практически слились. Места, как и прежде, низинные, сырые.
В Малых Могильцах притормозили около домика, который выходит окнами прямо на дорогу. В нем какой-то физкультурно-культурный центр, но я всегда любуюсь его модерновыми чертами.
Сдается нам, что пейзажи тут вдоль старой Ярославской дороги не меняются в веках – те же сараи и перелески.
А вот дальше тракт расстается с современной автотрассой.
Развилка ждала нас, не доезжая до моста через речку Трестьянку. К нашему удивлению, Ярославская дорога не исчезла, а просто стала грунтовкой по кромке коренного берега, вдоль садовых домиков. Вот развилка.
Старая дорога отклоняется в сторону Волги и ведет в деревню Трестьяны.
Наконец, в сумеречном мареве появляется деревня Трестьяна, как называлось селение на карте 1850 года, а в ней 26 дворов. Из-за Волги потянуло холодным воздухом – на нас шел снег. С учетом надвигающейся ночи путники 1850 года постарались бы встать на постой.
Тут грунтовка, конечно, уже идет не по старому тракту, но мы его тоже нашли. Вот он в ширину – от дубов слева до елочек справа – с колеями по краям и еще видными насыпями. Я стою прямо на старой дороге. И это то, что Пушкин называл «корытом с грязью».
Дубы, кстати, наверняка помнят эту дорогу.
Дорога тут шла по естественному гребню – слева речка Трестьяна, справа край коренного берега Волги. И прямо перед деревней тракт пересекал речушку по мосту недалеко от места впадения ее в Волгу. На карте 1850 года мост явственно обозначен, и пространство тот факт помнит – с двух берегов насыпи и пусть более поздние, но все же деревянные опоры в воде. Моста уже нет.
Чтобы попасть в Трестьяны, надо знать брод или возвращаться на автотрассу и заезжать цивилизованно. Брода мы не знали, а ноябрьская вода была высока. Вернулись на автотрассу, приехали в Трестьяны и посмотрели, как тракт после моста делал крутой поворот на 90 градусов и шел в деревню.
И поворот от моста на деревенскую улицу сохранился.
Если сегодня выезжать из Трестьян по старому тракту, то следует проехать на этом перекрестке с существующей автотрассой прямо – на железнодорожный переезд в Липовку. Поэтому те, кто через Липовку срезают развязку в Заволжье, просто едут по старой дороге.
Мы вернулись на тот переезд в феврале.
Дорога и сейчас бежит среди сосен. Впереди виден небольшой поворот – дорога забирает правее. На карте 1850 года тут был мост через речку Черную. Теперь же речка растворилась в болотах, а моста нет.
И вот в просвете березового перелеска показались крайние дома Липовок.
Дорога также заходила в деревню и сразу делала поворот направо.
Сейчас деревня разрослась, а в середине XIX века она стояла вся вдоль тракта. В Липовках путники не останавливались – оставалось еще немного до почтовой станции в Гумнищах. Но мы сделали остановку около одного из домов – практически на выезде из деревни. Любовались резьбой, львами и русалками – все же балахнинская земля ими была богата.
Похоже, дом 1870 года.
Из Липовок дорога идет прямо к развязке на объездной Заволжья. Так она шла и в 1850 году.
С объездной сворачиваем на Гумнищи, которые раньше именовались Гумницами, и снова оказываемся на старом Ярославском тракте.
Въезжаем в бывшие Гумницы и сразу видим старенькие дома – это старая часть селения. Домик в два окошка, со ставенками и именной табличкой на доме.
Улица тут прямая, как стрела – как и полагается прогонной.
И еще домиков.
Правда, не надо думать, что старинные дома тут только в виде избушек о двух оконцах – есть и двухэтажные с мезонинами. Значит, были тут и зажиточные крестьяне. Вообще, на карте 1850 года у Гумниц нет значка почтовой станции. Однако в воспоминаниях академика Константина Арсеньева от 1833 года есть упоминание станции в Гумницах, «в 20 верстах от Балахны». Просторы были таковы, что отменно от станции господин Арсеньев наблюдал «противоположный берег Волги и с скорбным чувством видел блестящие главы церквей городецких».
Этот дом-красавец жилой и даже раскрашен по старой резьбе. Знаю, что многие эстеты и любители глухой домовой резьбы категорически против раскрашивания, считая, что это придает лубочности. Возможно, это и так. Но и резьба, и лубок – народное творчество. И если хозяев такое радует, то отчего бы и нет? Нас тоже порадовал этот дом на фоне зимней морозной лазури среди коричнево серых домиков.
Сейчас Гумницы, ставшие Гумнищами, сильно разрослись вдоль дороги, которая перестала быть трактом. Появился поселок Первомайский. Но как и раньше, по дороге бегают местные собаки.
Дальше тракт убегал в леса – строевые и дровяные, как отмечено на карте.
Тут мы приняли ошибочное решение и решили проехать по бывшему тракту лесом. Мы заранее знали, что дорога становится грунтовкой, а потом упрется в дамбу, но хотелось знать, насколько она придерживается прежнего направления. Мы не учли, что зимой там практически никто не ездит. Хотя от Первомайского до Ясной Поляны – поселков, которые не существовали в 1850 году – все было хорошо.
Дальше тоже какое-то время дорога была чищенной. Я даже успевала вглядываться в старые кряжистые березы, которые обычно намекают на старые дороги.
А потом дорога реально пошла лесом, в одну колею. С ужасом ждали встречки, но из дураков на весь лес были мы одни.
Потом дорога шла, как и на карте 1850 года, оставляя по левую руку озеро и болото. Лес стал березовым, прозрачным.
А дальше мы наткнулись на речушку, через которую был настелен мостик из бревен, чью надежность тяжело было оценить под снегом. Перспектива уронить в речку УАЗ не радовала, но ехать обратно было неспортивно. На карте 1850 года тут перед речкой стояла деревня Кузнецова в 8 дворов.
Февральские морозы не сковали воду льдом. Решаем переправляться.
После мостика нас в 1850 году ждала бы деревня Блинова в 13 дворов, а в полуверсте – каменная путевая часовенка и деревня Чертиха в 16 дворов. Еще через версту – деревня Сивиркина в 14 дворов с постоялыми избами и трактирами и сразу за ней – развилка. Там Аракчеевская бульварная дорога отходила от старого Костромского тракта, который шел вдоль Волги, и углублялась в леса. Сейчас развилка на дне Волги. Следовать карте в этих местах невозможно. Перед нами – немного леса и мы упираемся в дамбу Горьковского моря. Дорога гнет дугу влево – к современной заволжской объездной. Выезжаем, едем к следующей доступной точке.
Выныривает тракт со дна Волги в деревню Малиново, которая в 1850 году стояла на ощутимом холме и имела 20 дворов. Около нее тракт полз в гору, а потом скатывался с нее сразу в овраг и оказывался в селе Тимонькино. Мы заехали в село с автотрассы по зимнику – летом там грунтовки. В центре – приличная изба со ставнями.
Ее соседка.
Эти два богатых дома стоят как раз на изломе сельской улицы – он виден и на карте 1850 года. Ширина прогонной небольшая.
Дальше улица как-то разом расширяется и выдает нам площадь с храмом. Известно, что в 1747 году в селе Тимонькино стояла деревянная Воздвиженская церковь, а при ней было церковное кладбище. В 1814 году на месте разобранной по ветхости деревянной церкви построили усердием прихожан каменную церковь с колокольней. Все церковное строение со старым погостом было обнесено в 1890 году каменной оградой. Сейчас храм в плачевном состоянии, хотя его спаренные высокие сводчатые окна прекрасны и словно удивляются проезжающим, подняв бровки рельефных кокошников.
Из Тимонькино тракт шел полями до речки Песика, которую на карте 1850 года величают просто Пёсья. Название речки нам очень знакомое по вологодской Тотьме – там есть река Пёсья Деньга, что вовсе не говорит о богатстве собак. Это исковерканное местное национальное «песчаная речка». Возможно, и тут та же история – легенд не обнаружено.
За рекой в 1850 году – строевой сосновый лес и на берегу речки Юг деревня Андреевка в 28 дворов. Сейчас она на дне устья Юга, которое разлилось из-за Горьковского моря. В Андреевке был мост, а сейчас, чтобы преодолеть Юг, надо возвращаться на автотрассу и заезжать с нее в поля за Малое Чухово в 9 дворов.
Чухово до сих пор состоит из одной улицы, хотя домов стало гораздо больше, чем в 1850 году. Дорога из полей благодаря трактору заходит широкая и тут же берется в тиски домами, стоящими подозрительно тесно. На немой вопрос «Неужели тут мчались почтовые тройки, нарочные и верховые?» пространство тут же дает ответ – в виде флюгера на старом мертвом доме. Мчались!
В Чухово старые березы, старые дома.
Кстати, за этим одиночным старым деревом – старый дом на каменном подклете – имеет на фасаде жестяные бляхи страховых обществ. Еще один ответ на вопрос о старине.
Улочка действительно узкая.
Если выехать из Чухова по старому тракту дальше, то попадаешь как раз на современную автотрассу и около километра движешься в обратном направлении, то есть в сторону Нижнего Новгорода, точнее в Пурех. А на обочине дороги стоит большой старый дом, который на самом деле повторяет линию чуховской улицы. Его видит каждый проезжающий.
Интересно, что в советские годы при прокладке автодорог не сохранили старый тракт, который шел от Чухова в Пурех и дальше лесами на Пестяки в Ивановскую область. Так можно было бы срезать добрую сотню километров по дороге на Иваново и Ярославль. Но точкой притяжения становились, прежде всего, районные центры – Чкаловск победил дорогу-старуху… А мы едем в Пурех.
Пурех – село старинное, отбросившее со временем имя святого Макария и оставившее себе название хмельной браги на меду («пуре»). Онотесно связано с именем князя Дмитрия Пожарского, который получил эту землю в награду за подвиг по освобождению Москвы и владел селом до самой смерти. На карте 1850 года село еще называлось Макарий Пурех, в нем были постоялые дворы, ярмарка, храмы и 130 дворов.
Тракт в селе сохраняется и остается центральной улицей.
В центре села – памятник национальному герою и барину Дмитрию Михайловичу Пожарскому. По преданию, князь во время зимнего перехода из Нижнего в Ярославль дал три обета на строительство церквей в случае победы. И один из обетов – монастырь в честь преподобного Макария Желтоводского и Унженского Чудотворца. Князь слово сдержал.
Преображенский Макарьевский мужской монастырь был построен князем «своим иждивением» как прибежище для увечных ратников ополчения 1612 года. Имя монастырю было дано в честь его церкви.Князь Пожарский наделил монастырь пахотными землями и крестьянами, около монастыря образовалось поселение Макарьевская полуслободка. Увечные воины не все жили за монастырской стеной, кто-то вспоминал свое ремесло, ставил избу и даже обзаводился семьей. Согласно сведениям из метрических книг Спасо-Преображенской церкви, упомянутое название возникшего населенного пункта просуществовало до второй половины XVIII века. Со временем полуслободка стала слободой, затем селом Макарий-Пурех и просто Пурехом.
Сейчас от тех строений остался только главный храм, возведенный каменных дел подмастерьем Филиппом Ивановым. Стоит храм в самом центре села, на площади, через которую идет и тракт. Проехать, не увидев это тяжелое приземистое сооружение, окутанное таким же количеством почитания, как и легенд, не получится.
Детали храма, относящиеся к его первичному виду, сейчас не видны из-за переделок и пристроек. Особенно довлеет над приземистой старой церковью построенная в 1879 году высокая и обширная трапезная с большой шатровой колокольней, где в 1903 году были поставлены башенные часы. Сюда на вечное хранение Пожарский передал знамя ополчения 1612 года.
Оно хранилось здесь до тех пор, пока в 1827 году правительство Николая I не решило перенести его в Оружейную палату в Москву. Якобыпурехские аборигены передавать святыню были не согласны и оказали чуть ли не вооруженное сопротивление царским чиновникам. Зачинщиков в числе 25 человек потом якобы отправили на каторгу по тому же тракту.
А между тем, крестьянам было, за что радеть. «Вам не случалось быть в этом достопамятном селе? Народ путешествует туда, как турки в Мекку, с благоговейным усердием для коленопреклонения в старинной церкви… В верхней церкви перед царскими воротами развешана та самая хоругвь, с которою Пожарский ходил спасать Москву с нижегородскою ратью… Народ повергается толпами ниц перед этой святынею», – вспоминает о Пурехе проезжавший тут в 1837 году помещик-агроном и писатель Дмитрий Шелехов.
Каждую пятницу был большой базар, а также «ярмарка у Макария» дважды в году – на Владимирскую летом и в Макарьев день зимой, 2 февраля. Позднее стали устраивать еще и торги на Масленицу.Все это проходило рядом с церковью – на площади. Торговые лавки тут до сих пор стоят.
«В этом селе и в окрестных деревнях мужички по зиме, по осени и весной, и даже летом делают деревянную посуду, ложки, чашки, точат веретена, делают кудели, гребни, бабы ткут синюю и красную пестрядь», – писал тот же Дмитрий Шелепов.
Остались воспоминания крупного чиновника князя Ивана Долгорукова:
«20 (июля 1813 года) мы приехали обедать… в вотчину графин Мамоновой, Макарий Пурех. Застали тут большой базар, обедали в хорошем саду деревенском у зажиточного мужика. Здесь любопытна только церковь, не сама по себе, со стороны строения или живописи, но в ней оригинал того Спасителева образа, который предшествовал Пожарскому во время славы его и составлял военную его хоругвь».
Кстати, этот дом с лавками на первом этаже, несмотря на свое состояние, очень хорош – у него есть резьба, чудесные ворота со звездой и местом под икону, флигелек, в котором до сих пор магазин. Пирожками из него мы славно отравились в тот день. Не нашлось нам в Пурехе обеда «в хорошем саду» – не тот сезон был и не тот век.
Дома в Пурехе удивительные. На некоторые можно глядеть долго.
Есть в Пурехе еще одна церковь – Сошествия Святого Духа. Она стоит прямо на тракте. Но в 1850 году мы бы ее не увидели – она была построена, вероятно в 1855 году в псевдорусском стиле. Основной объем – бесстолпный двусветный четверик, в прошлом завершавшийся декоративным пятиглавием, трапезной соединен с колокольней. Стоит сейчас полуразрушенная и закрытая.
Конечно, на этом можно было бы и закончить рассказ про Пурех. Но на каждом тракте нам встречались места, с которыми связаны необыкновенные истории. Пурех был данью благодарности князю Пожарскому за его подвиг. Он в свою очередь поселил при основанной обители увечных воинов и тоже отдал дань покалеченным войной телам и душам. Но Пурех был и данью прошедшей любви – об этом мало известно.
Судьба причудлива – национальные герои 1612 года Минин и Пожарский имели сыновей, но рода их довольно быстро пресеклись. Пожарские еще передавали Пурех от сыновей к вдовам и снохам, внучкам и правнучкам, но в итоге Пурех оказался в казне. А в 1789 году Пурех внезапно стал свадебным подарком. Женихом был фаворит Екатерины II Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов (1758—1803), граф, генерал-поручик и генерал-адъютант в одном лице. Он получил домашнее образование, в детстве был записан в лейб-гвардию в Измайловский полк, а в 1786 году был представлен Потемкиным императрице с расчетом, что ее увлечет этот красивый и скромный молодой человек.
Расчет удался – стареющая императрица увлеклась, бесконечные подарки за тепло отношений делают Дмитриева-Мамонова одним из самых богатых людей страны. Его положение казалось прочным, однако все рухнуло в один вечер. Фаворит управлял эмоциями, но не справился со своим сердцем и влюбился во фрейлину императрицы – княжну Дарью Федоровну Щербатову (1762 – 1801).
Помогала влюбленным, устраивала встречи, передавала письма и подарки подруга Щербатовой – дочь камердинера Екатерины II Василия Шкурина, фрейлина Мария. Она служила императрице с 14 лет, и, как говорят, имела несчастную связь с наследником Павлом Петровичем. Собственно, именно эта версия причины ее удаления от двора занимает второе место после главной – попала в немилость за потворство любви Мамонова и Щербатовой.
Все секреты открылись 20 июня 1789 года. В «Дневнике» статс-секретаря Храповицкого записано следующее:
«…перед вечерним выходом сама её величество изволила обручить графа Мамонова с княжной Щербатовой; они, стоя на коленях, просили прощения и прощены».
Императрица скрыла свою сердечную боль и была великодушна – жениху пожаловано 2250 душ крестьян (среди них – Макарьевская слобода с деревнями и пустошами в Пурецкой волости Нижегородского наместничества), 100 000 рублей и приказ на другой же день после свадьбы выехать из Петербурга.
В сентябре к молодоженам уехала фрейлина Шкурина. «На сих днях Мар[ья] Вас[ильевна] Шкурина отпросилась от двора, и я её отпустила», – пишет императрица Екатерина II Потемкину в сентябре 1789 года. Выходит, что не гнали ее.
Дмитриев-Мамонов вряд ли бывал в Пурехе, жил в Москве и неоднократно обращался к императрице с просьбой разрешить ему вернуться в Санкт-Петербург, но получал отказы. У молодоженов родились сын Матвей (в честь деда по отцу) и дочь Мария (очевидно, в честь той, без которой не случилось бы всей этой истории и самой милой девочки). Мария Шкурина прожила в семье довольно долго, а после смерти подруги постриглась в монахини под именем Павлы – не в честь ли своего любимого?
Умерев в 1803 году, Мамонов числился владельцем Макарьевской слободы вплоть до 1814 года, после чего имением стала владеть по достижении совершеннолетия его дочь, графиня Мария Александровна Дмитриева – Мамонова. Именно о ней вспоминает Иван Долгоруков, вспоминая обед в чудесном саду пурехского крестьянина.
Из записей в метрической книге Спасо-Преображенской церкви села Пурех следует, что графиня Дмитриева-Мамонова скончалась в 1851 году. После смерти Марии Александровны село Макарьевская слобода (Макарий-Пурех) перешло по наследству к ее брату, графу Матвею Александровичу Дмитриеву-Мамонову (1790 – 1864) – человеку трагической судьбы.
«Человек изящных и редких качеств, скромный, нравственный. Математик и рисовальщик», как о нем говорили современники. Дмитриев-Мамонов пробовал свои силы и в поэзии. В 1812 году вооружил и содержал за собственный счёт целый казачий полк, получивший официальное название «Московский казачий графа Дмитриева-Мамонова полк». В его полку служили, в частности, Василий Жуковский и князь Петр Вяземский.
В декабре 1812 года Матвей Александрович был награждён золотой саблей с надписью «За храбрость» и произведен из камер-юнкеров сразу в генерал-майоры, как участник Бородинского сражения и заграничных походов русской армии.Дмитриев-Мамонов был человеком эпохи – он оказался причастен к деятельности декабристских тайных обществ. Он организовал тайное общество под названием «Орден русских рыцарей», чему способствовали и его масонские связи. Его современники полагали, что он намеревался основать в России рыцарский орден по типу Ордена тамплиеров. Постепенно деятельность Матвея Александровича начала носить странный характер: он приступил к строительству в имении Дубровицы крепостных стен, вооружил своих крестьян и начал свозить в имение пушки.
Посещавший его Вяземский написал: «В течение нескольких лет он не видал никого даже из прислуги своей. Всё для него потребное выставлялось в особой комнате; в неё передавал он и письменные свои приказания. В спальной его были развешены по стенам странные картины кабалистического, а частью соблазнительного, содержания».
Интересно, что граф объявлял, что как единственный законный претендент на престол в России обладает хоругвью князя Пожарского и окровавленной рубашкой царевича Дмитрия, убитого в Угличе. Хоругвь действительно у Дмитриевы-Мамоновых была – в Пурехе, которым владела тогда сестра. Возможно, потому в 1827 году святыню силой изъяли из Пуреха, заменив копией, о чем мы уже упомянули. После смерти Матвея Александровича продолжателей рода Дмитриевых-Мамоновых не осталось, и село Пурех с частью окрестных деревень перешло в наследование их родственникам, дворянскому роду Фонвизиных.
Сейчас село Пурех слилось со своим ближним соседом по тракту – Крапивиным. На карте в нем тоже есть храмы – как раз вдоль тракта, по левую руку. В адрес-календаре Нижегородской епархии за 1888 год в селе Крапивине значатся две церкви: одна церковь каменная, в честь Рождества Пресвятой Богородицы (1854 год), двухпрестольная. Вторая церковь так же каменная, во имя святителя и чудотворца Николая Мерликийского, построена в 1864 году, однопрестольная.
Удивительно, но на карте Менде в Крапивино кроме двух храмов всего три двора. Сейчас гораздо больше.
В бывшем Крапивино берем правее и едем по прежнему тракту. В посадках попадаются единичные старые березы – страшные, как монстры.
Эта часть тракта была нелюбима путешественниками – тут были лес и болота, лютовали разбойники и волки. А любое несчастье означало необходимость вернуться в Пурех или продолжить двигаться в Пестяки – томительные лесные версты.
Первая деревенька на лесном тракте – Зарубино, в 1850 году 28 дворов. Широкая прогонная улица.
От Зарубиной нам надо было проехать 4 версты до деревни Бобровой – надо было вот тут свернуть направо, за старым деревом.
Однако зимой по этому следу прошел только один снегоход. На машине ту тропу было не взять. Приняли решение проехать в Боброво через Левино и Осташино.
Наконец, достигли деревню Боброво. В 1850 году – всего 13 дворов. Сейчас – смешной лабаз и несколько домиков.
А дальше мы уперлись в плохо прокатанную лесную дорогу. По ней нам предстояло на закате 4 версты до деревни Бородулиной и еще 2,5 версты до пограничной в те года деревни Белой. С двумя речками в анамнезе и неизвестными нам мостами или гатями, запорошенными снегом.
Мы постояли, посмотрели в лес, на катящийся уже ниже ёлок огненный шар зимнего солнца, становящиеся длинными синие тени, снежную седину неизвестного нам леса. И решили, что на этом мы следование тракту прекратим, не доехав 6 вёрст до Костромской губернии. Достали термосы с остывающим чаем, налили его в кружки и достали залежалые пурехские пироги.
Стоять на старых дорогах всегда странно – вроде тишина, и при этом все время морочит периферийное зрение. Кажется, что-то мелькает или движется. Вообще, на русском севере дом всегда противопоставлялся дороге. Дом — живой, хранящий жизнь. А дорога – всегда смерть. Вышел из дома — попал в руки потустороннего. Дорога на уровне ритуально-мифологических значений находится в мире мёртвых. Потому путнику разрешалось не поститься, а на дорогах ставили кресты и встречали знаки. Семантичненько. Мы, кстати, свой знак в тот день тоже встретили – вкладыш от жвачки. Он глаголил истину.
